Дион Кассий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Дион.
Запрос «Кассий Дион» перенаправляется сюда; о консуле конца III века см. Кассий Дион (консул 291 года).
Дион Кассий (Кассий Дион)
др.-греч. Δίων ὁ Κάσσιος
Дата рождения:

между 155 и 164 гг.

Место рождения:

Никея (?)

Дата смерти:

230-е гг.

Род деятельности:

историк

Годы творчества:

190-е — 230-е гг.

Язык произведений:

древнегреческий

Луций Клавдий Кассий Дион Кокцеан (или Коккейан)[1], более известный как Дион Кассий или Кассий Дион[коммент. 1] (др.-греч. Δίων ὁ Κάσσιος, лат. Lucius Claudius Cassius Dio Cocceianus; между 155 и 164 годами н. э., Никея, провинция Вифиния и Понт, Римская империя — 230-е годы н. э.) — римский консул и историк греческого происхождения, автор часто цитируемой «Римской истории» (др.-греч. Ῥωμαϊκὴ ἱστορία, Rōmaïkē historia) в 80 книгах, охватывающих историю от прибытия Энея в Италию до времён Александра Севера. Более половины сочинения, написанного на древнегреческом языке, сохранилось целиком или в значительных извлечениях. Существует полный английский перевод труда Диона Кассия, опубликованный в «Loeb Classical Library». На русский язык переведены полностью книги LI—LXXX (51—80).





Биография

Происхождение, рождение и детство

Отец Диона, Кассий Апрониан, был при Марке Аврелии наместником Далмации, а при Коммоде — Киликии; возможно, он был консулом-суффектом. Существует предположение, что Дион был внуком по материнской линии известного оратора, писателя и философа Диона Хрисостома[4][5]. Дальним предком Диона Кассия, возможно, был Кассий Асклепиодот из Никеи (провинция Вифиния и Понт), сосланный Нероном и восстановленный в правах Гальбой. Некоторые представители рода Кассиев занимали видное положение в Никее[6].

Будущий историк родился в Никее, хотя существует предположение о его рождении в Риме, где часто бывал его отец[6]. Дата рождения Диона неизвестна: Сергей Иванович Соболевский вслед за Г. Вриндом указывает на примерно 155 год[4][коммент. 2], Г. Вирт относит время рождения к 155—160 годам[8], Фергюс Миллар[en] и Бенедикт Симонс вслед за Эдуардом Шварцем[de] пишут о примерно 163—164 годах[7][9], Мартин Хозе[de] предполагает примерно 163 год[10]. В Никее Дион получил хорошее риторическое образование[4][7].

Политическая карьера

Основным источником по жизни историка являются некоторые личные отступления в его главной работе. Сохранились также краткая статья в византийской энциклопедии «Суда» и отзыв патриарха Фотия на «Римскую историю» с некоторыми деталями биографии. Не позднее 180 года Дион уже находился в Риме и начал продвигаться по карьерной лестнице. В этом году он уже пребывал в курии во время заседания сената, когда Коммод выступал с речью[11]. Около 182 или 183 года, когда Коммод убил братьев Квинтилиев, Дион Кассий находился в Киликии вместе с отцом[12][13]. О занимаемых должностях до претуры ничего не известно: как и многие дети сенаторов, он мог служить в коллегии вигинтивиров[en], а затем быть военным трибуном, квестором и эдилом. Фергюс Миллар замечает, что греки традиционно не получали назначений в неэллинизированные провинции, и на основании упоминания о пребывании во Фригии предполагает, что Дион Кассий около 188—189 годов был квестором в провинции Азия, к которой относилась и Фригия[13]. По другой версии, Дион стал квестором годом позднее[14]. С. И. Соболевский, впрочем, полагает, что в течение всего правления Коммода Дион жил в Риме и выступал на судебных заседаниях[4] (его судебная деятельность засвидетельствована: Кассий упоминает, что ему приходилось выступать в суде против будущего императора Дидия Юлиана[15]). В последние годы жизни Коммода Дион Кассий уже был сенатором и регулярно посещал заседания: он замечает, что не видел в эти годы в курии Тиберия Клавдия Помпеяна[16].

При Пертинаксе в 193 году Дион Кассий был возвышен и назначен претором[15]. Впрочем, вскоре к власти на два месяца пришёл Дидий Юлиан, и назначение Диона было на время заморожено. В результате в должность он вступил уже при Септимии Севере — в 194[4] или 195 году[10]. После окончания срока магистратуры он получил в управление некую небольшую провинцию[14]. При Септимии Севере он стал консулом-суффектом[коммент. 3]. Возможно, он входил в состав интеллектуального кружка, которому покровительствовала супруга императора Юлия Домна[14]. В правление Каракаллы Дион был вынужден сопровождать императора в его поездках и брать на себя расходы по возведению новых сооружений. В 217 или 218 году новый император Макрин поручил Диону восстановить порядок в важнейших городах провинции Азия, Смирне и Пергаме[17][14]. Вскоре новым императором стал Александр Север, который благоволил Диону. Он вошёл в число ближайших доверенных лиц династии Северов и, возможно, вошёл в императорский совет (consilium)[10][14]. В правление этого императора Дион был проконсулом в Африке, легатом в Далмации и Верхней Паннонии[18], а в 229 году Александр Север сделал его консулом во второй раз, причём коллегой Диона стал сам император. Однако вскоре после вступления в должность историк вернулся в Никею, сославшись на преклонный возраст и слабое здоровье[19][14]. Патриарх Фотий упоминает о некой болезни ног, поразившей Кассия[20]. Впрочем, Дион мог покинуть Рим и из-за давления военных: известно, что он поссорился с преторианской гвардией (по другой версии, с легионерами) из-за строгости в управлении войсками в Верхней Паннонии, и ему угрожали[19][14]. В Вифинии историк умер после 230 года[9]; по одной из версий, примерно в 235 году[17]. Среди потомков историка известен его внук или правнук, консул 291 года Кассий Дион.

