Дмитрий Карамазов

Дмитрий Фёдорович Карамазов
Портрет Дмитрия Карамазова, созданный Ильёй Глазуновым
Создатель:	Фёдор Михайлович Достоевский
Произведения:	Братья Карамазовы
Семья:	Отец: Фёдор Павлович Карамазов Братья: Иван, Алексей
Род занятий:	отставной поручик

Дми́трий Фёдорович Карама́зов (Ми́тя) — одно из главных действующих лиц романа Фёдора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы». Сын Фёдора Павловича Карамазова от его первого брака с Аделаидой Ивановной Миусовой, брат Ивана и Алёши.

Описание

На момент основных событий отставному поручику Дмитрию Карамазову исполнилось двадцать восемь лет. Он обладает значительной физической силой и имеет крепкое телосложение. При ходьбе по военной привычке шагает решительно и широко. Носит усы без бороды, как и большинство военных, недавно вышедших в отставку. Тёмно-русые волосы коротко подстрижены.

Дмитрий Фёдорович, двадцативосьмилетний молодой человек, среднего роста и приятного лица, казался, однако же, гораздо старее своих лет. Был он мускулист и в нём можно было угадывать значительную физическую силу, тем не менее в лице его выражалось как бы нечто болезненное. Лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал какою-то нездоровою желтизной. Довольно большие темные глаза навыкате смотрели, хотя, по-видимому, и с твердым упорством, но как-то неопределенно.

Дмитрий в событиях романа

В начале романа автор рассказывает о детстве Мити, брошенного матерью и жившего, по сути, без какого бы то ни было родительского присмотра. Ударившийся в блуд и пьянство отец даже и не замечал малолетнего сына. Слуга Григорий заменил ему обоих родителей.

Юность и молодость его протекли беспорядочно: в гимназии он не доучился, попал потом в одну военную школу, потом очутился на Кавказе, выслужился, дрался на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и, сравнительно, прожил довольно денег.

С наступлением совершеннолетия Дмитрий получил от отца некоторую сумму, которую тот выделил ему, как наследство его матери. В годы службы на эти деньги он «вёл привольную жизнь», которую по привычке продолжает вести после отставки, полагая, что отец должен ему ещё значительную сумму из наследства. Однако Фёдор Павлович считает, что выплатил всё, что полагается, из-за чего у них случаются постоянные скандалы.

Первое яркое знакомство читателя с взрослым Дмитрием Карамазовым происходит в келье у старца Зосимы, где собрались все Карамазовы для выяснения некоторых вопросов по наследству и фамильному имуществу. Там же и стало известно, насколько сложными были его отношения с отцом.

В романе описываются две любовные линии Дмитрия — связь с Катериной Ивановной Верховцевой и несбывшаяся любовь к Грушеньке Светловой. Осуществление последней стало невозможным по причине его обвинения и ошибочного признания виновным по делу об убийстве отца — Фёдора Павловича.

Прообразом осуждённого Мити послужил реальный персонаж, на то время обитатель Омского острога Дмитрий Ильинский 29-ти лет, отставной подпоручик. 17 июня 1848 он был доставлен в Омскую тюрьму после приговора по делу об убийстве своего же отца — коллежского советника Ильинского.

Предполагается, что характер и образ жизни Дмитрия Достоевский взял со своего знакомого Аполлона Григорьева, являвшегося также почитателем произведений писателя.

Характеристика

Исследователь русской литературы и культуры Кэнноскэ Накамура, многие годы занимавшийся изучением творчества Фёдора Михайловича Достоевского, отметил «порывистый и взрывной характер» Дмитрия Карамазова, чрезвычайно эмоционального человека «прямого действия». Эмоциональность приводит к непредсказуемости его поступков, что усугубляется также неумением терпеть и ждать. Как в критических ситуациях, так и в любовных делах Карамазов «способен только на движение вперёд». В то же время его желания хаотичны, а поступки характеризуют его как «глупого, напыщенного, недалёкого и скандального» человека.

