Ди Соуза, Максимиано Барбоза
| Максимиано Барбоза ди Соуза | |
| порт. Maximiano Barbosa de Sousa | |
| Имя при рождении: |
Максимиано Барбоза ди Соуза |
|---|---|
| Псевдонимы: |
Падре Макс |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Вероисповедание: | |
| Партия: | |
| Основные идеи: | |
| Род деятельности: |
священник, политик |
Максимиано Барбоза ди Соуза (порт. Maximiano Barbosa de Sousa; Рибейра-ди-Пена, 1943 — Кумиейра, 1976), более известен как Падре Макс (Padre Max — Отец Макс) — португальский католический священник и крайне левый политический деятель. Активист маоистского Народно-демократического союза. Погиб в результате ультраправого теракта 2 апреля 1976 года.
Содержание
Левый священник при правом режиме
Родился в семье португальских реэмигрантов — его родители переехали во Францию, но вернулись на родину после нацистской оккупации. Рано увлёкся социальными и этическими проблемами, принял сан католического священника. Участвовал в деятельности католических организаций, преподавал в Лиссабоне и Сетубале. Затем переехал на приход в Вила-Реал.
Максимиано ди Соуза придерживался левых политических взглядов, с энтузиазмом воспринял французские события 1968 года. Публично выступал против салазаровского режима, неоднократно задерживался полицией.
Революционный радикал на консервативном севере
Падре Макс был активным сторонником Португальской революции 1974. Он вступил в маоистский Народно-демократический союз (НДС). Выступал с проповедями и призывами к радикальному развитию революционного процесса. Одновременно работал школьным учителем, читал лекции для рабочей молодёжи, участвовал в производственно-трудовых конфликтах.
Вила-Реал расположен на севере Португалии. В этих районах преобладали консервативные и ультраправые настроения. Падре Макс был популярен у части своих прихожан, в изолированных группах рабочих и учащихся. Но в целом он был окружён враждебной социальной средой. Раздражение и ненависть вызывали не только его взгляды, но и раскованные манеры, «несовместимые с саном» — ношение джинсов, «панибратское» общение с молодёжью и т. д. Его обвиняли в пропаганде маоизма и «свободной любви», в моральном разложении, в «сожительстве» с 19-летней студенткой-единомышленницей Марией ди Лурдеш Перрейра (последнее никогда не было доказано; отношения Падре Макса с Марией по многим признакам носили иной характер).
Падре Макс постоянно подвергался давлению и угрозам. Представители влиятельных семей, родительские комитеты требовали лишить его права преподавания, духовенство — извергнуть из сана. Молодые активисты консервативной партии Социально-демократический центр (СДЦ) забрасывали его бутылками (при том, что в Лиссабоне консерваторы сами становились жертвами коммунистического насилия). Жёсткие предупреждения поступали от Рамиро Морейры[1] — руководителя службы безопасности правой Народно-демократической партии (НДП) и личного друга каноника Эдуарду Мелу Пейшоту, лидера католического антикоммунизма северной Португалии.
Противостояние достигло апогея в июле-августе 1975 года. Демократическое движение за освобождение Португалии (МДЛП) при поддержке НДП, СДЦ, духовенства и консервативного крестьянства развернуло мощную кампанию антикоммунистических протестов, погромов и терактов. Падре Макс постоянно был на виду как леворадикальный агитатор. Он намеревался баллотироваться от НДС на парламентских выборах 1976. Жёсткий удар по нему стал вопросом времени.
Дожить бы до возраста Христа…
Падре Макс
Теракт с двойным убийством
Вечером 2 апреля 1976 года Максимиано Барбоза ди Соуза возвращался в Вила-Реал из посёлка Кумиейра, где читал рабочим лекции о целях и задачах НДС. С ним была Мария ди Лурдеш. Вскоре после выезда в автомобиле сработало взрывное устройство, заложенное в винную бутылку.
Мария ди Лурдеш Перрейра погибла почти сразу. Максимиано Барбоза ди Соуза прожил ещё несколько часов.
Подложили бомбу в машину, но ничего. Это португальская демократия…
Падре Макс
Максимиано Барбоза ди Соуза скончался в больнице рано утром 3 апреля 1976 года. В похоронах 5 апреля участвовало более 20 тысяч человек. Символично, что в день похорон активиста португальской маоистской партии в Пекине произошло массовое антимаоистское выступление на площади Тяньаньмэнь.