Литературная деятельность

Примерно в 194 году Дион написал трактат «О снах и предзнаменованиях» и посвятил свой труд Септимию; тот ответил благожелательным письмом[4]. Выбор темы для сочинения и благодарность Септимия обусловлены большой даже по меркам античной эпохи популярностью темы сновидений и чудесных знамений в это время[10].

По словам самого Диона Кассия, в ночь после получения и прочтения письма от Септимия у него во сне было видение, побудившее обратиться к написанию истории[4]. Первым его историческим сочинением стала «История Коммода», принятая очень тепло. Успех первой работы побудил Диона обратиться к созданию большого сочинения, которое охватывало бы всю историю Рима от его основания. По признанию историка, десять лет у него ушло на сбор материалов, а ещё двенадцать лет он потратил на написание своей работы[17]. В современной историографии не существует единого мнения относительно абсолютной хронологии сбора и написания «Римской истории»[19]. Некоторые исследователи (в частности, Тимоти Дэвид Барнс и Чезаре Летта) отсчитывают начало работы над сочинением со смерти Септимия Севера в 211 году: сбор материалов примерно до 222 года, завершение работы к 234 году. Другие (в частности, Эдуард Шварц, Эмилио Габба и Фергюс Миллар[en]) являются сторонниками более распространённой версии о раннем начале работы Диона. Они предполагают начало сбора материалов между 194 и 201 годами, а окончание работы над сочинением относят к 216—223 годам[19]. Встречаются и иные варианты датировки[21].

«История Коммода», вероятно, была включена в «Римскую историю» при её составлении. Византийская энциклопедия «Суда» в статье о Дионе Кассии приписывает ему ещё пять сочинений — «Историю персов», «Историю гетов», «Деяния Траяна», «Жизнеописание Арриана» и работу под неясным названием «Ἐνόδια». По мнению А. В. Махлаюка, первые два сочинения приписаны Диону ошибочно, а история Траяна и биография Арриана вполне могли быть написаны историком, хотя тексты этих сочинений не сохранились («История гетов» порой считается принадлежащей перу Диона Хрисостома, с которым Диона Кассия часто путали). Историк Иордан также знает Диона Кассия как автора труда об истории готов (гетов)[20]. Все эти сочинения не сохранились.

Особенности «Римской истории». Исторический метод

В основе структуры «Римской истории» лежит деление на декады (разделы по десять книг), которых насчитывается восемь. Началом каждой декады становится некое глобальное событие — Первая Пуническая война, битва при Акции и др. Подробнее всего в сохранившихся частях труда Диона описаны события I века до н. э. — времени перехода от Римской республики к империи. Перечисление основных событий и списки консулов в начале некоторых книг, вероятно, являются более поздними вставками. Напротив, постепенно выходящая из употребления в годы жизни Диона датировка годов по консулам наверняка аутентична, но историк использует подобный метод отсчёта времени лишь для событий до 96 года н. э.[22]

Дион старался по возможности последовательно реконструировать очерёдность событий. Кроме того, он активно выстраивал причинно-следственные связи между событиями[23]. Впрочем, историку не всегда удавалось корректно объединить свидетельства разных источников, и порой Дион противоречит сам себе[24].

При описании событий прошлого историк порой высказывает суждения, основанные на личном опыте[25]. Впрочем, его собственные наблюдения зачастую носят занимательный характер и не используются, например, для детализации полей битв[26].

В построении материала историк использовал анналистический принцип, более популярный у римлян, чем у греков[27]. Впрочем, из-за стремления установить причины событий историк порой отклоняется от хронологии. В соответствии с требованиями времени предпочитает описывать крупные события, зачастую игнорируя мелкие; мало исторических анекдотов. Иногда историк прибегает к риторическим приёмам для создания драматического эффекта, чтобы подчеркнуть важность, причём иногда это происходит в ущерб исторической объективности[28]. По этой же причине имена, цифры и точные даты историк нередко опускает. Мало интересуют его и географические подробности. Частично теряют индивидуальность и битвы[29].

Современные исследователи по-разному смотрят на историческую концепцию Диона. Фергюс Миллар отказывает сочинению Диона во внутреннем единстве и, таким образом, отрицает возможность установления исторической концепции автора; другие учёные, в частности А. В. Махлаюк, придерживаются противоположной точки зрения[30]. В целом «Римская история» написана с оглядкой на современную автору эпоху (начало III века н. э.)[31].

Источники

Дион Кассий сообщает, что он на протяжении десяти лет отбирал источники для своего сочинения. Историк внимательно сопоставлял свидетельства своих источников (как правило, историков прошлого) и на основании этих сопоставлений излагал произошедшее. Последовательное применение критического метода привело к затруднениям в атрибуции источников Диона Кассия, поскольку античные историки редко указывали, из чьих работ они почерпнули те или иные сведения[32][23].

Дион Кассий знает Тита Ливия, Саллюстия, Арриана, Плутарха, Квинта Деллия[en], Азиния Поллиона, Кремуция Корда, Клувия Руфа[en] и Иосифа Флавия[33]; впрочем, далеко не все упомянутые Кассием авторы использовались для создания сочинения. Кроме того, сами цитаты он почти никогда не сопровождает указанием на автора, у которого была почерпнута информация, что затрудняет атрибуцию первоисточников[25]. Вместо этого используются такие конструкции: «как некоторые говорят» (др.-греч. ὥς γέ τινες λέγουσιν)[34], «как считают одни; другие [считают по-иному]» (др.-греч. ὥς γέ τισι δοκεῖ..., ἕτεροι...)[35], «это более правдиво» (др.-греч. ταῦτα μὲν τἀληθέστατα)[36] и другие[25], хотя большая часть текста по античной традиции не имеет никаких указаний на источник сведений. Как правило, Дион прибегает к указанию на разночтения только при появлении противоречий в источниках или при возникновении у него сомнений в их правдивости. Нередко он выбирает один из источников (правда, не называя его) как «более правдоподобный»[25]. В описании событий ранней римской истории у Диона Кассия много общего со сведениями Тита Ливия. Впрочем, он не полностью зависел от него и нередко опирался на свидетельства других историков, в частности на Полибия. Маловероятно, что часто привлекались сочинения Цезаря (описание событий Галльской войны заметно отличается от «Записок» Цезаря), и наверняка не использовался известный греческому автору Саллюстий[37]. Иногда предполагается, что источником части сведений Диона о I веке н. э. был Тацит: у обоих авторов есть несколько похожих фрагментов[37]. Впрочем, существует и иное объяснение сходств у двух историков: они могли использовать общий источник, который до наших дней не сохранился[38]. В пользу последнего предположения свидетельствуют различные трактовки фактического материала и серьёзные различия в описании событий нескольких лет, например, 15—16 годов н. э.[39] Неясной остаётся и возможность обращения Диона Кассия к трудам Гая Светония Транквилла. Наверняка использовались сочинения Цицерона и Сенеки Младшего[40] (Фергюс Миллар, однако, отрицает использование речей Цицерона[41]).

Упоминает историк мемуары некоторых императоров, в частности Августа и Адриана[24]. По наблюдению самого Диона, все источники информации после установления в Риме принципата стали менее надёжными из-за того, что отныне вся информация стекалась не в открытый сенат, а в закрытый императорский двор[42]. Использованные Дионом Кассием документы играли вспомогательную роль в его работе и едва ли были основой для каких-либо разделов. В 69-й книге Дион ссылается на письмо Адриана к Антонину Пию[41].

События конца II — начала III веков н. э. он, как правило, излагал на основании собственных наблюдений[32][23]. Для уточнения деталей современной ему истории Дион использовал и свидетельства очевидцев-современников; встречаются и упоминания слухов[26].

Стиль

По античной традиции, Дион тщательно заботится о стиле своего сочинения. Он стремится к краткости изложения, в значительной степени подражая Фукидиду, классику греческой историографии. Несмотря на то, что Дион жил в эпоху распространения койне, он старался писать на устаревшем аттическом диалекте, что было общей тенденцией авторов, работавших в годы популярности «второй софистики». При этом иногда у него встречаются латинизмы[43][коммент. 4]. В целом его стиль характеризуется как простой и ясный[23]. Для «Римской истории» характерно значительное число речей, через которые автор нередко выражает свои собственные взгляды. В этих речах, построенных по примеру Фукидида, Дион прибегает и к частому использованию риторических приёмов, хотя обычно он использует их лишь при описании особенно важных моментов[23][47]. В сочинении греческого историка довольно много антитез. Встречаются и элементы трагической историографии: например, при рассказе о землетрясении в Антиохии и о проскрипциях Суллы Дион Кассий делает акцент на драматизации текста, а не на передаче деталей[48]. При описании событий императорской эпохи Дион начинает более подробно описывать характеры различных персонажей, особенно императоров[49].

Если историку не удавалось подобрать подходящий греческий термин для римского явления, он нередко использовал длинное разъяснение[47].

Порой Дион Кассий приносил историческую достоверность в жертву желанию быть похожим на «Историю» Фукидида: например, при описании войны Октавиана и Агриппы с Секстом Помпеем никейский историк взял за основу изложение афинским писателем событий Сицилийской экспедиции[47]. Впрочем, круг чтения Диона не ограничивается Фукидидом и другими историками: он цитирует Гомера, Софокла, Еврипида, знает Демосфена, Эсхина, Андокида, Плутарха, римских авторов не из числа историков — Цицерона, Сенеку Младшего, Горация, Вергилия (цитирует его «Энеиду» в греческом переводе)[50].

