Дифирамб

Дифирамб (греч. διθύραμβος) — жанр древнегреческой хоровой лирики.

Дифирамбы — народные гимны бурного оргиастического характера, исполнявшиеся хором, большей частью переодетым сатирами, на празднике сбора винограда в честь бога производительных сил природы и вина Диониса (само слово «дифирамб» — один из эпитетов этого бога). В VII веке до н. э. поэт Арион придал дифирамбам художественное оформление, особенно, по-видимому в музыкальной части. Отчасти из народного дифирамба получила происхождение греческая трагедия. В V веке до н. э., например у поэта Вакхилида, дифирамб приближается к драме, иногда приобретая форму диалога, исполнявшегося под аккомпанемент авлоса и чередовавшегося с пением хора.

В новой европейской литературе попытки возродить формы дифирамба связаны с Ренессансом; однако представление о дифирамбах ещё в XVIII веке не вполне соответствует его подлинной форме. В Италии дифирамб культивируется в эпоху Барокко с его характерным тяготением к пышным формам («Бахус в Тоскане» Франческо Реди, «Триумф Бахуса» Джироламо Баруффальди). В Германии попытки, мало удачные, возродить дифирамбы делают «анакреонтики» и поэты «Sturm und Drang’a» XVIII века (дифирамбы Вилламова, Мюллера, Иоганна Готфрида Гердера, Фридриха Шиллера). Самостоятельным подражанием античным дифирамбам являются сатирические «Дифирамбы Дионису» Фридриха Ницше в 80-х годах XIX века.

Библиография

• Sheibe E. De dithyramborum graecorum argumentis. Lipsiae, 1862.
• Pickard-Cambridge A.W. Dithyramb, Tragedy and Comedy. 2nd ed. Oxford, 1962.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Дифирамб

Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.