Для пользы дела

Для пользы дела
Жанр:	рассказ
Автор:	Александр Солженицын
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1963
Дата первой публикации:	1963, «Новый мир»
[www.solzhenitsyn.ru/upload/books/Tom_1.pdf Электронная версия]

«Для по́льзы де́ла» — рассказ русского писателя Александра Солженицына, написанный весной 1963 года и опубликованный в том же году журналом «Новый мир». Сюжет основан на реально произошедшем в Рязани случае, когда у студентов техникума отобрали построенное их руками здание.

Сюжет

Действие рассказа происходит в конце 1950-х годов в Рязани. Заканчиваются летние каникулы, и студенты электронного техникума с трепетом ожидают переезда в новое просторное здание с общежитием, которое возводилось в течение семи лет при их непосредственном участии — вместе с преподавателями они безвозмездно посвящали строительству все выходные. Старое тесное здание уже давно не отвечает требованиям техникума, а из-за отсутствия общежития иногородним до сего момента приходилось жить на частных квартирах у посторонних людей. Учебный год начнётся уже через два дня, и переезжать нужно срочно, однако директор Фёдор Михеевич с горечью сообщает, что из-за некоторых недоделок придётся немного подождать. Из-за бюрократических проволочек сдача объекта, судя по всему, откладывается до сентября.

Во второй половине того же дня в техникум неожиданно приезжает комиссия из Москвы во главе с Хабалыгиным, директором завода релейных приборов, который курировал строительство нового учебного комплекса. Фёдор Михеевич надеется, что они приехали посмотреть недостроенный объект и ускорить сдачу его в эксплуатацию с перечнем недоделок, но комиссию больше интересует старое здание, и после небольшой экскурсии они сообщают шокирующее известие — новая постройка будет отдана запланированному в этом городе научно-исследовательскому институту, а техникуму придётся подождать ещё несколько лет — так надо «для пользы дела». Возмущённый и растерянный директор идёт на приём к секретарю горкома Грачикову, своему фронтовому товарищу. Переделка почти готового здания техникума в институт потребует огромных средств, решение выглядит глупым, поэтому принципиальный Грачиков соглашается помочь приятелю — вместе они собираются обратиться к первому секретарю обкома Кнорозову. Тем временем недовольство среди студентов растёт, появляются предложения написать коллективную жалобу в министерство или даже устроить забастовку. Все негодуют и ждут официальных объяснений.

Жёсткий и волевой Кнорозов непреклонен, он гордится тем, что, как Сталин, не меняет решений и считает, что репутация города будет выше, если здесь появится НИИ. Выясняется также, что запланированный институт намерен возглавить Хабалыгин — он рассматривает этот переход как повышение и поэтому не возражал вчерашней комиссии. Грачиков требует от Кнорозова содействия, поскольку в деле строительства коммунизма доверие студентов гораздо важнее, чем основанный на обмане престиж. В конце концов секретарь обкома идёт на компромисс, соглашается отдать техникуму соседнее только что начатое здание общежития, предлагая переделать его в техникум. Это решение выглядит ещё более безумным, ведь маленькие жилые комнаты придётся переоборудовать в учебные аудитории, потребуется усиление перекрытия для установки станков, а это повлечёт за собой полную переделку первого этажа и прочие внушительные затраты. Рассказ заканчивается встречей Фёдора Михеевича и Хабалыгина на строящемся объекте, последний руководит установкой забора и нечестным способом прибавляет к институту часть территории соседнего техникума.

Создание и публикация

С июля 1957 года Солженицын жил в Рязани, где работал учителем физики и астрономии в средней школе № 2. По словам Александра Твардовского, в 1963 году он оставил преподавание и сообщил о желании написать повесть о молодёжи, с которой активно взаимодействовал все последние годы. 15 апреля писатель уехал в Солотчу — посёлок в двадцати километрах к северо-востоку от города, поселился в девятом номере гостиницы «Загородная», расположенной в кельях бывшего женского монастыря, и там начал рассказ «Для пользы дела». Рассказ основан на реальных событиях, и многие персонажи имеют прототип. Например, образ Кнорозова срисован с настоящего первого секретаря рязанского обкома Алексея Ларионова, который возвысился с помощью безумной аферы и после разоблачения покончил жизнь самоубийством. Директор техникума и директор завода — реальные лица, прототип Грачикова — учитель рязанской школы, где работал автор.

Из Солотчи 17 мая Солженицын направил рукопись в «Новый мир». Редакция отнеслась к рассказу одобрительно, так, Твардовский 28 мая записал в своей рабочей тетради: «Новый рассказ Солженицына — сила. Того, что там на 1½ листах, хватило бы на острый, проблемный роман типа Галины Николаевой». Несмотря на это, рукопись подверглась некоторой цензуре, в частности, был удалён отрывок, где один из студентов призывает товарищей начать забастовку. После произошедших годом ранее новочеркасских событий слово «забастовка» было запрещено в советской печати, удалялось из всех публикаций, в том числе из данного рассказа. Автор был возмущён сделанными изменениями: «До того уж почувствовал журнал свои права на меня, что летом, пока я был в отъезде, без моего ведома уступил цензуре несколько острых выражений. Вернувшись, я упрекнул их горько».

«Для пользы дела» опубликовали в седьмом номере «Нового мира» на страницах 58—90, общий тираж номера составил 120 750 экземпляров. После публикации Солженицын подарил библиотеке рязанского политехникума этот номер «Нового мира» со своим автографом, однако в 1970-х годах, во время гонений на писателя, из подаренного журнала страницы с рассказом по указанию КГБ были вырваны.

Отзывы

После публикации рассказ стал большим общественным событием и, как отмечал сам автор, «по близости к привычной советской тематике вызвал непропорционально большой поток читательских писем и некоторую дискуссию в прессе». Противостояние между сталинистом секретарём обкома Кнорозовым и прогрессистом секретарём горкома Грачиковым продолжилось на страницах журналов и газет, слова положительного героя «не в камнях, а в людях надо коммунизм строить» импонировали большинству интеллигенции, которую в то время Солженицын ещё не называл «образованщиной». По мнению Варлама Шаламова, главное в рассказе — это глубоко педагогическая мысль, что ложь перед молодёжью трижды большее преступление. Шаламов похвалил также удачно найденное название рассказа и его многогранность: «Эта очень тонкая работа, по существу, своеобразное отражение вовсе других не равнозначащих событий, авторский ответ на вопросы, которые вовсе не исчерпываются содержанием рассказа».

С резкой критикой рассказа выступил на страницах «Литературной газеты» заместитель главного редактора Юрий Барабаш, обвинив автора в попытке «решать сложнейшие идейно-нравственные проблемы, судить о людях и их поступках вне реальных жизненных связей, оперируя абстрактными, не наполненными конкретным социальным содержанием категориями». С этим мнением не согласился писатель Даниил Гранин, напечатавший в той же газете ответную статью под заголовком «Прав ли критик?». «Новый мир» в десятом номере на страницах 193—198 поместил подборку читательских писем в защиту Солженицына, затем редакция журнала настояла на публикации в «Литературной газете» своего усовещающего письма.

Сам автор отзывался о своём произведении тоже весьма критически, называя его проходным и неглубоким. «Противный осадок остался у меня от напечатания этого рассказа, хотя при нашей всеобщей запретности даже он вызвал немало возбуждённых и публичных откликов. В этом рассказе я начал сползать со своей позиции, появились струйки приспособления». Те же мысли он позднее высказал в письме читателю Семёнову: «Рассказ этот менее значителен, чем предыдущие, мельче их».

Память

В 2003 году в рязанском электронном колледже, прототипе описанного учебного заведения, открылся литературный музей, посвящённый рассказу «Для пользы дела», где были выставлены фотоснимки, пишущая машинка «Колибри» и другие личные вещи писателя. Солженицын не смог приехать на открытие музея из-за болезни, но прислал благодарственное письмо и книгу с автографом. Кроме того, на фасаде колледжа была установлена мемориальная доска: «В этом здании с февраля по апрель 1963 года собирал материалы к рассказу „Для пользы дела“ русский писатель, лауреат Нобелевской премии, почётный гражданин Рязани Александр Исаевич Солженицын».

Ссылки

• [www.rznce.ru/?value=menu_5 Рязанский колледж электроники] — официальный сайт описанного в рассказе учебного заведения

Отрывок, характеризующий Для пользы дела

Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»