Дмитриев, Михаил Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Александрович Дмитриев
Место рождения:

село Богородское, Сызранский уезд, Симбирская губерния[1]

Род деятельности:

поэт, литературный критик, переводчик, мемуарист

[az.lib.ru/d/dmitriew_m_a/ Произведения на сайте Lib.ru]

Михаил Александрович Дмитриев (23 мая [3 июня1796, село Богородское, Симбирская губерния[1] — 5 [17] сентября 1866, Москва) — русский поэт, критик, переводчик, мемуарист; племянник И. И. Дмитриева.





Биография

Рано осиротел, воспитывался родственниками в Симбирске и Москве. Учился в Московском университетском Благородном пансионе (1811—1812), затем на словесном факультете Московского университета (1813—1815)[2]. С 1811 года был зачислен в Московский архив Коллегии иностранных дел.

С 1812 года был знаком с Н. М. Карамзиным. Живя в 1815—1820 годы в доме И. И. Дмитриева, познакомился с В. А. Жуковским, П. А. Вяземским, Д. В. Давыдовым, А. Ф. Воейковым, В. Л. Пушкиным, В. В. Измайловым, Д. В. Дашковым.

Организовал в подражание литературному обществу «Арзамас» литературное «Общество громкого смеха» (1816—1820), в котором участвовал среди прочих С. Е. Раич. С середины 1820-х годов сблизился с кругом С. Т. Аксакова, М. Н. Загоскина, А. И. Писарева, Ф. Ф. Кокошкина.

В 1825 году прекратил службу в Московском архиве Коллегии иностранных дел. Был чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе, затем судьёй Московского надворного суда, занимал другие должности. Камергер (1831), действительный статский советник (1839).

Литературная деятельность

Дебютировал в печати переводом с французского языка жизнеописания «Младший Плиний» в сборнике «В удовольствие и пользу» (ч. 2, 1811). Состоял членом-сотрудником (с 1816), действительным членом (с 1820) Общества любителей российской словесности. В 1824 избран членом Вольного общества любителей российской словесности.

Стихи и статьи публиковал в «Трудах Общества любителей российской словесности», в журналах «Вестник Европы» и «Сын отечества», участвовал в альманахе А. А. Бестужева и К. Ф. Рылеева «Полярная звезда» (на 1824 год). Переводил стихотворения Ф. Шиллера, Ж. Делиля, басни Ж. П. Флориана.

Известность принесли литературно-критические выступления против понимания Вяземским романтизма и народности (1824), затем против высокой оценки Н. А. Полевым комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1825), критический разбор 4-й и 5-й глав романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» (1828).

С конца 1820-х годов элегии, оды, басни, псалмы, эпиграммы, также рецензии и статьи на религиозно-философские темы печатал в журналах «Московский вестник», «Атеней», позднее с начала 1840-х — в журнале «Москвитянин». Был литературным противником В. Г. Белинского и объектом критики Н. А. Добролюбова.

В 1830 выпустил первый сборник «Стихотворения» (Москва), в который помимо элегий, басен, переложений псалмов вошли переводы Шиллера, Гёте, Маттиссона. Автор пародийных перепевов баллад Жуковского «Двенадцать сонных статей» (сатира на Каченовского и Сенковского), «Новая Светлана» (сатира на Полевого), «Петербуржская Людмила» (сатира на Краевского и Белинского)

Творческими удачами Дмитриева-переводчика считаются переводы Горация «Наука поэзии, или Послание к Пизонам» (1853) и «Сатиры Квинта Горация Флакка» (1858).

Мемуарная книга «Мелочи из запаса моей памяти» (отдельное издание 1854) даёт ценную картину московского литературного быта первой трети XIX века.

Избранные сочинения

Источник — [www.nlr.ru/poisk/ Электронные каталоги РНБ]

  • Дмитриев М. А. Воспоминание о Семене Егоровиче Раиче. — М., 1855. — 15 с. — (Перепеч. из Моск. ведомостей. — 1855. — № 141).
  • Дмитриев М. А. Московские элегии. — М.: тип. В. Готье, 1858. — 62 с.
    • Дмитриев М. А. [memoirs.ru/texts/Dmitriev_MA_1985.htm Мелочи из запаса моей памяти] // Московские элегии : Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. — М.: Моск. рабочий, 1985. — С. 141—302. — 317 с. — (Московский Парнас). — 100 000 экз.
  • Дмитриев М.А. На битву 27-го августа. — М.: Унив. тип., 1855. — [6] с. — (Из «Моск. вед.». — 1855. — № 121).
  • Дмитриев М.А. Ода на восшествие на престол его императорского величества государя императора Александра Второго. — М.: Унив. тип., 1855. — 7 с. — (Из «Моск. вед.». — 1855. — № 42).

Адреса

В первой половине 1820-х годов жил в доме Грязновой у храма Николы в Плотниках (Плотников переулок). Здесь на его обедах бывали Михаил Загоскин и другие литераторы.

Напишите отзыв о статье "Дмитриев, Михаил Александрович"

Примечания

  1. 1 2 Ныне — Сызранский район, Самарская область, Россия.
  2. [www.hist.msu.ru/Science/HisUni/Profess/Students/Studalph.htm Замечательные питомцы Московского университета]

Литература

Отрывок, характеризующий Дмитриев, Михаил Александрович

Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала: