Ди Жэньцзе

Ди Жэньцзе (кит. трад. 狄仁傑, упр. 狄仁杰, пиньинь: Dí Rénjié, палл.: Ди Жэньцзе, 630 – 15 августа 700), дополнительное имя Хуайин (懷英), официальный титул Лянский Вэньхой-гун (梁文惠公) - чиновник и государственный деятель династии Тан и династии Чжоу (правления императрицы У Цзэтянь), дважды исполнял обязанности канцлера (цзайсян, 宰相). Он был наиболее почитаемым чиновником во время правления У Цзэтянь, и сдерживал резкость её правления, ослабляя террор и и увеличивая эффективность и добропорядочность императорской власти. Основным источником по биографии Ди Жэньцзе служит хроника Цзы Чжи Тун Цзянь Сыма Гуана, в которой одетально описаны исторические события того времени. Позднее Ди Жэньцзе стал героем популярных рассказов о Судье Ди, в которых мудрый судья распутывал сложные детективные истории. В недавнее время истории о Судье Ди снова приобрели популярность, о нём появились новые рассказы, фильмы и телесериалы.

Происхождение и ранняя карьера

Ди Жэньцзе родился в 630 году в городе Тайюань в семье потомственных чиновников. Его дед Ди Сяосю (狄孝緒) работал чиновником ранга Сэн (Шаншу Цзочэн (尚書左丞), а его отец Ди Чжисюнь (狄知遜) исполнял должность префекта в области Куй (夔州, сейчас в составе Чунцина). Ди усердно учился, и сдав императорские экзамены, получил должность секретаря в правлении области Бянчжоу (汴州, соответствует городу Кайфэну, Хэнань). Против него выдвинули ложное обвинение о служебном несоответствии. Министр общественных работ, Ян Либэнь, совершая поездку по Хэнаньской провинции (河南道, к югу от Хуанхэ), попросил его разобрать судебное дело, с чем Ди успешно справился. Работа Ди произвела на министра большое впечатление, и он рекомендовал Ди стать помощником коменданта области Бинчжоу (并州, современный Тайюань, Шаньси).

В 676 году при императоре Гао-цзуне он служил при верховном суде в должности генерала-секретаря и заслужил репутацию честного и эффективного судьи. За год он разобрал 17 000 дел, и не было жалоб по поводу результатов суда. В 676 году случился инцидент, когда генерал Цюань Шаньцай (權善才) и офицер Фань Хуайи (范懷義) неумышленно срубили кипарис на могиле императора Тай-цзуна. По закону полагалось смещение с должностей, однако император Гао-цзун настаивал на смертной казни. Ди указал, что по закону виновников не следует казнить. Император оскорбился и распорядился уволить Ди из судебного присутствия, но Ди стал настаивать. Император в итоге отправил его в ссылку, а несколько позже направил его на работу в цензорат.

В 679 году министр земледелия Вэй Хунцзи (韋弘機) построил три роскошных дворца вокруг Лояна. Ди обвинил Вэя в том, что он провоцирует императора на расточительство, и Вэй был уволен со службы. В то же время чиновник Ван Бэньли, пользуясь благосклонностью императора, занимался незаконной деятельностью, привлекая также других чиновников. Ди обвинил Вана в преступлениях. Император хотел простить Вана, но Ди настоял на наказании, указав, что в стране немало людей со способностями, подобными Вану.

Первое правление Жуй-цзуна

В 686 году Ди Жэньцзе получил должность префакта в области Нинчжоу (寧州, примерно соответствует Цинъян, Ганьсу). В то время цензор Го Хань (郭翰) провёл инспекционную поездку по областям и обнаружил многочисленные ошибки в управлении префектов, однако в Нинчжоу все дела были в полном порядке и на действия Ди не поступало жалоб. Го Хань рекомендовал Ди Жэньцзе императору и его матери У Цзэтянь, которая фактически управляла страной. Ди был направлен в Лоян, где получил должность министра общественных работ (冬官侍郎, Dongguan Shilang).

В 688 году Ди отправился в округ Цзяннань (江南道, к югу от реки Янцзы). Он проинспектировал местные храмы и обнаружил, что многие из них посвящены неподобающим божествам, в результате чего он закрыл 1700 храмов. Только четыре типа храмов были сохранены - посвящённые Великому императору Юю, У Тайбо (吳太伯, легендарному основателю царства У), У Цзичжа (吳季札, авторитетный принц царства У), и У Цзысюй.