Историк нередко дополняет изложение географическими, астрономическими, зоологическими экскурсами, часто упоминает архитектурные памятники и здания, связанные с историческими событиями, проявляет интерес к технике: в частности, Дион дважды со знанием дела рассказывает о технологиях строительства римских мостов[51].

В «Римской истории» не очень много подробностей, которые могли бы лучше раскрыть описанные события. Историк старательно придерживается установки на предложение читателю минимума деталей, которые считались недостойными исторического жанра (однако, вопреки этой установке, Дион по ходу изложения упоминает множество малозначимых персонажей[52]). Историк традиционно избегает называть даты, хотя и подсчитывает время правления каждого императора с точностью до дня. Например, называя дату битвы при Акции, Дион Кассий просит прощения у читателей за эту подробность, объясняя, что именно с этого дня он отсчитывает правление Октавиана[53]. Лишь начиная с правления Макрина начинают регулярно появляться даты разных событий. Историк также не включал в своё сочинение многие известные события, которые он счёл лишними. Например, рассказывая о событиях 59 года до н. э., Дион Кассий проигнорировал обширное законодательство Цезаря, поскольку оно, по его словам, очень велико и ничего не добавляет к повествованию[54]. Это принесение подробностей в жертву стилю и историографическим канонам несколько снижает ценность Диона Кассия как исторического источника[55].

Взгляды

Хотя Дион по происхождению грек, его приверженность Римской империи не вызывает сомнений: он даже не сожалеет об утере греческими полисами и государствами независимости. Описывая прошлое, историк постоянно идентифицирует себя с сенатом, говоря о сенаторах в первом лице множественного числа[56]. Впрочем, в отличие от Тацита, другого сенатора-историка, Дион лучшего мнения о монархии (как правило, его взгляды характеризуются как умеренно-монархические), а его взгляды на республику весьма сдержанные. Вслед за Фукидидом Дион Кассий полагает, что демократия ведёт к внутренним конфликтам, и считает именно народовластие причиной, по которой Римское государство едва не распалось[57]. Впрочем, его монархизм имеет границы: будучи реалистом и помня о множестве примеров из истории и личного опыта, историк не особо уповал на «хороших» императоров. Вместо распространённого убеждения в необходимости занятия власти «хорошими» императорами он полагал, что между императорской и сенатской властью следует установить компромисс. Самоидентификация Диона с сенаторами позволила ему высоко отзываться о господстве сената в Римской республике в целом, а ряд политиков этого периода, поставивших общие интересы выше собственных, — Квинт Фабий Максим, Сципион Эмилиан и Катон Младший — удостоились его высокой оценки. Образцовыми императорами для Диона являются Октавиан Август, Траян, Марк Аврелий, Пертинакс, а идеальной эпохой — время правления Августа[58]. О современной ему эпохе Дион Кассий невысокого мнения, он возмущается необразованностью придворных и даже императора Каракаллы[14].

Противников монархии он критикует, хотя не прекращает использовать сочинения сенаторов, оппозиционных императорам. Нередко предполагается, что взгляды историка на политику соответствуют вымышленной речи Мецената к Октавиану Августу в 52-й книге:

«…[следует] положить предел дерзости толпы, руководство государственными делами взять в свои руки вместе с другими лучшими людьми, так чтобы совет держали самые разумные, властвовали самые осведомлённые в военном деле, а воевали бы в качестве наёмников самые крепкие телом и самые бедные»[23].

Впрочем, в настоящее время указывается на необходимость осторожного приписывания Диону изложенных взглядов[59]. Скорее, отрицательно историк относится к простому народу, а засильем преторианской гвардии в политике он возмущён[60].

Большое значение историк придавал сновидениям и чудесам[23], а также пророчествам[61], что было характерно для его эпохи (см. раздел «Литературная деятельность»). В тексте своего сочинения он неоднократно упоминает привидевшуюся ему во сне богиню (вероятно, он имел в виду богиню Тюхе) и говорит о других снах, влиявших на его поступки[62]. Нередко Дион дополняет изложение своими рассуждениями о морали[23].

Сохранность «Римской истории»

Сочинение Диона Кассия сохранилось не полностью, а значительная часть работы известна лишь по извлечениям, сделанным в византийскую эпоху.

