Добровольческая армия в Орле

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Части Корниловской ударной группы 1-й пехотной дивизии (позже — Корниловской дивизии) 1-го армейского корпуса Добровольческой армии, входившего в её состав, пребывали в городе Орле в течение недели с 13 октября (30 сентября) по 20 октября (7 октября) 1919 года.

В соответствии с Московской директивой А. И. Деникина, командование Вооружённых сил Юга России отводило Орлу роль одного из ключевых пунктов на пути Добровольческой армии к Москве. Орёл был взят с боями военнослужащими Корниловских полков 13 октября 1919 года, вскоре после чего полностью перешёл под контроль белогвардейцев. Несмотря на краткий срок пребывания в городе, корниловскому командованию удалось сформировать местную администрацию, организовать набор добровольцев в свои ряды, способствовать восстановлению свободной торговли в Орле. В ночь на 20 октября 1919 года, избегая окружения прибывшим под Орёл подкреплением противника, корниловцы по приказу командования 1-го армейского корпуса ВСЮР были вынуждены оставить город.





Ретроспектива

К началу октября 1919 года части Добровольческой армии, которой, согласно Московской директиве, предписывалось наступать на Москву через Курск, Орёл и Тулу, вплотную подошла к границам Орловской губернии, не встречая серьёзного сопротивления со стороны красных. 2 октября марковцы без боя заняли Ливны, развернув наступление на города Кромы и Дмитровск. 10 октября корниловцы овладели Кромами и были готовы к взятию Орла. На следующий день они находились уже в 20 вёрстах от города. 55-я стрелковая дивизия 13-й армии, противостоявшая наступлению белых, была легко разгромлена благодаря переходу на сторону противника начальника её штаба, бывшего полковника А. А. Лаурица, а её начальник А. В. Станкевич — прилюдно повешен добровольцами[1].

Уже 9 октября по решению Реввоенсовета 13-й армии в Орле был создан Городской Совет обороны, объявленный высшим органом власти в городе. Его штаб организовали в доме № 14 по улице Введенской (ныне — 7-го Ноября). В подчинение Совету обороны перешли все войска, расположенные в городе и районе, и все гражданские власти. По приказу Совета обороны в Орле был введён комендантский час с запретом на хождение по улицам после 10 часов вечера без специальных пропусков, и развёрнута деятельность выездной секции трибунала. Дела, поступавшие на рассмотрение трибунала, предписывалось рассматривать, как максимум, в течение 24 часов. Третий пункт приказа гласил[2]:

Всякое неисполнение приказа, расхлябанность и нераспорядительность со стороны гражданских и военных властей будет караться самым беспощадным образом, вплоть до расстрела.

Вступление в город

По описанию обозревателя газеты «Орловский вестник», впоследствии открывшейся в Орле, с полудня в городе «опять заговорили пушки, послышалась характерная пулемётная дробь»: белые подошли к городу настолько близко, что их артиллерийские снаряды в эти часы уже пролетали «через город, над домами»[3]. Корниловские полки — 1-й, 2-й и 3-й — наступали на Орёл порознь, но на незначительном расстоянии друг от друга. Как отмечал Левитов, «с отличных наблюдательных пунктов противника картина движения трёх полков должна [была] быть хорошо видна». Он же впоследствии вспоминал: «Артиллерия, обозы и растянутое движение бронепоездов по линии железной дороги красочно говорили о силе и мощи нашего удара», что, по его мнению, произвело большое впечатление на «уже сильно потрёпанные советские части» и заставило их покинуть свои окопы без штыковой схватки. К 16 часам со стороны Курских улиц в Орёл первыми вступили части 1-го Корниловского полка, завязав уличные бои с остатками разбитой 13-й советской армии. В 18 часов с юго-запада красных атаковал 3-й Корниловский полк. Городские предместья, охваченные огнём, покрылись многочисленными трупами и ранеными. С наступлением позднего вечера сопротивление красных было сломлено окончательно[1].

По свидетельству Левитова, вступавших в Орёл корниловцев встречали толпы народа; «гудели колокола, духовенство в праздничных облачениях стояло около церквей»[4]. Капитан К. Л. Капнин, на момент событий того периода возглавлявший штаб Корниловской ударной группы (впоследствии — дивизии), описывал вступление корниловцев в город следующим образом[5]:

Непередаваемые минуты. Тихий осенний вечер. Лучи заходящего солнца освещают толпы народа, встречающего нас цветами, словами благодарности, счастья избавления от душащего всё живое красного террора, а над землёй расплывается непрерывный радостный Пасхальный звон. Невозможно было удержаться от слёз. Так встречал нас простой люд окраин.

Схожие воспоминания оставил и обозреватель из газеты «Орловский вестник»[3]:

Молчаливая, тоскующая улица преображается. Льётся радостный, ликующий звон. Как волны, звоны начинаются с окраин и льются дальше, в середину, наполняют весь город. Общий восторг растёт и крепнет, и за одно это мгновение, за счастье пережить это и сказать, что и я жил и дышал в этот день, кажется, готов отдать всю жизнь.

