Дневники Кэрри (роман)
Поделись знанием:
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
| Дневники Кэрри | |
| The Carrie Diaries | |
|
| |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: | |
| Язык оригинала: | |
| Оригинал издан: |
27 апреля 2010 года (США) |
| Издатель: |
Harper Collins Publishers |
| Страниц: |
400 |
| ISBN: | |
| Следующая: | |
«Дневники Кэрри» (англ. The Carrie Diaries) — молодёжный романтический роман, написанный Кэндэс Бушнелл и изданный 2010 году. Книга рассказывает о подростковой жизни главной героини её статей Кэрри Брэдшоу. Новая серия романов является предысторией книги и сериала «Секс в большом городе». Роман рассказывает о школьных годах Кэрри Брэдшоу, а также её первых годах работы в качестве журналиста в Нью-Йорке.
Первая часть была опубликована 27 апреля 2010 года, а вторая часть — «Лето в большом городе» — поступила в продажу в апреле 2011 года. В 2012 году канал «The CW» начал работать над проектом «Дневники Кэрри», который снят по мотивам одноимённого романа[1]. Роль юной Кэрри досталась актрисе Аннесофии Робб[2], а премьера сериала состоялась 14 января 2013 года.
Содержание
Сюжет
Начало 1980-х годов. Задолго до событий культового сериала Секс в большом городе, знаменитая писательница Кэрри Брэдшоу была обычной девчонкой из тихого пригорода. Она заканчивает школу и готова начать взрослую жизнь, смело глядя в будущее. Кэрри и её подруги были неразлучны. До тех пор, пока в их жизни не появился Себастьян Кидд. Отношения Кэрри с людьми проходят проверку, и девушка узнаёт, кто её настоящие друзья.
В конце концов она получает приглашение в «Школу писателей» и направляется покорять Нью-Йорк, где её ждут волнительные романтические приключения.
Персонажи
- Кэрри Брэдшоу (англ. Carrie Bradshaw) — главная героиня, 17-летняя школьница, начинающая писательница. Старшая из трёх сестёр. Повествование ведётся от лица Кэрри, рассказывающей об учёбе в выпускном классе. Её мать умирает до начала событий романа. Когда в её школу переводится Себастьян Кидд, у Кэрри начинается вражда с Донной ЛаДонной, которая приводит к серии неудач в личной жизни девушки. Однако позже выясняется, что за ними стоит не Донна, а подруга Кэрри, Лали. Подавала заявку на участие в курсе для начинающих писателей в Нью-Йорке, но ей отказали. Вскоре она начинает писать для школьной газеты сатирические статьи под псевдонимом Пинки Уэзертон (англ. Pinky Weatherton), которые нравятся приёмной комиссии, и девушка наконец получает приглашение на обучение в Большом яблоке.
- Себастьян Кидд (англ. Sebastian Kydd) — юноша, который перевёлся в «Каслбэри Хай» после того, как его выгнали из другой школы. Его мать — давняя подруга матери Кэрри. Сама Кэрри влюблена в Себастьяна с тех пор, как им было по 12 лет. Кэрри описывает его, как идеального парня, однако в конце концов, она разочаровывается в юноше, когда раскрывается его ложь и интрижка с Лали. Позже Кэрри понимает, почему Себастьян ушёл от неё к Лали — «она проще», что значит, «она не сопротивляется».
- Донна ЛаДонна (англ. Donna LaDonna) — самая популярная девочка в школе, которую многие боятся. Кэрри видит её как своего заклятого врага. В конце концов, Донна и Кэрри становятся хорошими подругами, вместе посещая класс фотографии. Донна даёт Кэрри номер её кузины в Нью-Йорке, которой оказывается Саманта Джонс.
- Лали Кандэзи (англ. Lali Kandesie) — «заклятая подруга»[3] Кэрри, главный отрицательный персонаж книги. Сначала девушка предстаёт перед читателями доброй и заботливой подругой, однако все меняется, когда у Кэрри начинается роман с Себастьяном — тогда проявляется настоящая суть Лали. Лали настраивает Кэрри против Донны ЛаДонны, и когда у Себастьяна и Кэрри возникают проблемы в отношениях, она уводит возлюбленного у подруги. В конечном итоге, Себастьян изменяет и Лали — девушка застаёт его со своей сестрой. Даже не предпринимала попыток извиниться перед Кэрри за свой поступок.
- Джордж Картер (англ. George Carter) — красавец-поклонник Кэрри, выросший в Нью-Йорке, учится в Брауне. Он внимателен к девушке и поддерживает её амбиции стать настоящей писательницей. Однако Кэрри воспринимает его лишь как друга, несмотря на уговоры отца выйти замуж за Джорджа. Джордж дружит со старшей сестрой Себастьяна, Амелией. От неё юноша узнаёт, что у Кэрри роман с Себастьяном, что разбивает Джорджу сердце. Джордж знакомит Кэрри со своей тётей, известной писательницей Мэри Гордон Ховард, которую девушка зовёт «Великая Ховард» (англ. The Gorgon).
