Диоцез Луцка
Поделись знанием:
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
| Епархия Луцка | |
| лат. Dioecesis Luceoriensis | |
 Кафедральный собор Апостолов Петра и Павла | |
| латинский обряд | |
|---|---|
| Главный город | |
| Страна | |
| Дата основания |
XIV век |
| Кафедральный собор | |
| Митрополия | |
| Приходов |
36 |
| Иерарх |
Виталий Скомаровский |
| Площадь епархии |
40 300 км² |
| Население епархии |
2 165 800 чел. |
| Число католиков |
29 850 чел. |
| Доля католиков |
1,4 % |
Епархия Луцка (лат. Dioecesis Luceoriensis) — диоцез (епархия) Римской католической церкви с центром в Луцке (Украина). Основан в XIV веке. Епархия распространяет свою юрисдикцию на территорию Ровненской и Волынской областей.
Кафедра епископа находится в Луцке. Кафедральный собор диоцеза — Собор Апостолов Петра и Павла.
Диоцез подчинён Львовской митрополии. Состоит из двух деканатов — Луцкого (Волынская область) и Ровненского (Ровненская область). Территория диоцеза имеет площадь 40 300 км². Согласно данным справочника catholic-hierarchy по состоянии на 2004 год в диоцезе насчитывалось около 30 тысяч католиков, 36 приходов, 22 священника и 19 монашествующих[1].
Покровительницей диоцеза c 1927 года является Святая Тереза из Лизье.
Содержание
История
В XIV веке Луцк и Владимир-Волынский вошли в состав Великого княжества Литовского. В середине XIV века во Владимире-Волынском была основана епархия, которая была выделена из епархии Галича (сегодня - Архиепархия Львова). В этом же году епархия Галича была возведена в ранг архиепархии и епархия Владимира-Волынского вошла в митрополию Галича. В 1428 году кафедра епархии была перенесена в Луцк. С 1425 по 1596 год епархия называлась как Епархия Луцка и Владимира. С XVI века Луцкая епархия в составе Речи Посполитой.
В 1721 году в Луцке была основана епархиальная семинария.
В 1795 году в результате Третьего раздела Речи Посполитой Луцк вошёл в состав Российской империи. Екатерина II провела реорганизацию латинских епархий на приобретённых землях. Луцк стал центром Луцко-Житомирского диоцеза, в его состав вошли территории упразднённых Киевского и Житомирского диоцезов[2]. Епархия луцка и Житомира вошла в состав Могилёвской архиепархии.
В 1925 году Луцко-Житомирский диоцез был разделен на Луцкий и Житомирский, в связи с тем, после окончания Советско-польской войны Луцк оказался в составе Польши, а Житомир в советской Украине. В сентябре 1939 года в результате Польского похода РККА Луцк был присоединён к СССР.
4 января 1945 года был арестован епископ Луцка Адольф Шеленжек вместе с группой священников. Священники были репрессированы, а епископ благодаря активному вмешательству американских дипломатов был приговорен к выдворению за пределы СССР[3]. После освобождения из-под стражи епископ Шеленжек выехал в Польшу, после чего Луцкий диоцез фактически прекратил своё существование.
Восстановление Луцкого диоцеза относится к периоду середины 90-х годов. В 1996—1998 годах апостольским администратором был Мариан Яворский, будущий кардинал.
Ординарии епархии
Епископы Владимира-Волынского
- епископ Пётр O.P.[4] (2.05.1358 - 1370);
- епископ Гинек Заёнц из Гасенбурга (5.05.1371 — 1373);
- Sede vacante (1373-1380);
- епископ Миколай (1380 - 17.02.1400), назначен титулярным епископом Селимбрии;
- епископ Збигнев из Лапанова (1400 - 20.08.1413), назначен епископом Каменца-Подольского;
- епископ Ярослав из Люблина O.P. (30.04.1414 - ?).