«Римскую историю» часто использовал для написания своей работы византийский историк XII века Иоанн Зонара (его сочинение называлось «др.-греч. Ἐπιτομὴ Ἱστοριῶν» — «Извлечение (Эпитома) из исторических сочинений»). Книги 7—9 работы Зонары (от Энея до 146 года до н. э.) в основном опираются на материал Диона Кассия (книги «Римской истории» до 21-й включительно), хотя привлекаются также работы Плутарха и Геродота. Благодаря этому содержание первых книг Диона в целом известно, хотя и со значительными сокращениями. После сообщения о разрушении Карфагена Зонара указывает, что не может найти никаких древних источников для этого периода[63]. Зонара также использовал Диона Кассия для описания событий после убийства Цезаря (44-я книга «Римской истории») и до правления Нервы (68-я книга). Впрочем, здесь извлечения из Диона Кассия заметно меньшие по объёму, и вместе с ними используются материалы Плутарха, Иосифа Флавия, Аппиана и Евсевия Кесарийского. Возможно, для этого раздела своего труда Зонара пользовался не только оригинальным сочинением Диона Кассия, но и извлечениями Ксифилина (см. ниже). Начиная с правления Траяна Зонара наверняка использует не оригинальный текст «Римской истории», а извлечения Ксифилина[64].

Книги с 36-й по 60-ю сохранились почти целиком (лишь в книгах с 54 по 60 есть лакуны). Всего известно 11 манускриптов с этой частью «Римской истории»[60]. Сохранился также большой фрагмент книг 78—79 (в другой системе нумерации книг историка их нумерация — 79 и 80)[60][17].

Трапезундский монах второй половины XI века Иоанн Ксифилин, племянник константинопольского патриарха Иоанна VIII Ксифилина, составил извлечения («Эпитомы»[коммент. 5]) книг «Римской истории» с 36-й по 80-ю[17]. Заказчиком, возможно, был император Михаил VII Дука[66]. Эти извлечения являются важным источником для восстановления содержания книг с 61-й по 80-ю, в которых в том числе есть немало свидетельств о карьере самого Диона Кассия. Для работы Ксифилина характерно хаотичное заимствование отдельных фрагментов оригинального материала, который он почти не подвергал обработке. Впрочем, он иногда добавлял в текст свои комментарии и дополнения, которые касаются прежде всего истории раннего христианства[65]. По мнению Фергюса Миллара[en], Зонара талантливее как компилятор по сравнению с Ксифилином: ему лучше удаётся сокращать оригинальные фразы без потери смысла и сохранять структуру «Римской истории»[64]. А. В. Махлаюк указывает и на явно намеренные пропуски важной информации (например, о британском походе Клавдия), сделанные Ксифилином[66].

Наконец, в византийскую эпоху был сделан ряд обширных тематических извлечений из сочинения Диона Кассия. Самые известные выполнены в правление Константина Багрянородного:

  • «О добродетелях и пороках» (Περὶ ἀρετῆς καὶ κακίας; латинское обозначение — De Virtutibus et Vitiis, иногда — Excerpta Valesiana или Excerpta Peiresciana) — рукопись X века Codex Peirescieanus, хранится в библиотеке Тура, впервые опубликована в 1634 году Анри де Валуа. Среди выдержек из 14 различных историков содержится по меньшей мере 415 извлечений из Диона Кассия[67];
  • «О сентенциях» (Περὶ γνωμῶν; De Sententiis) — палимпсест в рукописи Vaticanus Graecus 73. Используя химические реагенты, Анжело Маи[en] восстановил тексты извлечений и опубликовал их в 1826 году. Среди этих извлечений Диону Кассию приписываются и фрагменты о правлении Константина I; возможно, они принадлежат Петру Патрикию[68];
  • «О послах» (Περὶ πρεσβειῶν; De Legationibus, иногда — Excerpta Ursiniana) — сохранились девять рукописей, скопированных с одного сгоревшего испанского манускрипта. Впервые фрагменты опубликовал Фульвио Орсини в 1582 году[69].

Эти извлечения отличаются почти буквальным цитированием. Компиляторы лишь дополняли первое предложение цитаты для лучшей передачи контекста фразы, незначительно меняли грамматику, заменяли речь от первого лица на третье. В некоторых случаях составитель прерывал предложение, не завершив его, и пересказывал длинные фразы[65]. Иногда составители пропускали неинтересные для себя материалы[70].

На «Римскую историю» опирались также историк Евстахий из Эпифании (VI век) и Иоанн Антиохийский (VII век). Кроме того, фрагменты Диона Кассия о событиях 207—200 годов до н. э. сохранились в одной из рукописей «Географии» Страбона. Книги с 22-й по 35-ю, где описываются события от разрушения Карфагена до 68 года до н. э., сохранились лишь в незначительных фрагментах, поскольку их не использовали Зонара и Ксифилин[63]. 61 краткий фрагмент «Римской истории» сохранился в подборке цитат, сделанной Максимом Исповедником, ещё 137 — в анонимном трактате «О синтаксисе» в рукописи Codex Parisinus 345. Множество единичных цитат встречается у византийских авторов, охотно ссылавшихся на «греческого Ливия»[71].

В конце XIX — начале XX века филолог Урсул Филипп Бойссевен предпринял попытку восстановления текста Диона Кассия на основе разрозненных свидетельств. Его труд лежит в основе всех современных изданий и переводов. В начале XX века Эрнест Кэри и Герберт Фостер выпустили свою версию текста в серии «Loeb Classical Library», которая отличается от версии Бойссевена нумерацией параграфов[72]. Долгое время «Римская история» считалась вторичным сочинением, но к концу XX века оценки Диона Кассия изменились в сторону улучшения[73].