- Уолт (англ. Walt) — лучший друг Кэрри, у которого роман с Мэгги, одной из подруг девушки. Пара встречалась два года. Однако Мэгги казалось странным, что у них не было секса, в результате чего пара рассталась. Позже становится известно, что Уолт — гей, и что у него роман с 20-летним футболистом Ренди Сандерсом. Узнав о нетрадиционной сексуальной ориентации сына, отец Уолта, Ричард, выгоняет его жить в палатку рядом с домом, но всё же решает оплатить учёбу в колледже, так как «это его долг».
- Мэгги (англ. Maggie) — лучшая подруга Кэрри, страдающая от заниженной самооценки, несмотря на все её достоинства. После расставания с Уолтом начинает встречаться с другим парнем, издателем Питером. Постоянно плачет и находится на грани нервного срыва. Переживает, что из-за очередной статью Кэрри, у девушек в её школе проснулся интерес к Питеру — как выяснилось позже, это страх не был беспочвенным.
- Роберта «Мышь» Кастеллс (англ. Roberta «Mouse» Castells), также известная как «Могучая мышь» (англ. Mighty Mouse) — одна из подруг Кэрри. Девушка считаёт её самой умной девчонкой в школе. Когда Роберта рассказывает, что у неё был секс с её парнем Дэнни, Кэрри задаётся вопросом — неужели она единственная девственница в школе? Роберта очень приятная девушка, которая со всем находит общий язык.
- Питер Арнольд (англ. Peter Arnold) — редактор школьной газеты, для которой пишет Кэрри. Мэгги начинает встречаться с Питером после расставания с Уолтом. Однако позже юноша бросает Мэгги ради подруги Донны ЛаДонны. Именно Питер настоял на том, чтобы Кэрри начала писать для газеты.
- Мисси и Доррит (англ. Missy & Dorrit) — младшие сёстры Кэрри. Мисси более послушная по сравнению с Доррит, проявляющей свой бунтарский характер. У Кэрри более близкие отношения именно с Мисси, в то время как Доррит обуревает ревность, так как их мать, по мнению девочек, больше всех любила Кэрри.
Интересные факты
- На протяжении всего повествования, дата окончания школы не указана — дважды в романе герои почти раскрывают год действия книги: сначала они рисуют дату на крыше коровника, но появление полиции не позволяет им нарисовать последнюю цифру, а позже герои скандируют год по цифрам, но в момент, когда они собираются произнести последнюю цифру, появляется отец Мыши, чтобы сказать Кэрри, что её сестра сбежала из дома.
Отзывы
Los Angeles Times назвал роман «изобретательным, от которого нельзя оторваться» (англ. an addictive, ingenious origin story).[4]
Российское издание
В России роман был опубликован издательским домом «Астрель» в переводе Майи Балабановой — книга издавалась в твёрдой и мягкой обложках в 2010 и 2011 годах, соответственно[5][6]. Объём составил 448 страниц.
Напишите отзыв о статье "Дневники Кэрри (роман)"
Примечания
- ↑ [www.usmagazine.com/moviestvmusic/news/sex-and-the-city-prequel-set-for-the-cw-2011129 «Sex and the City» Prequel Set for the CW!], US Magazine, September 12, 2011
- ↑ Swift, Andy. [www.hollywoodlife.com/2012/02/27/carrie-diaries-pilot-annasophia-robb-cast-carrie-bradshaw/ AnnaSophia Robb Cast As Carrie Bradshaw In The CW's 'Carrie Diaries' Pilot] (May require Firefox 3/IE7 to view properly), Hollywood Life by Bonnie Fuller (27 февраля 2012). Проверено 10 февраля 2013.
- ↑ От английского слова «frenemy» — обозначающего степень отношений на грани дружбы и конкуренции.
- ↑ [articles.latimes.com/2010/may/15/entertainment/la-et-book15-20100515 Book review: 'The Carrie Diaries' by Candace Bushnell]
- ↑ [www.ozon.ru/context/detail/id/5319787/ Дневники Кэрри | ID 5319787 | The Carrie Diaries | Автор: Кэндес Бушнелл | Переводчики Майя Балабанова, Д. Александров | Языки: Русский | Издательство: АСТ, Астрель | ISBN 978-5-17-067654-5, 978-5-271-28356-7; 2010 г.]
- ↑ [www.ozon.ru/context/detail/id/7353619/ Дневники Кэрри | ID 7353619 | The Carrie Diaries | Автор: Кэндес Бушнелл | Переводчики Майя Балабанова, Д. Александров | Языки: Русский | Издательство: АСТ, Астрель | ISBN 978-5-271-37599-6; 2011 г.]
Ссылки
- [www.enhanced-editions.com/books/the-carrie-diaries/ Роман на сайте Enhanced Editions]
- [harpercollins.com/books/Carrie-Diaries-Candace-Bushnell/?isbn=9780061728914 Роман на сайте harpercollins]
- [articles.latimes.com/2010/may/15/entertainment/la-et-book15-20100515 Обзор романа]
- [hollywoodcrush.mtv.com/2010/04/27/the-carrie-diaries-review/ Обзор романа на сайте hollywoodcrush.mtv.com]
- [www.enhanced-editions.com/books/the-carrie-diaries/ Статья о книге-приквеле Дневники Кэрри]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Дневники Кэрри (роман)
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
