Дмитриев, Алексей Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Иванович Дмитриев
Дата рождения

26 сентября 1924(1924-09-26)

Место рождения

д. Вильгурт, Глазовский уезд, Вотская автономная область, РСФСР, СССР

Дата смерти

15 сентября 1981(1981-09-15) (56 лет)

Место смерти

Серов, Свердловская область, РСФСР, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

артиллерия

Годы службы

1942—1947

Звание

старшина

Часть

9-й гвардейский стрелковый полк 3-й гвардейской стрелковой дивизии

Сражения/войны

Великая Отечественная война

Награды и премии

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Алексей Иванович Дмитриев (1924, д. Вильгурт — 1981, Серов) — советский военнослужащий, полный кавалер ордена Славы, гвардии старшина в отставке. В Рабоче-крестьянской Красной Армии и Советской Армии служил с августа 1942 года по февраль 1947 года. Во время Великой Отечественной войны сражался на Южном, 4-м Украинском, 1-м Прибалтийском и 3-м Белорусском фронтах. Был дважды ранен.

Командир расчёта 45-миллиметровой пушки 9-го гвардейского стрелкового полка 3-й гвардейской стрелковой дивизии А. И. Дмитриев отличился в боях на территории Литвы и Восточной Пруссии. Огнём орудия он неоднократно способствовал продвижению вперёд стрелковых подразделений и нанёс большой урон врагу.





Биография

До призыв на военную службу

Алексей Иванович Дмитриев родился 26 сентября 1924 года[1][2][3] в деревне Вильгурт (Выльгурт)[4][5][3] Глазовского уезда Вотской автономной области РСФСР СССР (ныне территория муниципального образования «Турецкое» Балезинского района Удмуртской Республики) в крестьянской семье Ивана Фёдоровича и Фёклы Филипповны Дмитриевых[6]. Удмурт[1][3][7].

Как и многие крестьянские дети, Алексей Иванович рано приобщился к труду, помогая родителям по хозяйству и в колхозе[4]. Школы в деревне не было и учиться подросток начал поздно. В 1939 году он окончил 5 классов[1] неполной средней школы в соседнем селе Турецкое[7], начал работать в колхозе[2][5]. После начала Великой Отечественной войны устроился на железную дорогу, на станцию Балезино[8]. Как железнодорожник имел бронь, но летом 1942 пришла похоронка на отца, погибшего на Смоленщине, и Алексей Иванович сам пришёл в военкомат и написал заявление об отправке на фронт[9][10][11]. В августе 1942 года Балезинским районным военкоматом Удмуртской АССР он был призван в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии[1][3][7][12].

На фронтах Великой Отечественной войны

На фронт Дмитриев попал не сразу. Сначала он прошёл обучение в артиллерийской школе, приобрёл воинскую специальность командира орудия[3][12]. В январе 1943 года его в звании младшего сержанта направили в действующую армию, на Южный фронт[1][7]. Алексей Иванович стал наводчиком артиллерийского орудия 9-го гвардейского стрелкового полка 3-й гвардейской стрелковой дивизии[2][4]. По-настоящему первое боевое крещение он принял в июле 1943 года на Миус-фронте[3]. 23 числа в бою у села Андреевка Снежнянского района Сталинской области он был тяжело ранен и почти пять месяцев провёл в госпитале[2]. В декабре 1943 года Дмитриев вернулся в свой полк и был назначен командиром расчёта 45-миллиметровой пушки[12].

До весны 1944 года 3-я гвардейская стрелковая дивизия занимала позиции по левому берегу Днепра в районе Каховки. Затем она была переброшена на Перекопский перешеек, в район колхоза имени Будённого Красноперекопского района Крымской АССР, где начала подготовку к операции по освобождению Крымского полуострова[12]. 8 апреля 1944 года при прорыве немецкой обороны севернее Армянска гвардии младший сержант А. И. Дмитриев, находясь в боевых порядках 3-го стрелкового батальона, под ураганным огнём противника смело двигал своё орудие вслед за пехотой и точной стрельбой подавлял огневые средства врага. В ходе стремительной атаки он уничтожил 2 станковых пулемёта и до 15 вражеских солдат, чем способствовал захвату немецких траншей[13]. Преследуя отступающего врага, гвардейцы майора В. М. Дацко на его плечах ворвались в Армянск и через 6 часов полностью освободили его от войск противника. Продолжая поддерживать огнём наступающую пехоту, Дмитриев со своим расчётом одним из первых вышел к Ишуньским позициям немцев[4][14]. После трёхдневных ожесточённых боёв сопротивление врага было сломлено. 9-й гвардейский стрелковый полк в ходе штурма перекопско-ишуньских укреплений уничтожил 72 пулемёта, 11 пушек и до 700 солдат и офицеров вермахта[15]. Свой вклад в разгром противника внёс и гвардии младший сержант А. И. Дмитриев.