Сочинения

Текст и английский перевод:

  • В серии «Loeb classical library» сочинение издано в 9 томах (№ 32, 37, 53, 66, 82, 83, 175, 176, 177)
    • [www.archive.org/stream/diosromanhistor00fostgoog Vol. I]. Books I—XI
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory02cassuoft Vol. II]. Books XII—XXXV
    • [www.archive.org/details/diosromanhistor01unkngoog Vol. III]. Books XXXVI—XL
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory04cassuoft Vol. IV]. Books XLI—XLV
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory05cassuoft Vol. V]. Books XLVI—L
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory06cassuoft Vol. VI]. Books LI—LV
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory07cassuoft Vol. VII]. Books LVI—LX
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory08cassuoft Vol. VIII]. Books LXI—LXX
    • [www.archive.org/details/diosromanhistory09cassuoft Vol. IX]. Books LXXI—LXXX

Французский перевод:

  • В серии «Collection Budé» начато издание: [www.lesbelleslettres.com/recherche/?fa=tags&tag=DION%20CASSIUS опубликованы] 4 тома (кн. 41—42, 45—46, 48—51)

Русские переводы (частичные):

  • Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV-LXXX / Пер. с древнегреч. А. В. Махлаюка, К. В. Маркова, Н. Ю. Сивкиной, С. К. Сизова, В. М. Строгецкого под ред. А. В. Махлаюка; комм. и статья «Историк „века железа и ржавчины“» А. В. Махлаюка. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, Нестор-История, 2011. — 456 с. — Серия: «Fontes scripti antiqui». — ISBN 978-5-8465-1101-9; ISBN 978-5-98187-733-9
  • Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LI — LXIII / Пер. с древнегреч. А. В. Махлаюка, К. В. Маркова, Е. А. Молева, Н. Ю. Сивкиной, С. К. Сизова, В. М. Строгецкого под ред. А. В. Махлаюка. — СПб.: Нестор-История, 2014. — 680 с. — Серия: «Fontes scripti antiqui». — ISBN 978-5-44690-378-1
  • Дион Кассий о германцах. // Древние германцы: Сборник документов. — М., 1937. — С.146-168.
  • Отрывки о Скифии и Кавказе. // Вестник древней истории. — 1948. — № 2. — С.268-277.
  • Из «Римской истории». / Пер. А. Каждана. // Поздняя греческая проза. — М., 1961. — С. 473—482.
  • Ряд небольших отрывков: Хрестоматия по истории Древнего Рима. — М., 1962.
  • Отрывки. // Федорова И. В. Императорский Рим в лицах. — Смоленск, 1995.
  • Отрывки об Индии. // Древний Восток в античной и раннехристианской традиции. Индия, Китай, Юго-Восточная Азия. / Пер. Г. А. Тароняна. — М.: Ладомир, 2007. — С. 257—258.
  • [www.ancientrome.ru/antlitr/cass-dio/dio36.htm Книга XXXVI]. / Пер. с англ. С. Э. Таривердиевой и О. В. Любимовой.
  • [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1276986294 Книга XXXVII]. / Пер. с англ. С. Э. Таривердиевой и О. В. Любимовой.
  • Книга XLIII, главы 28-42. // Циркин Ю. Б. Античные и раннесредневековые источники по истории Испании. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. — С. 36-42.
  • [www.ancientrome.ru/antlitr/cass-dio/dio48.htm Книга XLVIII]. / Перевод с английского В. В. Рязанова
  • Из книги LI (Антоний и Клеопатра). / Пер. М. Е. Грабарь-Пассек. // Памятники поздней античной научно-художественной литературы. — М.: Наука, 1964. — С.126-133.
  • Дион Кассий Коккейан. Римская история. Книга LII. / Пер. К. В. Маркова и А. В. Махлаюка. // Вестник древней истории. — 2008. — № 2-3 (с предисловием, где приведена основная литература, посвященная творчеству Диона Кассия)
  • Из книги LIII. / [pstgu.ru/download/1180511769.dion.pdf Пер. Н. Н. Трухиной] // Хрестоматия по истории Древнего Рима. — М., 1987.
  • Книги LVII и LVIII в пер. В. М. Строгецкого. // Методические указания к семинарам по истории Древнего Рима. — Горький, 1983, 1984, 1985, 1987.
  • Книга LIX, 1-30. // Из истории античного общества. — 1999. — № 6.
  • Книга LX, 1-35. // Из истории античного общества. — 2001. — № 7.
  • Эпитома LXI книги. // Из истории античного общества. — 2003. — № 8.
  • Эпитома LXII книги. / Пер. В. В. Антонова, К. В. Маркова, А. В. Махлаюка, Е. А. Молева, Н. Ю. Сивкиной (Нижний Новгород); комментарий и общая редакция А. В. Махлаюка. // Antiquitas Aeterna. Война, армия и военное дело в античном мире. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2007.
  • [books.google.com.ua/books?id=2Z6lKDs4pkkC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false История кесарей. Книги LVII-LXIII «Истории римлян» Диона Кассия Коккейяна] / Предисловие, перевод с английского, комментарии В. Н. Талаха; под ред. В. Н. Талаха и С. А. Куприенко. — Киев: Видавець Купрієнко С. А., 2013. — 239 с. — ISBN 978-617-7085-02-6.