Неумение прислушиваться к советам окружающих и потакание собственным прихотям заводят его в «неловкие и постыдные» ситуации, в которых он унижает людей и проявляет глупость. В значительной мере неумение сдерживать себя в гневе проявляется, когда Дмитрий на людях «оттаскивает за бороду обедневшего и жалкого» отставного штабс-капитана Снегирёва. Из-за того, что он думает только о себе, Карамазов не замечает «боль и унижение» сына Снегирёва Илюши, оказавшегося рядом в тот момент. Тем не менее, Накамура отмечает, что Дмитрий «не производит впечатления человека эгоистичного, алчного и ненадежного». Карамазов следует чувствам и не скрывает душу, а неприятности не влияют на его характер.

Старец Зосима и Дмитрий Карамазов, по мнению Накамуры, представляют собой противопоставление опытного и неопытного человека. Проводя параллели с более ранними произведениями писателя, исследователь приводит аналогичные примеры противопоставления князя Валковского и молодого писателя Ивана из романа «Униженные и оскорблённые», опытного следователя Порфирия Петровича и студента Родиона Раскольникова из романа «Преступление и наказание». В данных персонажах проявляется рефлексия Достоевского, переосмысливающего свою жизнь. Неопытные персонажи характеризуют молодого Достоевского до каторги, опытные — состарившегося писателя.

Кэнноскэ Накамура отмечает, что Достоевский, умевший видеть неприкрытую суть человека, в Дмитрии представил «источник чувств бурных, но чистых». Карамазов «резок и нескромен» со своей невестой Катериной Ивановной и отставным штабс-капитаном Снегирёвым. Накамура подчёркивает, что несмотря на «комплекс униженности и злобы», а также «жалкую и болезненную гордыню» Дмитрий, стремится «переродиться другим человеком». Особенно ярко это стремление заметно в отношении Григория, старого слуги его отца. После того, как Дмитрий ударил его в саду дома Фёдора Карамазова и думал, что убил, он радуется, что это не так: «Господи, благодарю тебя за величайшее чудо, содеянное тобою мне, грешному и злодею, по молитве моей!.. Да, да, это по молитве моей, я молился всю ночь!».

Накамура обращает внимание на то, что Дмитрий не заботится, что с ним будет, если его признают преступником. Он пытается доказывать свою невиновность, но не озлобляется на то, что его не слушают и ему не верят. Он полагает, что наказан за «прошлую ужасную и беспутную жизнь, что есть такие непреложные основы, которые больше человеческих законов, что его осуждение и унижение являются наказанием за его греховность». В этом плане Накамура отмечает отличие характеров Дмитрия Карамазова и более приземлённого Михаила Ракитина. По мнению критика, Достоевский хотел создать образ «отравленного злобой и обиженностью» человека, которому удастся возродиться заново и очиститься. Дмитрий пытается бороться «со своей злобой, ревностью, похотью, беспутством».

Детский вопрос

Филолог Пётр Бекедин отметил, что Дмитрий, так же, как и Иван, думает о детях. В отличие от своего брата, Дмитрий — человек «горячего сердца и необузданных страстей», одновременно «наивен, доверчив, совестлив», как ребёнок. В тот момент, когда его в Мокром обвиняют в убийстве отца, ему снится «какой-то странный сон», от которого «загорелось все сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти в какой-то путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас».

Дмитрию снится место службы. Он едет на телеге по степи, вокруг холодно и валит снег. Проезжая через селение, Дмитрий видит «избы черные-пречерные, а половина изб погорела». При выезде столпились «худые, испитые» женщины, на руках одной из которых он видит «плачет, плачет дитя и ручки протягивает, голенькие, с кулачонками, от холоду совсем какие-то сизые». Дмитрий расспрашивает ямщика и не может понять, «почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от чёрной беды, почему не кормят дитё». Видя всё это, Дмитрию хочется как-то помочь, что-то сделать «со всем безудержем карамазовским».