Взломав линию обороны немцев на Перекопском перешейке, 3-я гвардейская стрелковая дивизия устремилась в прорыв. Действуя в составе передового подвижного отряда дивизии под командованием гвардии капитана В. Т. Стебунова, вошедшего в подвижной механизированный отряд подполковника Л. И. Пузанова, Алексей Иванович со своими бойцами 12 апреля прикрывал переправу советских подразделений через реку Чатырлык, а на следующий день принимал участие в освобождении Евпатории[4][14]. К концу апреля 1944 года дивизия гвардии генерал-майора К. А. Цаликова была переброшена под Севастополь. В ходе начавшегося 5 мая генерального штурма города гвардии младший сержант А. И. Дмитриев поддерживал огнём наступление стрелковых подразделений в направлении сильно укреплённой высоты Сахарная Головка. Когда путь пехоте преградил вражеский ДОТ, Алексей Иванович смело выдвинул орудие на прямую наводку и открыл стрельбу по огневой точке. После нескольких пристрелочных выстрелов ему удалось послать снаряд точно в амбразуру. Внутри ДОТа сдетонировал боекомплект, и бронеколпак разлетелся вдребезги[9]. Пехота продолжила наступление. 9 мая Севастополь был освобождён, а три дня спустя остатки 17-й армии капитулировали на мысе Херсонес.

Орден Славы III степени

После освобождения Крыма 3-я гвардейская стрелковая дивизия была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. В конце июня соединение принял полковник Г. Ф. Полищук, который командовал им до конца войны. Уже к 5 июля 1944 года дивизия прибыла на 1-й Прибалтийский фронт. Вступив в бой за мощный опорный пункт противника Поставы в Витебской области, она своими действиями способствовала его взятию частями 145-й стрелковой дивизии.

С подходом основных сил 2-й гвардейской армии гвардейцы Полищука стремительным маршем продвинулись вглубь территории Литовской ССР и к 15 июля вышли на рубеж реки Свенты, откуда перешли в наступление в рамках второго этапа Шяуляйской операции. 22 июля в бою за город Каварскас командир орудия противотанковой обороны гвардии младший сержант А. И. Дмитриев, демонстрируя образцы мужества и отваги, выдвинул свою сорокопятку на линию огня и точными выстрелами поразил две огневые точки противника, дав пехоте возможность продвинуться вперёд[2][16]. В ходе дальнейшего наступления Алексей Иванович находился непосредственно в боевых порядках стрелкового батальона и неоднократно своими умелыми действиями способствовал выполнению боевых задач. 23 июля он метким выстрелом уничтожил мешавший продвижению подразделения станковый пулемёт врага вместе с расчётом, чем содействовал взятию опорного пункта немцев местечка Тавяны[lt][14][16]. В последующие дни операции гвардии младший сержант Дмитриев принимал участие в прорыве немецкой обороны на реке Невяже и закреплении плацдарма на её правом берегу севернее города Кейданы.

За доблесть и мужество, проявленные в боях, приказом от 15 августа 1944 года Алексей Иванович был награждён орденом Славы 3-й степени (№ 200892)[1][3][7].