Напишите отзыв о статье "Дион Кассий"

Комментарии

  1. ↑ У иностранцев, получивших римское гражданство, и их потомков личное имя становилось когноменом. Как правило, когномен ставится после номена (Кассий Дион), но для иностранцев иногда применяется обратный порядок (Дион Кассий)[2]. Вариант «Дион Кассий» получил наибольшее распространение в русскоязычной литературе в качестве краткого имени писателя. А. В. Махлаюк полагает, что имя Коккейан или Кокцеян, встречающееся только в византийских источниках, приписано историку по ошибке, и считает более точной полной формой имени Луций Клавдий Кассий Дион, хотя некоторые исследователи считают, что в надпись с именем историка вкралась ошибка резчика[3].
  2. ↑ В 1923 году Г. Вринд предположил на основании пребывания Диона в сенате в 180 году, что он не мог быть очень молодым к этому времени[7].
  3. ↑ Традиционно первый консулат Диона Кассия датируется 205 или 206 годами[14]. Однако, по мнению С. И. Соболевского, первое консульство Диона относится к правлению Александра Севера, и его следует отнести к 222 или 223 году[17].
  4. ↑ Фергюс Миллар считает подлинным фрагмент «Римской истории»[44], в котором автор говорит о своём чтении авторов-аттицистов ради лучшего следования их стилю[45]; впрочем, существует версия, что весь этот фрагмент является более поздней вставкой[46].
  5. ↑ Полное название сочинения Ксифилина — «Эпитома Римской истории Диона из Никеи, сокращённая Иоанном Ксифилином, охватывающая правления двадцати пяти цезарей от Помпея Великого до Александра [Севера]»[65].

Примечания

  1. ↑ Марков К. В. Полное имя Диона Кассия в эпиграфических и нарративных источниках: проблемы реконструкции // Античный мир и археология. — Вып. 14. — Саратов, 2010. — С. 399.
  2. ↑ Соболевский С. И. Научная проза I–III вв. н. э. Дион Кассий Коккейан // История греческой литературы. — Т. 3. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 198.
  3. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 376.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Соболевский С. И. Научная проза I—III вв. н. э. Дион Кассий Коккейан // История греческой литературы. — Т. 3. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 198.
  5. ↑ Марков К. В. Полное имя Диона Кассия в эпиграфических и нарративных источниках: проблемы реконструкции // Античный мир и археология. — Вып. 14. — Саратов, 2010. — С. 398.
  6. ↑ 1 2 Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 377—378.
  7. ↑ 1 2 3 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 13.
  8. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 372.
  9. ↑ 1 2 Simons B. Cassius Dio und die Römische Republik. — Berlin — New York: Walter de Gruyter, 2009. — S. 1.
  10. ↑ 1 2 3 4 Hose M. Cassius Dio: A Senator and Historian in the Age of Anxiety // A Companion to Greek and Roman Historiography. Ed. by J. Marincola. — Volume 2. — Malden—Oxford: Blackwell, 2007. — P. 462.
  11. ↑ (Dio Cass. LXXII, 4) Дион Кассий. Римская история, LXXII, 4.
  12. ↑ (Dio Cass. LXII, 7) Дион Кассий. Римская история, LXII, 7.
  13. ↑ 1 2 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 15.
  14. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 381—383.
  15. ↑ 1 2 (Dio Cass. LXXIII, 12) Дион Кассий. Римская история, LXXIII, 12.
  16. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 16.
  17. ↑ 1 2 3 4 5 6 Соболевский С. И. Научная проза I—III вв. н. э. Дион Кассий Коккейан // История греческой литературы. — Т. 3. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 199.
  18. ↑ (Dio Cass. XLIX, 36) Дион Кассий. Римская история, XLIX, 36.
  19. ↑ 1 2 3 4 Hose M. Cassius Dio: A Senator and Historian in the Age of Anxiety // A Companion to Greek and Roman Historiography. Ed. by J. Marincola. — Volume 2. — Malden—Oxford: Blackwell, 2007. — P. 463.
  20. ↑ 1 2 Свидетельства о Дионе и его труде // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 370—371.
  21. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 392—393.
  22. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 414—415.
  23. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Соболевский С. И. Научная проза I—III вв. н. э. Дион Кассий Коккейан // История греческой литературы. — Т. 3. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 200.
  24. ↑ 1 2 Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XVI.
  25. ↑ 1 2 3 4 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 35.
  26. ↑ 1 2 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 36.
  27. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XII.
  28. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XIII.
  29. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XIV.
  30. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 425.
  31. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 395.
  32. ↑ 1 2 Hose M. Cassius Dio: A Senator and Historian in the Age of Anxiety // A Companion to Greek and Roman Historiography. Ed. by J. Marincola. — Volume 2. — Malden—Oxford: Blackwell, 2007. — P. 464.
  33. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 34.
  34. ↑ (Dio Cass. XL, 27, 3) Дион Кассий. Римская история, XL, 27, 3
  35. ↑ (Dio Cass. XLI, 14, 1) Дион Кассий. Римская история, XLI, 14, 1
  36. ↑ (Dio Cass. XLIV, 19, 5) Дион Кассий. Римская история, XLIV, 19, 5
  37. ↑ 1 2 Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XV.
  38. ↑ Соболевский С. И. Тацит // История римской литературы. Т. 2. Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — С. 276.
  39. ↑ Syme R. Tacitus. Vol. 1. — Oxford, 1958. — P. 273
  40. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 433—435.
  41. ↑ 1 2 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 37.
  42. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XI.
  43. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 41.
  44. ↑ (Dio Cass. LV, 13–14) Дион Кассий. Римская история, LV, 13–14.
  45. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 13—14.
  46. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/55*.html#note:reading_to_acquire_a_pure_Attic_style Cassius Dio, Book LV] (англ.). LacusCurtius[en]. Проверено 30 октября 2014.
  47. ↑ 1 2 3 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 42.
  48. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 43.
  49. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 416.
  50. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 378—379.
  51. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 379—380; 421.
  52. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 418.
  53. ↑ (Dio Cass. LI, 1) Дион Кассий. Римская история, LI, 1.
  54. ↑ (Dio Cass. XXXVIII, 7) Дион Кассий. Римская история, XXXVIII, 7.
  55. ↑ Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 43-44.
  56. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 386.
  57. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 402.
  58. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 406—409.
  59. ↑ Hose M. Cassius Dio: A Senator and Historian in the Age of Anxiety // A Companion to Greek and Roman Historiography. Ed. by J. Marincola. — Volume 2. — Malden—Oxford: Blackwell, 2007. — P. 466.
  60. ↑ 1 2 3 Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XVII.
  61. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 429.
  62. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 389—390.
  63. ↑ 1 2 Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XXI—XXII.
  64. ↑ 1 2 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 3.
  65. ↑ 1 2 3 Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — P. 1—2.
  66. ↑ 1 2 Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 396.
  67. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XVIII—XIX.
  68. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XIX.
  69. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XX.
  70. ↑ Dio’s Roman History. — Volume 1. — London: W. Heinemann; New York: MacMillan, 1914. — P. XVIII.
  71. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 397.
  72. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 398.
  73. ↑ Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 374.