Епископы Луцка
- епископ Исидор (1375 – 1380);
- епископ Ругиан (1380 – 1400);
- епископ Свентослав O.Carm. (12.05.1404 – 1409);
- епископ Гжегож Бучковский O.P. (1413 – 1424);
- епископ Анджей Сплавский (21.12.1425 – 1459);
- епископ Вацлав Рачкович (28.09.1459 – 1462);
- епископ Ян Лосович (24.01.1463 – 4.05.1468), назначен архиепископом Вильнюса;
- епископ Марцин Кречович (4.07.1468 – 1483);
- епископ Станислав Ставский (9.11.1483 – 1488);
- епископ Ян Пуделько (2.12.1491 – 1502);
- епископ Альберт Радзивилл (30.05.1502 – 10.09.1507), назначен архиепископом Вильнюса;
- епископ Павел Гольшанский (10.09.1507 – 15.03.1536), назначен архиепископом Вильнюса;
- епископ Ежи Хвальчевский (24.1536 – 1549);
- епископ Валериан Протасевич (27.05.1549 – 10.04.1556), назначен архиепископом Вильнюса;
- епископ Ян Андрусевич (13.04.1556 – 1567);
- епископ Викторин Вежбицкий (22.08.1567 – 10.02.1587);
- епископ Бернард Мациевский (8.06.1587 – 23.05.1600), назначен епископом Кракова;
- епископ Станислав Гомолинский (30.08.1600 – 1604);
- епископ Марцин Шишковский (1604 – 18.07.1607), назначен епископом Плоцка;
- епископ Павел Волуцкий (30.07.1607 – 18.05.1616), назначен епископом Куявии;
- епископ Генрик Фирлей (30.05.1616 – 19.01.1617), назначен епископом Плоцка;
- епископ Анджей Липский (20.02.1617 – 20.11.1623), назначен епископом Плоцка;
- епископ Станислав Лубенский (26.02.1624 – 30.08.1627), назначен епископом Плоцка;
- епископ Ахаций Гроховский (6.10.1627 – 7.01.1633);
- епископ Богуслав Радошевский (6.06.1633 – 1638);
- епископ Анджей Гембицкий (19.04.1638 – 1654);
- епископ Ян Замойский OP (19.10.1654 – 1.01.1655);
- епископ Ян Стефан Выджга (31.05.1655 – 10.11.1659), назначен епископом Вармии;
- епископ Миколай Пражмовский (1.12.1659 – 11.10.1666), назначен архиепископом Гнезно;
- епископ Зигмунт Чижовский (15.12.1666 – 1667);
- епископ Томаш Леженский (5.09.1667 - 1675);
- епископ Станислав Домбский (19.10.1676 – 20.04.1682), назначен епископом Плоцка;
- епископ Станислав Ян Витвицкий (25.05.1682 – 24.11.1687), назначен епископом Познани;
- епископ Богуслав Лещинский (11.10.1688 – 8.09.1691);
- Sede vacante (1691-1696);
- епископ Францишек Михал Пражмовский (24.09.1696 – 3.09.1701);
- епископ Александр Выховский (1.10.1703 – 28.12.1714);
- епископ Иоахим Пшебендовский (5.10.1716 – 21.05.1721);
- Стефан Богуслав Рупневский (1.12..1721 – 29.04.1731);
- епископ Ян Александр Липский (31.03.1732 – 19.12.1732), назначен епископом Кракова;
- Sede vacante (1732-1736);
- епископ Анджей Станислав Залуский (19.11.1736 – 20.07.1739), назначен епископом Хелмно;
- епископ Францишек Антоний Кобельский (30.09.1739 – 16.01.1755);
- епископ Антоний Эразм Волович (12.05.1755 – 6.07.1770);
- епископ Феликс Павел Турский (4.03.1771 – 29.11.1790), назначен епископом Кракова;
- епископ Адам Станислав Нарушевич S.J. (29.11.1790 – 8.07.1796);
- епископ Каспер Казимир Цецишовский (17.11.1798 – 23.06.1828), назначен архиепископом Могилёва;
- епископ Михал Пивницкий (23.06.1828 – 29.05.1845);
- Sede vacante (1845-1848);
- епископ Каспер Боровский (3.07.1848 – 15.03.1883), назначен епископом Плоцка;
- Симон Мартин Козловский (15.03.1883 – 14.12.1891), назначен архиепископом Могилёва;
- Sede vacante (1891-1897);
- епископ Кирилл Любовидзский (2.08.1897 – 2.06.1898);
- епископ Болеслав Иероним Клопотовский (14.12.1899 – 15.04.1901), назначен архиепископом Могилёва;
- епископ Кароль Антоний Недзялковский (15.04.1901 – 7.04.1911);
- Sede vacante (1911-1916);
- епископ Игнацы Мария Дубовский (16.10.1916 – 30.05.1925);
- Блаженный епископ Адольф Пётр Шелёнжек (14.12.1925 – 9.02.1950);
- Sede vacante (1950-1998)
- епископ Маркиян Трофимяк (25.03.1998 — 24.07.2012)
- епископ Виталий Скомаровский (с 12.04.2014)
Вспомогательные епископы
- епископ Марцин Шишковский (1603 — 1604), назначен епископом Луцка;
- епископ Станислав Уджицкий (1617 — 1621);
- епископ Францишек Заерский (1622 — 1632);
- епископ Станислав Лоза (1634 — 1639);
- епископ Миколай Красицкий (1639 — 1649);
- епископ Станислав Чурыло (1659 – 1661);
- епископ Ян Кароль Чоланский (1662 – 1664);
- епископ Казимеж Звеж (1664 – 1682);
- епископ Станислав Бедлинский (1683 – 1689);
- епископ Стефан Антоний Мдзевский (1690 – 1699);
- епископ Адам Францишек Ростовский (1700 – 1738);
- епископ Иероним Антоний Шептицкий (1739 – 1759);
- епископ Людвик Риокур (1749 – 1777);
- епископ Францишек Кобельский (1760 – 1773);
- епископ Францишек Коморницкий (1774 – 1780);
- епископ Ян Шийковский (1775 – 1798);
- епископ Ян Хризостом Качковский (1781 – 1789);
- епископ Адам Клокоцкий (1795 – 1798);
- епископ Анджей Холоневский (1804 — ?);
- епископ Ян Канты Подгороденский (1804 – 1832);
- епископ Иероним Стройновский (1804 – 1814);
- епископ Мацей Павел Мождженевский (1815 – 1819);
- епископ Михал Пивницкий (1826 – 1831), назначен епископом Луцка;
- епископ Людвик Бартоломей Брынк (1872 – 1874);
- епископ Кирилл Любовидзский (1884 – 1897);
- епископ Болеслав Иероним Клопотовский (1897 – 1899);
- епископ Антоний Карась (1906 – 1910);
- епископ Лонгин Жарновецкий (1910 – 1915);
- епископ Михал Годлевский (1916 – 1926);
- епископ Стефан Вальчикевич (1928 – 1940).