Орден Славы II степени

До начала октября 1944 года 3-я гвардейская стрелковая дивизия вела оборонительные бои под Шяуляем на рубеже Виндавского канала. К началу Мемельской операции она заняла позиции на левом берегу реки Дубисы восточнее города Кельмы, являвшегося мощным узлом сопротивления немцев. 5 октября подразделения 9-го гвардейского стрелкового полка под командованием гвардии подполковника П. А. Новикова форсировали водную преграду и в ходе разведки боем быстро продвинулись вглубь вражеской территории на 3-4 километра. Противник контратаковал, бросив в бой несколько танков, но эффективно применять бронетехнику немцам мешали заболоченная местность и советская артиллерия. В ходе ожесточённого боя гвардейский расчёт А. И. Дмитриева сумел подбить два вражеских танка[9]. На следующий день, совершив дерзкий обходной манёвр через минные поля и инженерные заграждения противника, гвардейцы подполковника Новикова неожиданно для врага форсировали реку Кражанте и вышли на южную окраину города Кельмы[17]. В ходе боя за опорный пункт врага расчёт гвардии младшего сержанта Дмитриева огнём прямой наводкой уничтожил 4 пулемётные точки и много живой силы немцев[18]. Действия 9-го гвардейского стрелкового полка нарушили планы неприятеля по обороне города. Потеряв свыше 420 солдат и офицеров убитыми, противник начал отступление[17]. Тем временем, недалеко от городской окраины передовой отряд 13-го гвардейского стрелкового корпуса в составе 2-х танков 89-й танковой бригады и 20 автоматчиков под общим командованием лейтенанта Д. О. Яремчука, захватив 100-тонный железобетонный мост через Краженте, уже в течение 12 часов вёл неравный бой с врагом[19]. Перекатывая орудие руками, расчёт Дмитриева одним из первых пришёл на помощь. Открыв прицельный огонь по неприятелю, артиллеристы уничтожили не менее 15 немецких солдат[18]. Подоспевшая пехота завершила разгром врага.

Овладев во взаимодействии с частями 16-й стрелковой дивизии городом Кельмы, 3-я гвардейская стрелковая дивизия продолжила наступление на тильзитском направлении. 10 июля она пересекла советско-германскую границу и вступила в Восточную Пруссию. Враг на своей территории оказывал особенно упорное сопротивление, и каждый населённый пункт приходилось брать с боем. Только 21 октября подразделения дивизии сумели овладеть крупным опорным пунктом противника городком Погеген и прочно закрепиться на северном берегу реки Неман. За отличие в Мемельской операции приказом от 21 декабря 1944 года гвардии младший сержант А. И. Дмитриев был награждён орденом Славы 2-й степени (№ 4402)[1][3][7]. Вскоре ему было присвоено звание гвардии сержанта.

Орден Славы I степени

В декабре 1944 года 2-я гвардейская армия была передана 3-му Белорусскому фронту. В преддверии Восточно-Прусской операции 3-я гвардейская стрелковая дивизия заняла исходное положение юго-восточнее города Гумбиннен. Участвуя в наступательных боях с 21 по 26 января 1945 года, личный состав 9-го гвардейского стрелкового полка под командованием гвардии подполковника П. А. Новикова не раз демонстрировал «образцы мужества, отваги и уменье ломать долговременную, глубоко эшелонированную оборону противника и уничтожать его живую силу и технику»[20]. За шесть дней гвардии сержант А. И. Дмитриев со своим орудием прошёл с боями в составе полка более 110 километров, участвовал в прорыве оборонительной линии немцев на реке Роминте в районе населённого пункта Гирнен[21], взламывал Ангераппский оборонительный рубеж врага севернее Даркемена, штурмовал сильно укреплённые опорные пункты неприятеля Гросс-Бретшкемен[22] и Кунигелен. 26 января 3-й гвардейская стрелковая дивизия прорвала немецкую оборону долговременного типа на рубеже ПентлакНорденбург и, выйдя в тыл немцам, вынудила их оставить крупный населённый пункт Норденбург, после чего на плечах отступающего врага форсировала Мазурский канал.

