Дневник сельского священника (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дневник сельского священника
Journal d’un curé de campagne
Жанр

драма

Режиссёр

Робер Брессон

Продюсер

Леон Карре
Робер Сюссфельд

Автор
сценария

Робер Брессон

В главных
ролях

Клод Лейдю
Жан Ривейр
Андре Гибер
Рашель Беран

Оператор

Леонс-Анри Бюрель

Композитор

Жан-Жак Грюненвальд

Кинокомпания

Union Générale Cinématographique

Длительность

120 мин

Страна

Франция Франция

Язык

французский

Год

1950

IMDb

ID 0042619

К:Фильмы 1950 года

«Дневник сельского священника» (фр. Journal d’un curé de campagne) — фильм режиссёра Робера Брессона, снятый в 1950 году по одноимённому роману Жоржа Бернаноса.





Сюжет

В небогатый провинциальный приход (Амбрикур на севере Франции) прибывает молодой священник, только что закончивший семинарию (как и в книге, герой не имеет имени). Он полон планов, однако проблемы со здоровьем сильно мешают его служению. Вдобавок выясняется, что прихожане отнюдь не горят желанием что-то менять в своей жизни. Но преодолевая силой духа свои физические немощи, кюре вступает в борьбу за души окрестных жителей.

В ролях

Награды

Создание и художественные особенности

Режиссёр Робер Брессон приступил к работе над экранизацией романа Жоржа Бернаноса после того, как последний отверг сценарий, предложенный Жаном Ореншем (Jean Aurenche) и Пьером Бостом (Pierre Bost). После смерти Бернаноса в 1948 году проект оказался на грани отмены, однако благодаря поддержке редактора писателя Альбера Бегена (Albert Béguin) удалось закончить сценарий и получить финансирование от национального агентства Union Générale Cinématographique. К работе над картиной режиссёр привлёк непрофессиональных актёров, на роль главного героя из множества кандидатов (активных католиков) был выбран молодой бельгийский актёр Клод Лейдю. В течение года Брессон и Лейдю встречались каждое воскресение для обсуждения роли, актёр даже жил некоторое время в монастыре. Кроме того, при создании фильма использовался живой звук и многочисленные натурные съёмки. Особенностью эстетики фильма является создание атмосферы духовного поиска главного героя, что достигается не за счёт построения сюжета, а за счёт тщательно подобранных деталей, музыки, выстраивания ритма смены сцен. В результате рассказ о жизни героя в дневнике предстает в виде своеобразной медитации, когда постоянное прерывание событий голосом за кадром и исписанными страницами дневника создаёт ощущение не столько рассказа о происходящем, сколько рефлексии героя над событиями. Выбор обстановки, в которой живут персонажи, и освещения в сценах способствует созданию соответствующей атмосферы.[1]

Оценки

«Дневник сельского священника» был одной из любимых кинокартин Андрея Тарковского[2], который прямо называл творение Брессона «великим фильмом»[3].

Напишите отзыв о статье "Дневник сельского священника (фильм)"

Примечания

  1. D. Andrew. Journal d’un curé de campagne // International Dictionary of Films and Filmmakers. —4th ed. — St. James Press, 2001. — Vol. 1. — P. 604—606.
  2. [seance.ru/n/13/glava2-bergman-vrossii/bergman-itarkovskiy/ 10 любимых фильмов Андрея Тарковского]
  3. [snimifilm.com/statyi/andrei-tarkovskii-uroki-rezhissury-chast-1-intervyu-menya-bolshe-vsego-udivlyaet Андрей Тарковский. Уроки режиссуры / Часть 1: Интервью «Меня больше всего удивляет…»]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Дневник сельского священника (фильм)

– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.