Безрезультатность расследования
Расследование убийства не привело к практическим результатам. Основные подозрения возлагались на боевиков МДЛП, связанных с Рамиро Морейрой. Не исключалась причастность самого Эдуарду Мелу (левые радикалы до сих пор намекают[2], а иногда прямо обвиняют каноника в этом убийстве[3]). Однако сформировать конкретную доказательную базу не удалось.
Первоначально полиция преимущественно рассматривала «бытовую версию», связанную с отношениями Максимиано и Марии. Процесс в 1977 зашёл в тупик. Стал совершенно очевиден политический характер убийства.
В 1989 слушания были возобновлены в суде Порту. В качестве обвиняемых привлекались активисты МДЛП Карлуш Пайшан, Альфреду Виторину, Вальтер душ Сантуш и Алькидеш Перейра[4]. Аккуратно говорилось о «моральной ответственности» каноника Мелу. Однако в 1996 процесс завершился прежним вердиктом, ни один из подсудимых не был осуждён. В феврале 1999 обвиняемые были окончательно оправданы[5]. Обвинение в адрес Эдуарду Мелу было снято ещё раньше, в 1992[6].
Память
В 2006 — 30-я годовщина смерти Падре Макса — коалиция Левый блок, в которую входит НДС, вновь потребовала возобновить расследование и наконец наказать убийц[7].
25 апреля 2014 года (день 40-летия Португальской революции), по предложению представителей Левого блока в муниципальном совете, одна из улиц Вила-Реала была названа именем Падре Макса — Rua Padre Max[8].
Это — благодарность людей, и это — память о трудных временах, оставивших неизгладимый след в нашей жизни. Поколение, родившееся и выросшее в условиях свободы, должно знать, как она добывалась.
Руи Сантуш, мэр Вила-Реала[9]
Интересно, что невдалеке от улицы Падре Макса в Вила-Реале расположена улица Жайме Невиша[10].
Символический смысл судьбы
Максимиано Барбоза ди Соуза не был сторонником коммунистической диктатуры, не разделял сталинистской идеологии ПКП. Он вдохновлялся иными идеями — «Красного мая 1968»[11]. Однако в португальских условиях середины 1970-х сам факт членства в НДС ставил Падре Макса на определённую сторону противостояния и превращал в объект атаки. Важным фактором риска был также ситуационистский стиль поведения в традиционно-консервативной среде.
Убийство Падре Макса вошло в историю Португалии как знаковое событие, самый яркий пример общественного ожесточения революционных времён.
Напишите отзыв о статье "Ди Соуза, Максимиано Барбоза"
Примечания
- ↑ [adevidacomedia.wordpress.com/2011/04/03/padre-max-35-anos/ Padre Max — 35 anos]
- ↑ [hortadozorate.blogspot.ru/2008/04/cnego-melo-hoje-falecido-e-padre-max.html Cónego Melo (hoje falecido) e Padre Max (assassinado há 33 anos)…]
- ↑ [sol.sapo.pt/inicio/Sociedade/Interior.aspx?content_id=82535 PNR lembra que o cónego Melo 'nunca foi condenado por qualquer crime']
- ↑ [www.ionline.pt/artigos/19584-escandalos-da-democracia-padre-candidato-acaba-morto/pag/-1 Maximiano de Sousa foi vítima da explosão de uma bomba colocada no seu automóvel]
- ↑ [www.acomuna.net/index.php/contra-corrente/3124-caso-padre-max-tribunais-de-qnegligencia-e-incompetenciaq CASO PADRE MAX: TRIBUNAIS DE «NEGLIGÊNCIA E INCOMPETÊNCIA»]
- ↑ [www.cmjornal.xl.pt/detalhe/noticias/nacional/portugal/coracao-trai-conego-melo-no-santuario-de-fatima Coração trai Cónego Melo no Santuário de Fátima]
- ↑ [www.publico.pt/politica/noticia/caso-padre-max-louca-acusa-tribunais-de-negligencia-e-incompetencia-1252711 Caso Padre Max: Louçã acusa tribunais de «negligência e incompetência»]
- ↑ [vilareal.bloco.org/index.php?option=com_content&task=view&id=343&Itemid=1 INAUGURAÇÃO DA RUA PADRE MAX EM VILA REAL]
- ↑ [www.sensusnovus.ru/history/2016/04/02/23047.html Падре и Каноник Португалии]
- ↑ [www.noticiasaominuto.com/pais/207659/padre-max-da-nome-a-rua-de-vila-real Padre Max dá nome a rua de Vila Real]
- ↑ [josecarlospereira.blogspot.ru/2011/04/porque-mataram-o-padre-max.html Porque mataram o Padre Max]
Отрывок, характеризующий Ди Соуза, Максимиано Барбоза
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
