Дирр, Адольф

Адольф Дирр
Adolf Dirr
Дата рождения:	17 декабря 1867(1867-12-17)
Место рождения:	Аугсбург, Германия
Дата смерти:	9 апреля 1930(1930-04-09) (62 года)
Место смерти:	Пассау, Германия
Страна:	Германия
Научная сфера:	лингвистика, этнография, кавказоведение
Место работы:	Музей народоведения в Мюнхене (1913—1930)
Награды и премии:	Макарьевская премия (1909)

Адольф Дирр (нем. Adolf Dirr; 17 декабря 1867, Аугсбург — 9 апреля 1930, Пассау) — немецкий лингвист и этнограф, много лет проживший в России, исследователь кавказских языков. Автор грамматических описаний ряда лезгинских (агульского, табасаранского, рутульского, цахурского, удинского, арчинского), андо-цезских языков, убыхского и грузинского.

Почётный доктор Мюнхенского университета (1908). Лауреат Макарьевской премии Санкт-Петербургской академии наук (1909). Хранитель Музея народоведения в Мюнхене в 1913—1930 годах.

Биография

Родился в семье учителя в Аугсбурге, где провёл детские годы и начал своё образование в реальной гимназии. Страстное влечение к изучению чужеземных народов и языков привело к тому, что, будучи учеником третьего класса, А. Дирр сбежал из дому и направился в Алжир. Возвращённый домой, он не оставлял своей мечты о путешествиях и, бросив школу, стал скитаться по Франции и Италии, сменив несколько профессий.

В 1891—92 гг. попал в Берлин, где несколько месяцев обучался на востоковедном отделении. Однако из-за отсутствия необходимых документов ему не удалось устроиться и он уехал в Париж, где с 1892 по 1898 гг. изучал восточные языки в Сорбонне (Ecole des Langues Orientales Vivantes и College de France), а также посещал Ecole d’Anthropologie. В студенческие годы он побывал в Африке и на тихоокеанском побережье, и позже написал ряд работ по хауса, египетскому арабскому, вьетнамскому и малайскому языкам. Однако до 1901 года Дирр в основном жил в Париже, где преподавал иностранные языки.

В 1900 году впервые побывал в Тифлисе, и на следующий год он снова отправился на Кавказ и побывал также в Елизаветполе. Вскоре Дирр получил в Тифлисе место учителя немецкого и английского языков. Туземные языки и быт горцев привлекли к себе его внимание, однако он сначала вернулся в Париж, а затем в Мюнхен, где, впрочем, не смог найти подходящей работы.

С 1902 по 1913 гг. состоял преподавателем немецкого языка в различных среднеучебных заведениях Кавказа: в 1902—08 гг. занимал должность преподавателя немецкого языка в реальном училище в Темир-Хан-Шуре, в 1908—13 гг. состоял преподавателем одной из тифлисских гимназий, а в 1911—1913 гг. также в военном училище по немецкому и английскому языкам. Дирр много путешествовал по Кавказу: он побывал в долине Андийского Койсу и Казикумухского Койсу, в Южном Дагестане и окрестностях Кубы, во многих районах Грузии; в 1904 году он посетил бацбийцев в Тушетии, а в 1911 году ездил в Абхазию и Осетию.

Всё своё свободное время в течение этих десяти лет Дирр употреблял на изучение туземных языков и народностей. Ряд своих научных работ Дирру удалось опубликовать в издаваемом тогдашним Управлением Кавказского Учебного Округа «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа» на русском языке, другие работы он помещал в различных немецких журналах. Наиболее известные труды Дирра этих лет — монографии по удинскому (1904), табасаранскому (1906), андийскому (1906), агульскому (1907), арчинскому (1908), андо-дидойским (1909), рутульскому (1912) и цахурскому (1913) языкам.

Опубликование монографий по дагестанским языкам доставило Дирру звание почётного доктора Мюнхенского Университета (1908), а также Макарьевскую премию от Санкт-Петербургской академии наук (1909). Полная Макарьевская премия в 1500 руб. была присуждена ему за сочинения «Грамматика удинского языка», «Грамматический очерк табассаранского языка», «Краткий грамматический очерк андийского языка», «Агульский язык» и «О классах (родах) в кавказских языках».