В дальнейшем дивизия гвардии полковника Г. Ф. Полищука в составе 2-й гвардейской армии вела тяжёлые бои по ликвидации хейльсбергской группировки противника, прорываясь к заливу Фрише-Хафф общим направлением на Хайлигенбайль. Противник, пытаясь сохранить за собой сухопутные коммуникации, связывавшие его с кёнигсбергской группировкой, предпринимал яростные контратаки. 2 марта 1945 года немцы, заняв выгодные позиции у высоты 122,2 близ населённого пункта Оттен[23], неожиданно атаковали находившиеся на марше подразделения 9-го гвардейского стрелкового полка. Попав под шквальный пулемётный и автоматный огонь, советская пехота начала отступать. Стремясь развить успех, неприятель бросил в бой танки, но на их пути встала батарея 45-миллиметровых пушек, обязанности наводчика которой исполнял гвардии сержант А. И. Дмитриев. Заняв огневые позиции между деревянными и кирпичными сараями, артиллеристы встретили немецкую бронетехнику плотным огнём и вынудили её отступить. Однако немцы засекли батарею и нанесли по ней мощный артиллерийский удар. Два орудия из трёх были разбиты, из личного состава в строю остались только недавно прибывший в полк лейтенант Шилов и гвардии сержант Дмитриев. Вдвоём они перекатили уцелевшую пушку на новую позицию под защиту кирпичной стены полуразрушенного хозяйственного строения и стали ждать второй атаки. Скоро из-за высоты снова появились немецкие танки. Сколько их было — десять или пятнадцать — Алексей Иванович не считал. С расстояния 800—900 метров лёгкая сорокопятка не могла причинить вражеским машинам большого вреда, но важно было выиграть время до подхода основных сил дивизии. Рассчитывая на психологический эффект, Дмитриев открыл по танкам беглый огонь. Решение оказалось верным. Не желая испытывать броню на прочность, немецкие танкисты увели свои машины с линии огня и укрылись за деревянным строением. Артиллеристы хорошо понимали, что враг на этом не остановится и будет искать возможность обойти их огневую позицию. Пришлось им разделиться: лейтенант Шилов забрался на чердак сарая, откуда хорошо просматривалась прилегающая местность, а сержант Дмитриев встал за панораму. Уже скоро офицер дал первую отмашку, и Алексей Иванович увидел в прицел борт выскочившего из укрытия немецкого танка с автоматчиками на броне. От двух точных попаданий вражеская машина завертелась на месте и загорелась. Через несколько секунд артиллеристы таким же образом подожгли ещё один немецкий танк. Но вот из-за сарая выскочили сразу две бронированные машины, которые, стреляя на ходу, помчались в сторону орудия. Алексей Иванович был ранен осколком снаряда, но продолжал действовать быстро и уверенно. Третий по счёту танк он остановил точным попаданием в гусеницу, а у четвёртого от удара снарядом заклинило башню. Тем временем, ободрённая успешными действиями артиллеристов советская пехота обратила в бегство немецких автоматчиков. Это решило исход боя. Оставшись без прикрытия своей пехоты, немецкие танкисты отступили за высоту. Дмитриев же, пока силы окончательно не покинули его, продолжал вести огонь по бегущему неприятелю, успев уничтожить свыше 15 солдат вермахта. Вскоре подошедшие к месту боя основные силы дивизии выбили противника с высоты 122,2, а ослабевшего от потери крови гвардейца-артиллериста эвакуировали в госпиталь[2][4][24][25].

16 марта 1945 года новый командир полка гвардии подполковник Н. Г. Кургузов за доблесть и мужество, проявленные в бою у населённого пункта Оттен, представил гвардии сержанта А. И. Дмитриева к ордену Славы 1-й степени[25]. Высокая награда была присвоена Алексею Ивановичу указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года[1][7][26], но она нашла его только через 19 лет: орден Славы 1-й степени (№ 2620) был вручён ветерану в торжественной обстановке 23 февраля 1964 года[3][6].

После войны

После войны А. И. Дмитриев продолжал службу в армии до февраля 1947 года[7]. В запас он уволился в звании гвардии старшины[3]. Некоторое время жил в родной деревне[4], затем перебрался в Ижевск[1]. Работал на металлургическом заводе[3]. В 1949 году переехал на Урал, в город Серов, где разворачивалось строительство Серовской ГРЭС и посёлка для работников станции[2]. Трудился каменщиком в управлении «Серовэнергострой»[9][27]. Был передовиком производства[11], за добросовестный труд неоднократно поощрялся грамотами и ценными подарками[9]. Умер Алексей Иванович 15 сентября 1981 года[1][3][7] (по другим данным 15 сентября 1980 года[28]). Похоронен в городе Серове на кладбище посёлка Энергетиков[9][27].

Награды

медаль «За отвагу» (05.07.1944)[13];
медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»;
юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
юбилейная медаль «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

Память

Имя А. И. Дмитриева увековечено на мемориальной доске, установленной на проходной завода «Ижсталь» в Ижевске[3].

Документы

  • [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].
[www.podvignaroda.ru/?n=47047007 Представление к ордену Славы 1-й степени].
[www.podvignaroda.ru/?n=46569482 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года].
[www.podvignaroda.ru/?n=24190455 Орден Славы 2-й степени].
[www.podvignaroda.ru/?n=44554080 Орден Славы 3-й степени].
[www.podvignaroda.ru/?n=150686212 Медаль «За отвагу»].

