Добжаньский, Хенрик

Хе́нрик Добжа́ньский
Майор Хубаль, первый партизан Второй мировой войны
Прозвище	«Хубаль»
Дата рождения	22 июня 1896(1896-06-22)
Место рождения	Ясло
Дата смерти	30 апреля 1940(1940-04-30) (43 года)
Место смерти	Анелин под Опочно
Принадлежность	Австро-Венгрия Австро-Венгрия Польша Польша
Род войск	кавалерия, партизаны
Годы службы	1914 — 1940
Звание	(посмертно)
Сражения/войны	Первая мировая война Польско-украинская война: Битва за Львов (1918) Советско-польская война Вторая мировая война: Бой за Гродно (1939)
Награды и премии

Хе́нрик Добжа́ньский (псевдоним «Хубаль») (в лит-ре тж. Ге́нрик Добжа́ньский, польск. Henryk Dobrzański «Hubal», 22 июня 1896, Ясло — 30 апреля 1940, Анелин под Опочно) — польский офицер, спортсмен. Герой Первой и Второй мировых войн. Один из первых (если не самый первый) партизан Второй мировой.

Биография

Хенрик Добжаньский родился в польской шляхетской семье, прямой потомок (в 15-м колене) знаменитого рыцаря Завиши Чёрного.

В Первую мировую войну добровольцем ушел в формировавшиеся в Австро-Венгрии Польские легионы, в составе 2-го уланского полка участвовал в боях под Стравчанами и под Рараньчей. После создания независимой Польши вступил в её армию. Командовал взводом кавалерии в боях против украинской армии за Львов. Во время советско-польской войны 1919—1921 гг. сражался против Красной армии. За отвагу награждён самым почётным польским военным орденом «Virtuti Militari» (серебряный крест).

В мирное время не оставил военную службу. Как опытный наездник, был членом польской сборной по конному спорту, получил 22 золотых, 3 серебряных и 4 бронзовых медали. В 1925 году в Лондоне завовевал звание лучшего наездника, в 1928 был запасным на Олимпийских играх в Амстердаме.

В 1927 году получил звание майора, летом 1939 назначен на должность заместителя командира 110-го резервного уланского полка.

Начало войны

В сентябре 1939 года после начала Второй мировой войны майор Добжаньский сражался с немецкими и советскими войсками — в частности, оборонял Гродно. После сдачи города 23 сентября защищавшие его польские войска ушли в нейтральную Литву и были интернированы, и только один 110-й уланский полк отказался выполнить такой приказ и двинулся на помощь осажденной Варшаве. По пути был окружен советскими войсками и прорвался ценой больших потерь. Полковник Ежи Домбровский вскоре после этого распустил отряд, но около 180 бойцов во главе с Добжаньским продолжили путь. До Варшавы дойти не успели — столица капитулировала 27 сентября. Добжаньский и с ним около 50 человек двинулись на юг, чтобы пробраться во Францию. 1 октября они переправились через Вислу и в тот же день снова вступили в бой с немцами, после чего решили остаться в Свентокшиских горах и дожидаться наступления союзников (Добжаньский надеялся, что оно начнется весной 1940 года).

5 октября польская армия была окончательно разбита, и Добжаньский стал в полном смысле слова партизаном. Он организовал «Особый отряд Войска польского» и принял над ним командование под псевдонимом «Хубаль» (по прозвищу той части рода Добжаньских, к которой принадлежал Хенрик). В начале ноября отряд одержал первую победу над немцами под Цисовником. Местные жители помогали партизанам уходить из немецких ловушек, в ответ немцы развернули репрессии против гражданского населения. В связи с этим руководство подполья (генерал Грабица — Стефан Ровецкий) приказало Добжаньскому распустить отряд и перейти на конспиративное положение, но тот отказался, ответив:

Do Pana Grabicy, żadnych Grabiców nie znam i znać nie chcę. Rozkazy takowe mam w dupie i na przyszłość przyjmować nie będę (Г-ну Грабице. Никакого Грабицы не знаю и знать не хочу. Серю я на такие приказы, и больше их принимать не буду)

Впрочем, контакты с мирными жителями свел к минимуму, чтобы не давать повода для репрессий.

Итоги борьбы. Гибель героя

Продолжая сражаться, Добжаньский наносил значительные потери немцам. В марте 1940 разбил пехотный батальон вермахта под Хуцисками, через несколько дней сильно потрепал другую немецкую часть под Шаласами. Чтобы уничтожить отряд «бешеного майора», немцы сформировали специальную антипартизанскую группу из SS, пехотных и танковых частей. В операции против партизан, которых было не более 300, немцы задействовали 8000 солдат. 30 апреля 1940 года отряд Добжаньского был окружён (предполагают, что в результате предательства) и после тяжелой битвы разбит, а Добжаньский погиб с оружием в руках. Немцы надругались над его телом и выставили его на публичное обозрение, после чего, по некоторым сведениям, сожгли. До сих пор неизвестно, где он захоронен. Остатки отряда Добжаньского сражались до 25 июня, после чего были распущены.

Наши дни

В 1966 году Добжаньскому посмертно присвоено звание полковника с повторным награждением орденом «Virtuti Militari» (на этот раз золотым крестом). О нём снят фильм «Хубаль» (1973) и написано несколько книг.

Отрывок, характеризующий Добжаньский, Хенрик

Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.