Литература

  • Марков К. В. [www.unn.ru/pages/disser/213.pdf Концепция идеальной монархии в «Римской истории» Диона Кассия]. Автореф. дисс. … к. и. н. — Нижний Новгород, 2007.
  • Марков К. В. Политические взгляды и культурная идентичность Диона Кассия в контексте «греческого возрождения» // Вестник Нижегородского гос. ун-та им. Н. И. Лобачевского. — Серия «История». — 2006. — Вып. 1 (5). — С. 13—22.
  • Махлаюк А. В. Историк «века железа и ржавчины» // Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV—LXXX. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Нестор-История, 2011. — С. 372—437.
  • Махлаюк А. В., Марков К. В. Прошлое и современность в «Римской истории» Кассия Диона // Вестник Нижегородского гос. ун-та им. Н. И. Лобачевского. — Серия «История». — 2007. — Вып. 6. — С. 185—189.
  • Aalders G. D. J. Cassius Dio and the Greek World // Mnemosyne. — 1986. — Vol.39. Fasc. 3-4. — P. 282—304.
  • Ameling W. Cassius Dio und Bithynien // Epigraphica Anatolica: Zeitschrift für Epigraphik und historische Geographie Anatoliens. — 1984. — Bd. 4. — S. 127—129.
  • Ameling W. Griechische Intellectuelle und das Imperium Romanum: das Beispiel Cassius Dio // Aufstieg und Niedergang der römischen Welt. — Tl. II. Bd. 34.3 — 1997. — S. 2472—2496.
  • Hose M. Cassius Dio: A Senator and Historian in the Age of Anxiety // A Companion to Greek and Roman Historiography. Ed. by J. Marincola. — Volume 2. — Malden—Oxford: Blackwell, 2007. — P. 461—467.
  • Hose M. Erneuerung der Vergangenheit: Die Historiker im Imperium Romanum von Florus bis Cassius Dio. — Stuttgart, 1994. — 522 S.
  • Kuhn-Chen B. Geschichtskonzeptionen griechischer Historiker im 2. Und 3. Jahrhundert n. Chr: Untersuchungen zu den Werken von Appian, Cassius Dio und Herodian. — Frakfurt am Main: Lang, 2002. — 402 S.
  • Martinelli G. L’ultimo secolo di studi su Cassio Dione. — Genova: Accademia ligure di scienze e lettere, 1999. — 290 p.
  • Millar F. A Study of Cassius Dio. — Oxford: Clarendon Press, 1964. — 239 p.
  • Simons B. Cassius Dio und die Römischen Republik. — Berlin — New York: Walter de Gruyter, 2009. — 337 S.

Ссылки

  • [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/Cassius_Dio/home.html Полный перевод Диона Кассия на английский язык]. Проверено 30 октября 2014.

Отрывок, характеризующий Дион Кассий

В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дион_Кассий&oldid=78372046»