Дни затмения

«Дни затмения»
Жанр	драма
Режиссёр	Александр Сокуров
Автор сценария	Юрий Арабов Пётр Кадочников Аркадий Стругацкий Борис Стругацкий
В главных ролях	Алексей Ананишнов Эскендер Умаров Ирина Соколова Владимир Заманский
Оператор	Сергей Юриздицкий
Композитор	Юрий Ханон
Кинокомпания	«Ленфильм» Троицкий мост (кинокомпания)
Длительность	133 мин.
Страна	СССР СССР
Год	1988
Выход фильма ««Дни затмения»»

К:Фильмы 1988 года

«Дни затме́ния» — советский художественный фильм режиссёра Александра Сокурова, снятый в 1988 году по сценарию Юрия Арабова при участии Петра Кадочникова, Аркадия и Бориса Стругацких, по мотивам произведения последних — «За миллиард лет до конца света».

В 2000 году фильм «Дни затмения» был включён в список ста лучших фильмов за всю историю отечественного кинематографа по версии гильдии кинокритиков России.

Сюжет

Действующие лица: геолог Вечеровский, военный инженер Снеговой и главный герой, детский врач Дмитрий Малянов, попавший в крайне чуждую для него среду и чужой, враждебно настроенный к нему захолустный туркменский город, почти деревню. Будучи доктором, он ежедневно сталкивается с множеством людей и непонятной для него, почти «варварской» азиатской действительностью. Вокруг халупы, развалины, убогие дома из глины и фанеры, пыльные просёлочные дороги, лица без выражений и смысла.

Повествование ведётся в полудокументальной манере, где смешаны чёрно-белые (в тоне сепии) и цветные кадры, иногда плавно меняющие цвет, показана жизнь заштатного городка в Туркмении (съёмки происходили в родном городе Сокурова, Красноводске) на берегу Каспийского моря. Вокруг главного героя десятки больных детей, кошмарные картины психиатрической клиники среди выжженной пустыни: человеческой и реальной. Действие происходит на фоне густого смешения звуков (характерного для ранних работ Сокурова), постоянно в действие картины вторгается ретрансляция радио, симфоническая музыка и многоголосная речь на самых разных и неожиданных языках мира.

Временами доктор ещё пытается что-то писать и как будто даже лечит детей, но похоже, что смысл жизни для него утерян, а конец света в этом заброшенном углу уже давно наступил. В течение фильма постоянно вторгаются длинные монологи героев, останавливающие развитие сюжета. Затем следует появление больного мальчика (то ли ангела, то ли призрака), задающего недетские вопросы и, наконец, в конце фильма вознесение ангела-хранителя Малянова.

Фильм «Дни затмения» Александр Сокуров посвятил ленинградскому врачу — Людмиле Яковлевне Русиновой.

В ролях

• Дмитрий Малянов (врач) — Алексей Ананишнов (впоследствии занимал должность одного из директоров компании «Хенкель» в России)
• Снеговой (военный инженер) — Владимир Заманский
• Сестра Дмитрия Малянова — Ирина Соколова
• Вечеровский (геолог) — Эскендер Умаров (впоследствии бизнес-тренер)
• Губарь — Виктор Беловольский
• Мальчик — Серёжа Крылов

Музыка в кинофильме

Музыкальное наполнение фильма «Дни затмения», как и во всех ранних кинофильмах Сокурова, несёт на себе важнейшую нагрузку и состоит из нескольких разнородных пластов, которые являются не столько звуковым фоном, или оформлением, сколько носителем смысла и эмоциональным транслятором, важным для восприятия визуального подтекста киноленты. Органично и содержательно музыка вплетена в зрительные образы и наполняет их сторонним (авторским) внутренним смыслом. Едва лишённая звука, «картинка» фильма резко «приземляется» и начинает восприниматься как обычная хроника позабытого и заброшенного захолустья далёкой советской провинции.

С предложением написать музыку к кинофильму «День затмения» (рабочее название) режиссёр, А. Н. Сокуров обратился в конце 1987 года к молодому петербургскому композитору, тогда ещё студенту ленинградской консерватории — Юрию Ханону. Это была не первая попытка совместной работы режиссёра и композитора. Годом ранее Сокуров уже обращался к Юрию Ханону с предложением написать музыку к фильму «Скорбное бесчувствие». Но тогда по причине резкого отказа студента работать «оформителем картинок в кинематографе», сотрудничество не состоялось.

Описывая композитору желаемую музыку к «Дням затмения», Сокуров высказал достаточно расплывчатое пожелание написать, в числе прочего, «что-нибудь» для аккордеона. При этом он следовал своему внутреннему видению какая должна быть музыка с использованием этого инструмента. В итоге, результат — написанная музыка — превзошёл все ожидания режиссёра:

…Никогда прежде я не работал с композиторами так много, и я был поражён его (прим. Юрия Ханона) пониманием поставленной задачи и исключительным, удивительно чётким и точным результатом работы — прямым попаданием в цель. Всё — и оркестровка, и аранжировка, и выбор инструментов — всё было сделано с потрясающей точностью и соответствием с замыслом. Думаю, что «звук» в фильме, не меньше чем зрительные образы, призван не столько эмоционально будоражить и встряхивать зрителя, сколько занять своё независимое семантическое значение. Духовность фильма обретает себя — в звуке.</p>

— А. Сокуров. 26 сентября, 1988. — Журнал «Арс», № 12, 1988. Латвия.