Исторические храмы
- Берестечко, Костёл Св. Троицы, 1711—1733
- Дубровица, Костёл Св. Иоанна Крестителя, 1740
- Дубно, Костёл Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, 1629 (ныне православная церковь)
- Голобы, Костёл Св. Архангела Михаила, 1711—1728
- Кисилин, Руины кармелитского костёла и монастыря, 1720
- Клевань, Костёл Благовещения Пресвятой Девы Марии, 1630
- Корец, Костёл Успения Пресвятой Девы Марии и Св. Антония, 1706
- Ковель, Костёл Успения Пресвятой Девы Марии, 1771
- Любешов, Костёл Св. Кирилла и Мефодия, 1768
- Любомль, Костёл Св. Троицы, 1412
- Луцк, Бернардинский костёл и монастырь, 1752—1792 (ныне православный кафедральный Свято-Троицкий собор)
- Луцк, Кафедральный собор Св. Апостолов Петра и Павла, 1616—1637
- Луков, Руины костёла Св. Станислава и Анны, 1596
- Великие Межиричи, Руины костёла Св. Антония Падуанского, 1725
- Моквин, Руины костёла Воздвижения Святого Креста, 1750
- Олыка, Коллегиальный костёл Святой Троицы, 1635—1640
- Олыка, Костёл Св. Апостолов Петра и Павла, 1460
- Острог, Костёл Успения Пресвятой Девы Марии, 1582
- Острог, Костёл Святой Троицы, 1769 (ныне православная академическая церковь)
- Радехов, Костёл Св. Михаила, 1701 (ныне православная церковь)
- Ровно, Костёл Рождества Пресвятой Девы Марии и Св. Антония, 1899 (ныне концертный зал)
- Старый Чарторийск, Доминиканский костёл, 1741—1753 (ныне православный монастырь)
- Шпанов, Руины костёла Св. Апостолов Петра и Павла, 1726
- Тайкуры, Руины костёла Св. Лаврентия, 1710
- Владимир-Волынский, Костёл Послания Апостолов, 1755—1766 (ныне православный собор)
- Владимир-Волынский, Костёл Св. Иоакима и Анны, 1752
- Затурцы, Костёл Святой Троицы, 1642
Напишите отзыв о статье "Диоцез Луцка"
Примечания
- ↑ [catholic-hierarchy.org/diocese/dluts.html Diocese of Lutsk]
- ↑ [www.krotov.info/history/20/zavdorn.html В. Л. Задворный, А. Юдин. История Католической церкви в России]
- ↑ [www.catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=4907 Шеленжек Адольф Станиславович]
- ↑ см. Аббревиатуры католических мужских монашеских орденов и конгрегаций
Литература
- Annuario Pontificio, Libreria Editrice Vaticana, Città del Vaticano, 2003, ISBN 88-209-7422-3
- Konrad Eubel, Hierarchia Catholica Medii Aevi, [sul-derivatives.stanford.edu/derivative?CSNID=00002716&mediaType=application/pdf vol. 1], стр. 290 e 314; [sul-derivatives.stanford.edu/derivative?CSNID=00002717&mediaType=application/pdf vol. 2], стр. 181; [sul-derivatives.stanford.edu/derivative?CSNID=00002718&mediaType=application/pdf vol. 3], стр. 229; [www.archive.org/stream/hierarchiacathol04eubeuoft#page/224/mode/1up vol. 4], стр. 224–225; [www.archive.org/stream/hierarchiacathol05eubeuoft#page/248/mode/1up vol. 5], стр. 248; [www.archive.org/stream/hierarchiacathol06eubeuoft#page/266/mode/1up vol. 6], стр. 266–267; vol. 7, p. 244; vol. 8, pp. 350–351 (лат.)
Ссылки
- [www.catholic.lutsk.ua/ Официальный сайт епархии] (укр.)
- [catholic-hierarchy.org/diocese/dluts.html Епархия на сайте catholic-hierarchy.org] (англ.)
- [www.gcatholic.org/dioceses/diocese/luts0.htm Епархия на сайте gcatholic.org] (англ.)
- [www.newadvent.org/cathen/09463b.htm «Lutzk, Zhitomir, and Kamenetz» //Catholic Encyclopedia. 1913] (англ.)
- [www.katolsk.no/organisasjon/verden/chronology/ukraine Хронология католических епархий на Украине] (англ.)
Отрывок, характеризующий Диоцез Луцка
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
