Дмитриев, Иван Сергеевич

Иван Сергеевич Дмитриев
Дата рождения	1803(1803)
Место рождения	Херсонская губерния
Дата смерти	26 августа 1881(1881-08-26)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	флот
Звание	инженер-генерал
Награды и премии

Иван Сергеевич Дмитриев (1803 — 26 августа 1881) — русский кораблестроитель XIX века, корабельный инженер-генерал, председатель кораблестроительного отделения Морского технического комитета.

Биография

Дмитриев Иван Сергеевич родился в 1803 году в Херсонской губернии. Получил домашнее образование.

Служба на Черноморском флоте (1811—1858)

15 июня 1814 года, одиннадцатилетним подростком, поступил на службу в кораблестроительную команду Черноморского флота тиммерманским учеником. 1 января 1821 году был произведён в тиммерманы унтер-офицерского ранга. До 1827 года служил в нижних чинах флота. 1 июля 1827 года И. С. Дмитриев был переименован в кондукторы 1-го класса. 22 сентября 1827 года получил первое офицерский чин — был произведён в прапорщики Корпуса корабельных инженеров. 23 января 1829 года произведён в подпоручики. В 1833 году получил чин поручика.

В 1833 году Дмитриев был прикомандирован к эскадре Черноморского флота вице-адмирала М. П. Лазарева, которая в то время находилась в Константинополе. Занимался ремонтом кораблей и построил на азиатском берегу Босфора две пристани для высадки десанта и артиллерии русских войск. Составил чертежи турецкого 100-пушечного корабля «Султан-Махмуд» и фрегата, строившегося в адмиралтействе американскими строителями. Был награждён орденом Святого Станислава 3 степени и турецкой золотой медалью.

21 июня 1834 года заложил на Николаевской верфи свой первый корабль — пароход «Северная Звезда», который спустил на воду 1 августа 1835 года. 12 сентября 1834 года Дмитриев заложил в Николаевском адмиралтействе 10-пушечную яхту «Стрела» (спущена 27 апреля 1835 года). В 1837 году, после достройки парохода «Северная Звезда» и постройки грузового бота, И. С. Дмитриев был направлен в командировку в британскую военно-морскую базу Портсмут «для усовершенствования в кораблестроении». Получил разрешение посетить верфи и заводы Северной Америки, где был допущен к осмотру всех верфей, доков, морских арсеналов с правом приобретать чертежи, модели и рисунки. После полугодового пребывания в Америке вернулся в Англию, где продолжил знакомиться с опытом иностранного кораблестроения. 29 декабря 1835 года произведён в штабс-капитаны, а 2 ноября 1838 года — в капитаны Корпуса корабельных инженеров.

Весной 1839 года вернулся из заграничной командировки в Николаев, где до 1858 года строил линейные корабли и пароходы.

На верфях Николаева корабелом И. С. Дмитриевым были построены:

 — 84-пушечный линейный корабль «Ягудиил» (заложен в Спасском адмиралтействе 21 сентября 1839, спущен на воду 17 сентября 1843 года);

 — 84-пушечный линейный корабль «Ростислав» (заложен в Спасском адмиралтействе 16 мая 1843, спущен на воду 1 ноября 1844 года);

 — 84-пушечный линейный корабль «Святослав» (заложен в Спасском адмиралтействе 16 мая 1843, спущен на воду 7 декабря 1845 года);

 — 84-пушечный линейный корабль «Чесма» (заложен в Спасском адмиралтействе 26 июля 1842, спущен на воду 23 октября 1849 года);

 — 84-пушечный линейный корабль «Императрица Мария» (заложен в Главном адмиралтействе 23 апреля 1849, спущен на воду 9 мая 1853 года);

 — 135-пушечный парусно-винтовой корабль «Цесаревич» (заложен в Спасском адмиралтействе 15 августа 1853, спущен на воду 10 ноября 1857 года);

 — шхуны «Алупка» и «Опыт», пароходы «Грозный» и «Молния», транспорт в 400 тонн для магазина к землечерпательной машине, два флашхоута для подъёма из воды тяжестей и транспорт «Кишинёв».

