Дмитриев-Мамонов, Иван Ильич

Иван Ильич Дмитриев-Мамонов

Ива́н Ильи́ч Дми́триев-Мамо́нов (10 декабря 1680 — 24 мая 1730) — русский военачальник и государственный деятель. Генерал-аншеф, лейтенант корпуса кавалергардов, сенатор, супруг царевны Прасковьи Иоанновны.

Биография

Происходил из рода Дмитриевых-Мамоновых, отрасли смоленских Рюриковичей. Сын стольника и полкового воеводы Ильи Михайловича Дмитриева-Мамонова.

Мамонов — человек храбрый, умный, решительный, служил хорошо и был хороший офицер, но был преисполнен лукавства и пронырливости, и все его боялись… (испанский посол герцог де Лириа)

• 1700 — Взят в солдаты.
• 1700 — Произведен в поручики лейб-гвардии Семеновского полка.
• 19 ноября 1700 — Участвовал в сражении при Нарве, был ранен.
• 1701 — Произведен в капитаны.
• Август 1704 — Участвовал в штурме Нарвы, дважды ранен.
• 28 сентября 1708 — Участвовал в сражении под Лесной. Произведен в майоры. Командир Семёновского полка.
• 27 июня 1709 — Участвовал в Полтавской битве.
• 1711 — Участвовал в Прутском походе.
• 1712 — Находился с полком в Померании и Голштинии.
• Август 1712 — Отправлен Петром I в Ригу по «государеву делу».
• 1714 — Получил высочайшее повеление переехать в Санкт-Петербург.
• 1717 — Вместе с майором Лихаревым и поручиком Бахметевым назначен разбирать конфликт в Сенате.
• 1718 — Произведен в бригадиры.
• Участвовал в Шведском походе под Стокгольмом.
• 1719 — Назначен советником в Военную Коллегию, участвовал в составлении «Воинского регламента».
• С согласия Петра І он сочетался морганатическим браком с царевной Прасковьей Иоанновной, третьей дочерью царя Иоанна Алексеевича, и с того времени начал играть видную роль в придворной жизни.
• Январь 1722 — Участвовал в комиссии по созданию Табели о рангах.
• 1722 — В чине генерал-майора участвовал в Персидском походе, командовал гвардией.
• 1723 — назначен членом «Вышнего суда» для разбора дела и суда над бароном П. П. Шафировым.
• 1724 — Произведен в лейтенанты (поручики) корпуса кавалергардов.
• 1725 — командирован в Москву для предупреждения ожидавшихся там народных волнений по случаю коронации Екатерины I.
• 21 мая 1725 — Пожалован орденом Св. Александра Невского в числе первых девятнадцати кавалеров за многочисленные военные походы и ревностную службу.
• 8 февраля 1726 — Назначен сенатором
• 27 декабря 1726 — Пожалован чином генерал-лейтенанта.
• 6 мая 1727 — Начальник Петропавловской крепости. Пожалован чином подполковника лейб-гвардии Преображенского полка.
• 28 апреля 1730 — Произведен в генерал-аншефы.

Скоропостижно скончался в 1730 году, сопровождая императрицу Анну Иоанновну в село Измайлово. Похоронен у церкви Фрола и Лавра в Москве.

Семья

• Первая жена: Авдотья Степановна Плещеева. Двое детей:
  • Фёдор (умер в младенчестве)
  • Анастасия (ум. 1747)
• Вторая жена: царевна Прасковья Ивановна (1694—1731), младшая дочь царя Иоанна Алексеевича. В браке родился сын, умерший в детстве.

Литература

• С. О. Ширяев. Дмитриев-Мамонов, Иван Ильич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921429#?page=465 Дмитриев-Мамонов, Иван Ильич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Ссылки

• [adjudant.ru/cavaler/19.htm Кавалергарды 1724 года]
• [ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C:100509 Родовид]
• [www.vgd.ru/D/dmitriev.htm Фамилия Дмитриев-Мамонов] на сайте Всероссийское генеалогическое древо

Отрывок, характеризующий Дмитриев-Мамонов, Иван Ильич

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.