Напишите отзыв о статье "Дмитриев, Алексей Иванович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь, 2000.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 Наши земляки, 1995, с. 240.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=12077 Дмитриев, Алексей Иванович]. Сайт «Герои Страны».
  4. 1 2 3 4 5 6 7 Кондратьев, 2013.
  5. 1 2 Кулёмин, 1968, с. 45.
  6. 1 2 Кулёмин, 1968, с. 42.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/gentlemens/hero.htm?id=11462006@morfHeroes Энциклопедия Министерства обороны Российской Федерации. А. И. Дмитриев].
  8. Антонов, 2007, с. 13.
  9. 1 2 3 4 5 6 Антонов, 2009, с. 16.
  10. Кулёмин, 1968, с. 42—43.
  11. 1 2 Верников, 1975, с. 208.
  12. 1 2 3 4 Кулёмин, 1968, с. 43.
  13. 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 717037, д. 60.
  14. 1 2 3 Кулёмин, 1968, с. 44.
  15. ЦАМО, ф. 33, оп. 686043, д. 65.
  16. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 6553.
  17. 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 4550.
  18. 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 2304.
  19. Баграмян И. X. Так шли мы к победе. — М.: Воениздат, 1977. — С. 452. — 608 с.
  20. ЦАМО, ф. 33, оп. 687572, д. 12.
  21. Населённый пункт Гирнен находился к западу от современного посёлка Ольховатка Гусевского района Калининградской области (примерные координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=54.506931&lon=22.238216&z=13&m=b 54°30′25″N 22°14′17″E]). После войны носил название Рязановка. Ныне не существует.
  22. Населённый пункт Гросс-Бретшкемен находился на территории Озёрского района Калининградской области юго-восточнее озера Роговое (примерные координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=54.427544&lon=21.927080&z=15&m=b 54°25′39″N 21°55′37″E]). После войны носил название Вороново. ныне не существует.
  23. Населённый пункт Оттен находился северо-восточнее посёлка Корнево Багратионовского района Калининградской области (координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=54.438103&lon=20.242310&z=15&m=b 54°26’16"N 20°14’34"E]).
  24. Верников, 1975, с. 208—212.
  25. 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 686046, д. 45.
  26. 1 2 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1945 года.
  27. 1 2 Дзюбинский, 2010, с. 360.
  28. Антонов, 2007, с. 26.

Литература

  • [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0003/70365d29.shtml Дмитриев Алексей Иванович]//Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01883-9.
  • Верников С. Поединок // Созвездия Славы: очерки о подвигах свердловчан — полных кавалерах ордена Славы / сост.: П. М. Кондратенко, Л. М. Ладейщиков, П. В. Яблонских. — Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1975. — С. 207—212. — 279 с.
  • Кулёмин И. Г. Комсомольцем ушёл на фронт // Солдатская слава. — Ижевск: Удмуртия, 1968. — С. 42—45. — 87 с.
  • Удмуртская республика: Энциклопедия / Гл. ред. В. В. Туганаев. — Ижевск: Удмуртия, 2000. — С. 93. — 800 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-7659-0732-6.
  • Кузнецов Н. С. Воинская слава Удмуртии. — Ижевск: Удмуртия, 2009. — С. 93. — 416 с. — ISBN 978-5-7659-0521-0.
  • Герои Советского Союза, Герои Российской Федерации, Полные кавалеры ордена Славы — наши земляки / сост.: Кулёмин И. Г. и др. — Ижевск: Удмуртия, 1995. — С. 240. — 272 с. — ISBN 5-7659-0639-7.
  • Дзюбинский Л. И. Герои города Серова. — Серов, 2010. — С. 357—360. — 414 с.
  • Антонов А. И. Забытые герои. — Серов, 2007. — С. 11—29. — 66 с.
  • Антонов А. [issuu.com/vybiray/docs/glo19-2009/16 Полный кавалер ордена Славы] // Глобус : общественно-политическая газета. — 2009. — № 19 (547). — С. 16.
  • Кондратьев О. [vpered-balezino.ru/2013/12/soldatskij-georgij/ Солдатский Георгий] // Вперёд : общественно-политическая газета Балезинского района Удмуртской Республики. — 2013. — № за 5 декабря.

Отрывок, характеризующий Дмитриев, Алексей Иванович


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.