Позже в 688 году, после неудавшегося восстания Ли Чжэня (брата императора Гаоцзуна) против вдовствующей императрицы У Цзэтянь, Ди, пребывавший в должность Вэньчан Цзо Чэн (文昌左丞), получил назначение префекта Ючжоу, с этой должности был смещён Ли Чжэнь. В то время приблизительно 600 - 700 семей обвинялись в соучастии заговору Ли Чжэня и были отданы в слуги. По запросу Ди они были освобождены, но сосланы в область Фэнчжоу (豐州, сейчас Баян-Нур, Внутренняя Монголия). Между тем генерал Чжан Гуанфу, которого императрица У Цзэтянь послала, чтобы подавить восстание Ли Чжэня, находился все еще в Префектуре Ючжоу, а его чиновники и солдаты требовали все виды поставок от гражданских властей префектуры, эти запросы перфект Ди нередко отказывался выполнять. Это привело к конфликту с Чжаном, и Чжан обвинил его в неуважении, а Ди выдвинул встречное обвинение в превышении полномочий и убийстве чрезмерного количества людей при подавлении заговора Ли Чжэня, при этом Ди заявил, что за эти преступления, имей он полномочия, он казнил бы Чжана, даже если это означало его собственную смерть.

Оскорблённый Чжан вернулся в столицу и пожаловался императрице, которая направила Ди на должность префекта Фучжоу (復州, сейчас Ханьчжун, Шэньси). Так как это была более удалённая область, такое назначение означало понижение.

Правление императрицы У Цзэтянь

В 690 году вдовствующая императрица У Цзэтянь свергла своего сына и провозгласила новую династию Чжоу, приняв императорский титул. Танская династия была прервана. В 691 году Ди пребывал в должности военного советника у столичного перфекта в Лояне, императрица назначила его заместителем министром финансов (кит. трад. 地官侍郎, пиньинь: dìguān shìláng, палл.: дигуань шилан) и присвоила титул фактически канцлера (кит. трад. 同鳳閣鸞臺平章事, пиньинь: tóng fènggé luántái píngzhāng shì, палл.: тунфэгэ луаньтай пинчжанши). Она похвалила его действия в Жунани (汝南, в области Юйчжоу) и спросила, хочет ли он узнать, кто жаловался на него. Очевидно, она имела в виду Чжан Гуанфу, которого она казнила в 689 году по обвинению в заговоре. Ди ответил, что тогда императрица указала на его ошибки, которые он исправил. Но теперь, если выяснилось, что он не ошибался, то должен за это благодарить судьбу. Но он не желает знать, кто тогда донёс. Ответ поразил императрицу.

В 692 году власть приобрёл начальник тайной полиции Лай Цзюньчэн, который фабриковал многочисленные обвинения против императорской семьи и высших чиновников. Он обвинил Ди Жэньцзе в заговоре совместно с другими канцлерами Жэнь Чжигу и Пэй Синбэнем, а также несколькими чиновниками и министрами. Лай выбивал признание, обещая не подвергать пыткам и сохранить жизнь. Ди согласился признать свои «преступления», но категорически отказался от провокации своего подчинённого Ван Дэшоу (王德壽) привлечь к преступной группе другого канцлера Ян Чжижоу. Потом Ди написал прошение на своей простыне, которую скрыл в смене одежды, переданной семье для замены на летнюю одежду. Императрица У Цзэтянь, получив прошение, прониклась подозрениями к деятельности Лая, но тот послал ей подделанные признания, убеждая императрицу казнить подозреваемых. Младший сын казнённого канцлера Ле Сихоя, разжалованный в слуги, написал императрице прошение, в котором детально описал, как Лай фабриковал материалы, чтобы уничтожить самых честных и преданных чиновников, хитростью добывая признания. Императрица сама допросила семерых чиновников и приняла решение их освободить, так как выявила неподлинность признаний. Освобождённые чиновники были отправлены в ссылку, при этом Ди был сослан на должность магистрата в уезд Пэнцзэ (彭澤, сейчас Цзюцзян, Цзянси).

В 696 году кидани напали на китайские провинции к северу от Хуанхэ. Императрица назначила Ди префектом области Вэйчжоу (魏州, приближённо современный Ханьдань, Хэбэй). Предыдущий префект Дугу Сычжуан (獨孤思莊), в ужасе перед предстоящей атакой киданей, собрал всё население под прикрытие городских стен, что привело скорее к панике. Ди, проанализировав ситуацию, понял, что войска киданей достаточно далеко, и разрешил населению вернуться в свои деревни и усадьбы, за что жители ему были очень благодарны. В 687 году тюркюты разгромили киданьские войска. Императрица отрядила Ди в поездку по областям к северу от Хуанхэ, совместно с канцлером Лоу Шидэ и хэнаньским принцем У Ицзуном (武懿宗), для приведения населения к мирной жизни.

В 697 году Ди получил должность коменданта области Ючжоу (幽州, примерно там, где теперь город Пекин), а потом по рекомендации Лоу Шидэ был отозван в столицу (Лоян) на должность заместителя начальника экзаменационного бюро (кит. трад. 鸞臺侍郎, пиньинь: luántái shìláng, палл.: луаньтай шилан), он снова получил титул «тунфэгэ луаньтай пинчжанши», соответствующий рангу канцлера. В то время он подал прошение о передаче наследникам правителей Западно-тюркского каганата и Когурё их изначальных владений для того, чтобы они помогли организовать оборону против Восточно-тюркского каганата и Тибета (Туфань). Прошение было отвергнуто, но чиновники его высоко оценили.