Самая запоминающаяся музыкальная тема «Дней затмения» — полётная, словно парящая над землёй «вальсовая» мелодия под странным, на первый взгляд, названием: «Одна, отдельно взятая голова» с солирующим аккордеоном — представляет собой некую формообразующую смысловую арку: она звучит в начале (музыкальном прологе) фильма, в середине и в финале. Смысловая и эмоциональная насыщенность музыки значительно превосходит собственную звуковую основу, в результате чего любой видеоряд, погружённый в неё, воспринимается совершенно иначе, под другим углом зрения, превращаясь в отдельный кино-клип. Вокальные соло исполнял сам автор искажённым голосом (фальцетом), что дополнительно усиливало эффект жёсткого, экспрессивного отстранения и остраннения фантасмагорических картин гибнущего мира, нарисованных Сокуровым.

…Его музыка к Дням затмения и спустя десять лет остаётся новаторской и, страшно сказать, гениальной. Ю. Х. говорил, что писал эту музыку не к сценарию и не к киноизображению, а к лицу Сокурова. Поэтому первый — он же основной — музыкальный фрагмент был назван композитором «Одна, отдельно взятая голова». Эпический пафос «Дней затмения» задан именно интонацией этого фрагмента. Камера парит в небе, сквозь детские голоса прорывается протяжный вопль (это не баба орёт, а сам Ю. Х.) и стихает вместе с ударом о землю. И начинается музыка…</p>

— Ирина Любарская. Новейшая история отечественного кино.

Все сцены фильма с музыкой Ханона производят сильное эмоциональное впечатление, и довольно трудно сказать, что в них преобладает — музыкальная или визуальная часть. Собственно говоря, музыка Юрия Ханона выполняет в этом фильме роль некоего цветового фильтра или смысловой призмы, сквозь которую зритель и воспринимает видеоряд Сокурова.

…Неведомое ранее мне волнение испытываю, когда представляю себе блестящее будущее совсем ещё молодого, но уникально талантливого композитора Юрия Ханина, ленинградца. Сквозная мелодия пластинки, как одинокий голос, живущий в человеке, напоминает о величайшей грусти размышлений о конечности жизни и о величии одухотворённой талантливости — это фрагменты сочинений Ханина к фильму «Дни затмения».</p>

— А. Сокуров, аннотация к пластинке «Одинокий голос человека»

Рядом с музыкой Юр. Ханона в фильме присутствуют фрагменты из «прежде существовавшей музыки»: произведения композиторов-классиков («Баркарола» из «Сказок Гофмана» Жака Оффенбаха, фортепианный романс Шумана Fis-dur Ор. 28 № 2), популярные песни (русская народная песня «Выйду на улицу», версия песенки про трёх поросят) и среднеазиатская народная музыка. Эти, скажем так, вставные номера (как в опере или балете) также играют свою определённую роль. Они вносят в фильм элемент дополнительного отстранения, следуя принципу контрастного сопоставления и приглашая зрителя немного развеяться, «отвлечься» и взглянуть на окружающие вещи, окружающий мир, чуть более поверхностно и обобщённо.

Съёмки

В фильме (в большинстве) заняты непрофессиональные актёры. Кинокартина снималась весной-летом 1988 года в городе Красноводск (Туркмения).

Как и в большинстве работ Александра Сокурова, сначала отснятый материал, а затем и смонтированное кино оказалось очень сильно удалённым не только от литературного первоисточника, но и от киносценария (работы Юрия Арабова). Впрочем, никаких возражений от братьев Стругацких не последовало.

Прокат

1—5 декабря 1988 года в Москве (ДК ЗВИ) со скандальным успехом были проведены четыре симфонических концерта композитора Юрия Ханина «Музыка собак», приуроченных к премьерным дням фильма. Тремя месяцами позднее (в феврале 1989 года) аналогичная акция была проведена также и в Свердловске.

Награды

• Феликс (European Film Awards, специальный приз европейской киноакадемии за лучшую музыку), ноябрь 1988, композитору Юрию Ханину.
• Номинация по категории «Молодое кино» на первой церемонии «Феликса» — режиссёру Александру Сокурову.
• Ежегодный Приз Союза Кинематографистов СССР за лучшую работу оператора — Сергею Юриздицкому.
• Премия «Ника» Союза кинематографистов СССР за 1989 год — звукооператору Владимиру Персову за лучшую работу звукооператора, номинация — композитору Ю. Ханину за лучшую музыку
• В 2000 году фильм «Дни затмения» был включён в список из ста лучших фильмов за всю историю отечественного кинематографа (по версии гильдии кинокритиков России).

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1774 «Дни затмения»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• [www.youtube.com/watch?v=x0LbcpfcfLk&feature=related Музыкальный пролог из фильма «Дни затмения»] на YouTube
• [www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=2&e_movie_id=1774 Энциклопедия отечественного кино, фильм «Дни затмения»]
• [www.russiancinema.ru/names/name995/ Энциклопедия отечественного кино, Юрий Ханин — тексты (статья И.Любарской)]
• [www.russkoekino.ru/books/ruskino/ruskino-0121.shtml О фильме «Дни затмения» на сайте Русское кино (Ирина Гращенкова)] // russkoekino.ru
• [www.sokurov.spb.ru/isle_ru/feature_films.html?num=13 «Дни затмения», аннотация к фильму] на официальном сайте А.Сокурова
• [sokurov.info/?id=1225965839 Звук в фильмах Сокурова — слуга изображения?]

Отрывок, характеризующий Дни затмения

От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.