Дмитрий Григорьев Плеханов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Дми́трий Григо́рьев Плеха́нов (сын Григория Степанова Куретникова по прозвищу Плехан), также встречается как Дмитрий Григорьевич Плеханов (1642 — между 1698 и 1710) — иконописец, создатель росписей ряда церквей во второй половине XVII века. Один из ярких мастеров периода формирования новой монументальной традиции стенописи.[1]





Биография

Родился в Переславле-Залесском. Потомственный иконописец. Известно, что в 22 года вместе с отцом участвует в монументальных росписях в Москве. В 40 лет выступает подрядчиком и организатором работ по стенописи. Выполнял крупные заказы, главным образом архиерейские. Биография иконописца мало изучена и содержит неточности, в том числе и потому, что в XVII веке работал ещё один мастер с таким же именем из Переславля-Залесского.

Творчество

Для Дмитрия Григорьева характерно разннобразие тематики росписей. Он является новатором в области тематики и иконографии. Впервые, в качестве подписей к сюжетам им были использованы вирши. Возможно, им впервые были воплощены циклы сюжетов на темы: Акафист Успению Богоматери, Страдания Апостолов, Песнь песней.

Для мастера характерно четкое разграничение сюжетных композиций и их соотношение с архитектоникой храма. Обнаружены характерные для Дмитрия Григорьева иконографические детали: сходные изображения грешников в костюмах разных народов в композиции «Страшного суда», оплетённые цветущими ветвями медальоны с полуфигурами святых, повторяющеися приёмы цветового решения, например чередование розовых и голубых фонов.

Работы

Документально подтверждено участие Дмитрия Григорьева в росписях следующих храмов:

Существует предположение об участии Дмитрия Григорьева в работах по росписи:

Напишите отзыв о статье "Дмитрий Григорьев Плеханов"

Литература

  • Кочетков М., Словарь русских иконописцев XIXVII веков

Примечания

  1. Никитина Т. Л. Традиционное и индивидуальное в монументальных росписях Дмитрия Григорьева Плеханова

Отрывок, характеризующий Дмитрий Григорьев Плеханов

– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.