Из северо-западных кавказских языков внимание Дирра привлек язык убыхов, в 1864 году переселившихся в Турцию. В 1913 году по поручению Санкт-Петербургской академии наук он совершил поездку в места поселения убыхов, изучил их язык и записал некоторые произведения их устной народной словесности. Наступившие затем события (война и революция) задержали опубликование добытых материалов, и лишь в 1927—28 гг. ему удалось издать свой труд «Язык убыхов». Из южно-кавказских языков предметом изучения Дирра был лишь грузинский, для которого он составил теоретико-практическую грамматику (ок. 1904 г.).

Еще в 1912 году Дирр посылает для Музея народоведения в Мюнхене несколько посылок с различными кавказскими экспонатами (одежда, утварь, украшения и пр.), главным образом собранными им в Грузии. 1 сентября 1913 года Дирр получил место хранителя Музея и на этом посту работал до самой смерти. На протяжении 13 из 17 лет на данном посту он оставался единственным научным сотрудником Музея, работавшем на полной ставке. Благодаря стараниям А. Дирра Музей приобрёл две трети своей современной коллекци.

Уже работая в музее, во время Первой мировой войны А. Дирр несколько раз посещал лагеря русских военнопленных, где проводил лингвистическую работу с носителями кавказских языков. А когда в конце мая 1918 года, когда Грузия при поддержке Германии объявила о своей независимости, Дирр вновь побывал в Грузии в составе немецкой делегации, в надежде пополнить кавказскую коллекцию музея, однако вскоре убедился, что перемещение по стране в то время было затруднено.

В 1920 году он получил звание профессора, а в 1924 году — звание члена-корреспондента Болонской Академии Наук. С 1924 года он состоит редактором основанного им специального научного журнала «Caucasica».

После переезда музея в новое здание на Максимилианштрассе нагрузка на работе стала меньше, и Дирр вернулся к публикации своих трудов, в том числе убыхской грамматики, удинских текстов и «Введения в изучение кавказских языков» (нем. Einführung in das Studium der kaukasischen Sprachen) — капитального труда, в котором был дан обзор всех кавказских языков.

С 1928 года Дирр планировал экспедицию по маршруту Памир — Гиндукуш — Каракорум с целью пополнения коллекции музея, однако из-за состояния здоровья отъезд приходилось откладывать. В апреле 1930 года Адольф Дирр скончался после тяжелой болезни (рак желудка).

Вклад в кавказоведение

К началу XX века, когда Дирр поселился на Кавказе, кавказская лингвистика достигла значительных успехов, связанных с именами А. А. Шифнера и П. К. Услара, однако для лингвиста и этнографа там по-прежнему оставалось широкое поле деятельности. Дирр стал изучать прежде всего те дагестанские языки, научная разработка которых до него почти не проводилась. Восемь его монографий, напечатанных в «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа», достаточно объёмны, хотя и не так подробны, как работы П. К. Услара. Основную часть каждого труда составляет описательная грамматика, подробно излагающая морфологию соответствующего языка; употребление тех или иных форм разъясняется на примерах. В каждую из монографий входят тексты и сборники слов; тексты снабжены подстрочным и литературным переводами, а также некоторыми примечаниями, преимущественно грамматического характера.

Итоговое сочинение Дирра "Введения в изучение кавказских языков"состоит из двух частей: в первой дан общий обзор и классификация кавказских языков, а также обзор их фонетических систем. Основная часть книги представляет собой ряд кратких грамматических очерков всех кавказских языков. В целом книга носит описательный характер, хотя конечной её целью является создание прочной базы для сравнительного изучения кавказских языков.

Работая на Кавказе, Дирр уделял внимание и сбору этнографических материалов (в том числе артефактов), а также делал фотографии и фонографические записи. Звуковые образцы речи, записанные им в 1909 году в Закаталах и Тифлисе, хранятся в Венском архиве фонограмм; с 1910 по 1913 гг. Дирр сделал более 38 записей народной музыки лазов, мегрелов, сванов, абхазов и осетин (ныне находятся в Музее этнографии в Берлине). В фотоархиве Музея народоведения в Мюнхене хранится 295 фотографий Дирра, сделанных им в разных частях Кавказа. На фотографиях представлены как жители Кавказа, так и объекты материальной культуры.

Отзывы

• М. Я. Немировский:

Дирр прежде всего был исследователем, который изучал язык не по книге, а в живом общении с его носителями, исследователем par exellence. Это основная черта Дирра, определяющая его индивидуальность как учёного. Его всегда увлекало изучение именно живого языка, живой, многообразной речи, к которой он чутко умел прислушиваться. Его интересовал язык в его, так сказать, «естественном состоянии», язык масс, народа, а не полуискусственный, нормированный, литературный язык. Он подходил к языку не только как лингвист, но и как этнолог, и социолог, увязывая языковые факты с окружающей их реальной обстановкой, с этническими и социальными особенностями их носителей... Кавказ в глазах Диppa представлял собой «незаменимую лингвистическую лабораторию», где он мог неустанно наблюдать, анализировать и систематизировать необыкновенно богатый языковый материал... На многоязычном и разноплеменном Кавказе после долгих скитаний и исканий обрел, наконец, Дирр своё призвание, которому посвятил всю остальную часть жизни. Кавказ сделал из него настоящего исследователя, Кавказ дал Диppy славное имя, за то и Дирр отдал исследованию Кавказа свои лучшие годы, свои лучшие силы.

Основные труды

• Dirr A. Grammatik der Vulgär Arabischen Sprache für den Selbstunterricht. Wien, Pest, Leipzig. 1893.
• Дирр А. Очерки по этнографии Дагестана. В Табасаранском округе. СПб., 1903.
• Дирр А. Очерки по этнографии Дагестана. Кубачи. Тифлис, 1903.
• Dirr A. Theoretisch-praktische Grammatik der modernen georgischen (grusinischen) Sprachen. Wien; Leipzig, (1904) — XII + 170 S.
• Дирр А. Удинская грамматика. (СМОМПК. Вып. ХХXIII.) Тифлис, 1904.
• Дирр А. Грамматический очерк табассаранского языка. (СМОМПК. Вып. XXXV.) Тифлис, 1906.
• Дирр А. Краткий грамматический очерк андийского языка. (СМОМПК. Вып. XXXVII.) Тифлис, 1906.
• Дирр А. Агульский язык. (СМОМПК. Вып. XXXVII.) Тифлис, 1907.
• Дирр А. Арчинский язык. (СМОМПК. Вып. XXXIX.) Тифлис, 1908.
• Дирр А. Материалы для изучения языков и наречий андо-дидойской группы. (СМОМПК. Вып. ХL.) Тифлис, 1909.
• Дирр А. Рутульский язык. (СМОМПК. Вып. XLII.) Тифлис, 1912.
• Дирр А. Цахурский язык. (СМОМПК. Вып. XLIII.) Тифлис, 1913.
• Dirr A. Kaukasische Märchen. Jena, 1922. — XI + 294 S. (Англ. пер.: Caucasian Folk Tales, selected and translated from the originals by Adolf Dirr and translated into English by Lucy Menzies. London/Toronto: JM Dent & Sons, 1925.)
• Dirr A. Einführung in das Studium der kaukasischen Sprachen. Leipzig, 1928. — X + 380 S.
• Dirr A. Die Sprache der Ubychen: Grammatische Skizzen. Leipzig, 1928. — 134 S. (Рус. пер.: Язык убыхов А. Дирра // Пер. и комм. Габуниа З. М., Сакиевой Р. Х. Нальчик, 1996. — 108 с.)

О нём

• Немировский М. Я. Из прошлого и настоящего кавказской лингвистики. Владикавказ, 1928.
• Немировский М. Я. Адольф Дирр и кавказская лингвистика. Владикавказ, 1930.
• Schindler B. Adolf Dirr. In memoriam // Caucasica 6, 1930.
• Deeters G. Schriften Adolf Dirrs // Caucasica 6, 1930.
• Öhrig B. Adolf Dirr (1867—1930): Ein Kaukasusforscher am Münchner Völkerkundemuseum // Münchner Beiträge zur Völkerkunde. Jahrbuch des Staatlichen Museums für Völkerkunde München, Band 6 (2000). S. 199—234.
• Габуниа З.М. Русская лингвистическая наука в становлении и развитии кавказского языкознания, Владикавказ, 2011. - 518 с. Раздел Адолф Дирр и кавказское языкознание - с.150-161.
• Габуниа З.М. Научные портреты кавказоведов-лингвистов (к истории языкознания), Нальчик, 1991.
• Габуниа З.М. Немецкий учёный кавказовед Адольф Дирр. Убыхский язык, Нальчик, 1994.

Ссылки

• [www.goethe.de/ins/ge/prj/dig/wif/adr/deindex.htm Deutsche in Georgien: Adolf Dirr (1867—1930)]
• [titus.uni-frankfurt.de/personal/galeria/dirr.htm TITUS-Galeria: Dirr]

Отрывок, характеризующий Дирр, Адольф

Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.