Динк, Грант

Грант Динк
журналист, главный редактор газеты «Агос»

Грант Динк (тур. Hrant Dink, з.-арм. произношение Հրանդ Տինք, арм. Հրանտ Դինք) (15 сентября 1954 — 19 января 2007) — турецко-армянский журналист, колумнист, главный редактор турецко-армянской газеты «Агос», один из лидеров армянской диаспоры в Турции. Был убит турецким националистом 19 января 2007 года в Стамбуле.

Биография

Родился в Малатье 15 сентября 1954 в семье Серкиса Динка (известный как Хашим Калфа), уроженца Малатьи, и Гюльварт Динк из Сиваса. Имя его матери состоит из двух слов: турецкого слова «гюль» и армянского слова «варт» (оба этих слова в переводе означают «роза»). У него было два брата. В раннем детстве воспитывался у своего деда. В семь лет Грант вместе с родителями и братьями перебрался в Стамбул, где он прожил всю оставшуюся жизнь. В Стамбуле он рос в Армянском Детдоме района Гедикпаша, где познакомился со своей будущей женой Ракель, которая позже родила ему троих детей. Дальнейшие десять лет он провёл в детдоме и получил своё первое и второе образование в школах армянской общины в городе.

Редактор газеты «Агос»

После того, как армянский детский лагерь, в котором он рос, был после 21 года работы закрыт, Динк решил стать голосом своей общины — он основал еженедельную газету «Агос» и стал её главным редактором. Газета, первой среди газет Турции, стала выходить на армянском и турецком языках. Несмотря на небольшой тираж (1800 в первый год, 6 тысяч в год убийства Динка), газета имела большое влияние. Одной из главных целей издания было развитие диалога между армянской диаспорой и турецким обществом, между Турцией и Арменией. Кроме работы в своей газете, Динк печатался в ежедневных газетах «Заман» и «Биргюн». В 1982-1983 годах профессионально выступал за Taksim SK, футбольный клуб армянской общины Стамбула.

Армянский вопрос

Динк был одним из самых выдающихся армян в Турции и, несмотря на угрозы в его адрес в течение всей жизни, он всегда оставался спокойным. Он всегда говорил о своём беспокойстве касательно сложных отношений между турками и армянами. Выступая на нескольких демократических платформах и общественных организациях, Грант Динк подчёркивал необходимость демократизации в Турции и задевал вопросы о свободе слова, о правах меньшинств, о правах человека, и вопросы, касающиеся армянского общества в Турции. Он был очень важным пропагандистом мира между армянами и турками.

Есть турки, которые не признают, что их предки совершили геноцид. Впрочем, если посмотреть, они производят впечатление приятных людей... Но почему же они не признают [геноцид]? Потому что они думают, что геноцид это плохое дело, которое им никогда не хотелось бы совершать, и потому что они не могут поверить, что их предки могли бы совершить такое.

Грант Динк верил, что армянская диаспора будет иметь возможность жить свободно, не подвергаясь историческим пресеканиям, учитывая прежде всего мнения большинства проживающих. Понявши, что сочувствие ничего не меняет в проблеме геноцида, Динк призвал к диалогу:

Турецко-армянские отношения необходимо извлечь из колодца глубиной в 1915 метров.

С точки зрения вопросов риторической проблемы, которая мешала армянско-турецкому диалогу, он верил, что эти препятствия могли быть преодолены во благо турецких армян. После принятия во Франции закона, объявившего преступлением отрицание геноцида армян, Динк высказывался против этой инициативы и даже, по утверждению турецкой газеты «Milliyet», собирался съездить во Францию с акцией протеста.

Деятельность Динка была окрещена, как «зеркало четвёртого пути». Он одновременно сочувствовал как народу Армении, так и народу Турции и турецким армянам.

Убийство

Грант Динк был убит 19 января 2007 года перед редакцией своей газеты турецким националистом Огюном Самастом. После убийства в Турции состоялись многотысячные акции протеста под лозунгом «Мы все Гранты Динки».

При расследовании убийства выяснилось, что полиция и жандармерия знали о готовящемся теракте, но не предприняли мер для его предотвращения. При этом когда родственники Динка подали в ЕСПЧ иск против Турции, правительство отправило в суд защитную речь, в которой Динк сравнивался с нацистами. Эта речь была отозвана, а министр иностранных дел Турции Ахмет Давутоглу заявил, что он не согласовывал эту речь. В сентябре 2010 года Европейский суд по правам человека, объединив обвинение, выдвинутое против Динка в «оскорблении им турецкой нации» и иск, возбужденный родственниками Динка, о нарушении его права на жизнь, признал власти Турции виновными в нарушении статей 2, 10 и 13 конвенции, касающихся права на жизнь и свободы слова. Суд постановил выплатить родственникам Динка 133 тысячи евро в качестве компенсации.

Огюн Самаст

Огюн Самаст родился в 1990 году. 20 января 2007 года турецкие власти назвали Самаста подозреваемым в убийстве Гранта Динка. Согласно сообщениям прессы, отец Огюна, дворник Ахмет Самаст (Ahmet Samast), узнал сына на распространенном властями кадре записи видеокамеры наблюдения и сообщил об этом в полицию. В тот же день Самаст был арестован, при задержании у него был найден пистолет — предполагаемое орудие убийства.

Помимо Самаста, полиция задержала ещё несколько человек, в том числе его близкого друга Ясина Хаяля (Yasin Hayal). На первом же допросе Самаст признал себя виновным в убийстве. Хаяль же признался в подстрекательстве: якобы именно он дал Самасту оружие и деньги на поездку в Стамбул. Как сообщала пресса, убийство было совершено из националистических побуждений, но не явилось результатом организованного заговора.

Суд над подозреваемыми в убийстве Динка начался в июле 2007 года и продолжался с перерывами более четырёх лет. Процесс проходил в закрытом режиме в связи с тем, что Самаст на момент его начала являлся несовершеннолетним. 22 июля 2011 года Самаст был приговорен к 21 году и шести месяцам заключения за убийство и ещё к одному году и четырём месяцам заключения за незаконное хранение оружия.

См. также

• Агос
• Армяне в Турции
• Статья 301 (Уголовный кодекс Турции)

Ссылки

• Динк, Грант — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.rian.ru/analytics/20070124/59635843.html Грант Динк: «Я вправе умереть в той стране, в которой родился!»]
• [www.agos.com.tr Сайт газеты «Agos»] (тур.)
• [www.birgun.net/index.php?sayfa=73&view_author=39 Колонка Гранта Динка] в газете «BirGün». (тур.)
• [www.aksam.com.tr/haber.asp?a=54465,12&tarih=05.10.2006 Интервью Гранта Динка] в газете «Akşam». (тур.)
• [armeniangc.com/2014/01/poslednyaya-kolonka-granta-dinka-v-agos/ Последняя колонка Гранта Динка в «Агос»]

• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14176359/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Динк, Грант

Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.