В то время перед императрицей встала проблема назначения престолонаследника. С одной стороны претендовали два её сына: Ли Дань (бывший император Жуй-цзун) и Ли Чжэ (бывший император Чжун-цзун), оба в своё время были смещены с трона и сосланы в статусе принцев. С другой стороны, племянники императрицы из клана У — принцы У Чэньсы и У Саньсы, которые рассматривали династию Чжоу как утверждение семьи У в противовес смещённой танской династии. Ди Жэньцзе всё время пытался убедить императрицу, сделать престолонаследником кого-нибудь из её сыновей, и Ли Чжэ был возвращён из ссылки в столицу. На его стороне были также канцлеры Ван Фанцин и Ван Цишань. Императрица колебалась, но тут ей привиделся во сне огромный попугай с двумя обломанными крыльями. Она попросила Ди растолковать сон, и Ди сказал, что попугай (кит. трад. 鸚鵡, пиньинь: yīngwǔ) — омоним её рода У, а крылья — её сыновья. Чтобы излечить крылья, надо дать сыновьям подобающее положение. Это убедило императрицу. В итоге в 698 году Ли Чжэ получил статус наследного принца и новое имя Ли Сянь. Ди Жэньцзе вскоре получил должность начальника экзаменационного бюро Nayan (納言) — это была должность для канцлера.

В 698 году тюркютский Капаган-каган направил войска на северные провинции Чжоу. Императрица дала Ди полномочия генерала и заместителя командующего армии, противостоящей Восточно-тюркскому каганату. Войска не успели прибыть к месту дислокации, а тюркюты уже совершили набег, разграбив территории провинций и вернувшись назад. Императрица уполномочила Ди объехать территорию и ввести жизнь в нормальное русло, помогать беженцам возвращаться, организовать доставку продовольствия, восстановить дороги, и помогать бедным. При этом в солидарность с пострадавшими местными жителями он питался просто и избегал роскоши.

В 700 году его произвели в начальники законодательного бюро Neishi (內史), это пост также предполагал канцлерское звание. Императрица также пожаловала ему уважительное звание Guolao (國老, «государственный старец»). Он пытался уйти в отставку по старости, но императрица отвергала прошение об отставке. Ди умер осенью 700 года, императрица глубоко оплакивала его смерть и сказала, что теперь Южный дворец опустел.

Перед смертью Ди рекомендовал императрице ряд талантливых чиновников. Эти чиновники позднее сыграли роль в свержении императрицы У и восстановлении династии Тан. Таким образом, комментаторы писали, что Ди восстановил династию Тан после своей смерти.

Могила Ди Жэньцзе находится к востоку от Храма белой лошади в Лояне с надписью, что здесь похоронен знаменитый канцлер великой Танской династии.

В литературе и кино

Ди Жэньцзе как образцовый чиновник и судья, способный распутать сложные дела, стал популярным персонажем рассказов и историй (см. подробно Судья Ди). Во времена династии Мин (1368—1644) вошёл в моду жанр детективного романа, в котором действие происходит в прошлом, но при этом присутствует множество деталей из современного обихода. Роберт ван Гулик приобрел копию романа династии Мин 狄公案 (dí gōng àn, «Знаменитые дела судьи Ди») в токийском антикварном магазине; его перевод на английский язык вышел в 1949 году под названием Celebrated Cases of Judge Dee (en). В романе содержались детали, которые выглядели весьма странно для западного читателя — одновременное расследование нескольких дел и участие в делах потусторонних сил. Это натолкнуло ван Гулика на идею написать стилизованную повесть, которая была бы более удобоварима для современной западной аудитории, сохранив при этом специфику китайских историй. Позднее Ван Гулик написал большое количество историй о судье Ди, которые стали популярны.

В 2004 году CCTV-8 произвел телесериал про Ди Жэньцзе 神探狄仁杰 (Amazing Detective Di Renjie), у сериала было несколько продолжений, четвёртый сериал вышел в 2010 году. Часть из серий базировались на реальных исторических событиях.

Позднее появилось ещё несколько фильмов и сериалов про судью Ди. В 2010 году знаменитый режиссёр Цуй Харк выпустил фильм Детектив Ди, а в 2013 году он же выпустил новый фильм "Молодой детектив Ди: Восстание морского дракона".

Литература

• Сыма Гуан. Хроника Цзы Чжи Тун Цзянь (資治通鑑) ,vols. 202, 203, 204, 205, 206.
• David McMullen, « The Real Judge Dee: Ti Jen-chieh and the T'ang Restoration of 705 », Asia Major, vol. 6, part 1, 1993.

Отрывок, характеризующий Ди Жэньцзе

– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!