Бекедин называет этот сон Дмитрия — сном-напоминанием, сном-прозрением, сном-призывом человека, «душа которого распахнута в мир». На фоне людских несчастий, а особенно плачущих от холода и голода детей, собственные муки больше не волнуют его. Сердцем он хочет, чтобы больше никогда не было слёз у ребёнка. Плачущий ребёнок становится для него символом человеческого страдания, означающим необходимость перемен в общественном устройстве.

Прототип

Исследователи творчества Достоевского полагают, что прототипом мнимого отцеубийцы Дмитрия Карамазова послужил Дмитрий Ильинский, реальный человек, следственное дело которого за аналогичное преступление содержит более трёх тысяч страниц. По мнению кандидата филологических наук Ирины Якубович, Достоевский не был знаком с делом, но хорошо знал эту историю от товарища по острогу, а также от знакомых из Тобольска, где рассматривалось это «нашумевшее» дело. Дело Ильинского относится к середине 1840-х годов. Место действия — Тобольск. Кроме совпадения имени, также совпадают чин, взаимоотношения с отцом прототипа и персонажа, следственные действия. Ильинскому на момент совершения преступления было 22 года, в то время как Карамазову — 28 лет. Однако на тот момент, когда Достоевский встретил Дмитрия Ильинского в Омске, тому как раз было 28 лет. Якубович отмечает, что судя по сведениям об арестантах, описание Карамазова в романе напоминает описание Ильинского. Характер персонажа также близок к характеру его прототипа. Ильинский так же брал в долг в годы службы, приобрёл «самую невыгодную репутацию во всех отношениях», несколько раз «подвергался взысканиям за леность к службе, уклонение от оной и другие неприличные благовоспитанному молодому офицеру поступки». Следствие внимательно собирало все отрицательные показания против Ильинского, а попытки Дмитрия «уличить» в преступлении слуг оказались безуспешны. Карамазов у Достоевского также, как и Ильинский, «буен, со страстями, нетерпелив, кутила», «делал долrи», ссорился с отцом, «по городу ходило уже об этом несколько анекдотов». В то же время он внутренне благороден, честен и в некоторой степени наивен, что также было характерно для Ильинского.

Дмитрий в экранизациях

• 1921 — Эмиль Яннингс в немецком фильме Братья Карамазовы (Die Brüder Karamasoff)
• 1947 — Фоско Джакетти в итальянском фильме «Братья Карамазовы»
• 1958 — Юл Бриннер в американском фильме «Братья Карамазовы»
• 1968 — Михаил Ульянов в советском фильме Ивана Пырьева
• 2009 — Сергей Горобченко в российском телесериале «Братья Карамазовы»

Воплощение образа в театре

• Орленев, Павел Николаевич
• Филиппов, Михаил Иванович
• Рыжиков, Иван Анатольевич, Театр на Таганке
• Голобородько, Александр Александрович, Театр имени Моссовета
• Гудочкин, Дмитрий Викторович, Екатиренбургский театр драмы
• Ливанов, Борис Николаевич, МХАТ (1960)
• Янковский, Филипп Олегович, МХТ им. А. П. Чехова (2013)

Литература

• Бекедин, П. В. Шолохов и Достоевский (О преемственности гуманистического пафоса) // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1983. — Т. 5. — С. 32-58. — 301 с. — 14 550 экз.
• Кийко, Е. И. Из истории создания "Братьев Карамазовых" // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1976. — Т. 2. — С. 125-129. — 332 с. — 15 000 экз.
• Накамура, К. Словарь персонажей произведений Ф. М. Достоевского. — Санкт-Петербург: Гиперион, 2011. — 400 с. — ISBN 978-5-89332-178-4.
• Якубович, И. Д. "Братья Карамазовы" и следственное дело Д. Н. Ильинского // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г. М. Фридлендера. — Ленинград: Наука, 1976. — Т. 2. — С. 119-124. — 332 с. — 15 000 экз.

Отрывок, характеризующий Дмитрий Карамазов

Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.