6 декабря 1847 года Дмитриев был произведён в подполковники, а 26 сентября 1855 года в полковники Корпуса корабельных инженеров.

В 1855—1858 годах в Николаевском адмиралтействе Дмитриев построил первую черноморскую императорскую 4-пушечную колёсную яхту-пароход «Тигр». Деревянный пароход имел паровую машину мощностью 400 л. с.

Служба в Санкт-Петербурге (1858—1881)

В 1858 году И. С. Дмитриев был переведён в Санкт-Петербург и назначен старшим строителем на Охтенскую верфь, где построил два винтовых фрегата: 45-пушечный «Ослябя» и 54-пушечный «Александр Невский».

1 апреля 1860 года стал инспектором кораблестроительных работ Петербургского порта с производством в генерал-майоры Корпуса корабельных инженеров. Временно был командирован в Архангельск для исправления повреждений новоспущенного винтового фрегата «Пересвет».

В 1864 году был направлен за границу для изучения особенностей железного судостроения. По возвращении в Россию, 28 апреля 1866 года генерал-майор И. С. Дмитриев в деревянном эллинге Нового Адмиралтейства в присутствии императора Александра II и генерал-адмирала Великого князя Константина Николаевича заложил деревянную колёсную Императорскую яхту «Держава», за постройку которой в 1870 году получил награду 10000 рублей.

1 января 1868 года за отличия произведён в генерал-лейтенанты Корпуса корабельных инженеров. 14 июня 1868 года назначен председателем кораблестроительного отделения Морского технического комитета, принимал активное участие в осуществлении перехода к строительству железных паровых судов. В 1877 году был избран членом Конференции Николаевской морской академии.

В 1880—1883 годах по проекту А. А. Попова и корабельных инженеров И. С. Дмитриева и Н. Кутейникова на судоверфи Охтенского адмиралтейства был построен первый в мире океанский броненосный крейсер русского императорского флота «Генерал-Адмирал».

В 1879 году был пожалован бриллиантовым перстнем с вензелевым изображением имени Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича «за труды по разработке идеи современного крейсера, и технической поверке судовых проектов». 1 января 1880 года произведён в корабельные инженер-генералы с назначением членом Адмиралтейств-совета.

Умер Иван Сергеевич Дмитриев 26 августа 1881 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Санкт-Петербурге.

Награды

За время службы И. С. Дмитриев был награждён:

• Орден Святого Станислава 3-й степени (1833).
• Орден Святой Анны 3-й степени (1842).
• Орден Святого Владимира 4-й степени (1843).
• Орден Святой Анны 2-й степени (1853).
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1863).
• Орден Святого Станислава 1-й степени (1865).
• Орден Святой Анны 1-й степени (1870).
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1874).
• Орден Белого Орла (1877).
• Медали, в том числе турецкая золотая медаль в память пребывания российских войск в Босфоре в 1833 году (1833).

Литература

• Быховский И. А. Петровские корабелы. — Л.: Судостроение, 1982. — 100 с.
• Веселаго Ф. Ф. XI // Материалы для истории русского флота.. — СПб., 1883.
• Веселаго Ф. Ф. XII // Материалы для истории русского флота.. — СПб., 1886.
• Доценко В. Д.. История военно-морского искусства. (под ред. Куроедова В. И.). — М.: Эксмо, 2003. — Т. 1: Галеры, парусники, броненосцы. — 832 с. — ISBN 5-699-04856-1 ~93.11.28 046.
• Чернышёв А. А. Российский парусный флот. Справочник. — М.: Воениздат, 1997. — Т. 1. — 312 с. — (Корабли и суда Российского флота). — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01788-3.
• Широкорад А. Б. 200 лет Парусного флота России. — М.: Вече, 2007. — ISBN 978-5-9533-1517-3.
• Редакция журнала. [vivaldi.nlr.ru/pm000020489/view#page=338 И. С. Дмитриев, генерал корпуса корабельных инженеров (некролог)] // Всемирная иллюстрация : журнал. — 1881. — Т. 26, № 668. — С. 339, 342.

Отрывок, характеризующий Дмитриев, Иван Сергеевич

– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.