Вместе с тем во время вступления белогвардейцев в Орёл имели место и проявления негативного к ним отношения. Так, Капнин подмечал, что в центре города в те часы было безлюдно, сделав вывод, что городская интеллигенция «притаилась в своих жилищах, боясь публично высказать свою радость»[5]. Более того, при вступлении в Орёл какой-то подросток бросил в колонну корниловцев ручную гранату. Его пристрелили на месте[1].

Вскоре после занятия Орла в город прибыл и командующий Корниловской ударной группой, полковник Н. В. Скоблин. Верхом на сером жеребце, опережая свой конвой, он показался на городской площади, у здания городской думы. Здесь, на этом же месте, первоначально сосредоточились и вошедшие в город части. По словам Левитова, увидев Скоблина, столпившиеся на площади люди «вдруг все покачнулись» в сторону памятника в виде бюста Карлу Марксу, установленного при большевиках и украшенного красными полотнищами. Далее, по Левитову же, «раздались глухие удары, и памятник скрылся в известковой пыли… через несколько мгновений на месте памятника лежала куча мусора». После этого состоялась торжественная встреча белогвардейцев с цветами[4].

Устройство штаба

Когда торжественное мероприятие на городской площади завершилось, члены штаба ударной группы, прибыв в центр города, разместились во дворце Скоропадского, который порекомендовали Скоблину его квартирьеры. Помимо дворца Скоропадского, в качестве места для размещения штаба предлагалось орловское Дворянское собрание. Окончательный выбор Скоблина, по свидетельству Левитова, решился после его разговора с неким пожилым мужчиной. Подойдя к полковнику, тот представился старым земским деятелем и сообщил, что оба здания были заминированы большевиками. Серьёзно воспринявший это Капнин стал настаивать на выборе другого помещения, и тогда Скоблин сказал: «Делай, как хочешь, а я со своим конвоем остановлюсь во дворце Скоропадского»[4]. В мемуарах Капнина ситуация описана несколько иным образом. По его словам, о минировании местные жители предупредили уже квартирьеров штаба группы, сообщив, что большевики заложили в здании Дворянского собрания «адскую машину», и именно в связи с этим Скоблин предпочёл выбрать дворец Скоропадского[5].

Дальнейшие события в подробностях описал М. Н. Левитов в своих воспоминаниях. Обстановка внутри дворца Скоропадского, где в дореволюционные годы располагалась фешенебельная гостиница «Берлин» — одна из лучших в Орле, представляла собой «полный беспорядок». Из увиденного в помещениях дворца Левитову запомнились «заколоченные деревянные ящики», валявшиеся грудами «исписанные листы бумаги», опрокинутые кресла и «загаженный грязью, окурками паркет». Нетронутым остался лишь огромный зал[4]:

[В зале] …чинно в ряд стояли стулья перед столом, покрытым красным бархатом; таким же бархатом была обита нижняя часть всех стен; в золочёных старинных рамах висели портреты большевистских вождей. С хохотом и бранью конвойцы стали колоть и рубить шашками ненавистные лица…

С наступлением ночи в вышеупомянутом зале на ночлег разместился конвой, а полковник Скоблин выбрал для себя небольшую комнату рядом. Когда командир Ударной группы уже укладывался спать, он услышал громкое шипение, а в его комнату поползла гарь. Распахнув двери, Скоблин увидел, что весь зал наполнился дымом. Как оказалось, один из конвойцев сдирал со стен бархат и случайно оборвал проложенный под ним шнур с проводами[4].

В первую же ночь, проведённую белогвардейцами в городе, произошёл пожар в Дворянском собрании. «Весь Орёл, — вспоминал Левитов, — был освещён заревом». Пожар сразу же принял большие размеры, и к утру от здания не осталось ничего, кроме обугленных стен. «Печальное, унылое зрелище», — резюмировал Капнин. В результате пожара над городом поплыл, как писал «Орловский вестник», синий удушливый дым, выделение которого прекратилось только на третий день после пожара. «Вся внутренняя деревянная выделка выгорела. Погибло много имущества и обстановки (рояли, мебель и т. п.)», — сообщала газета. До сих пор нет единого мнения по поводу того, что именно стало причиной возгорания, и если в официальных советских источниках указывается на то, что здание было подожжено белыми, то Капнин, Левитов, а также ряд современных историков предпочитают версию того, что Дворянское собрание подожгли последние орловские большевики, бежавшие из города той ночью[5][4].

Второй день пребывания в городе

Молебен и парад. Общая обстановка

На второй день пребывания белогвардейцев в Орле, 14 октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы, в 10 часов утра на городской площади состоялись молебствие и парад, несмотря на плохую, дождливую погоду, которая, как писал капитан Капнин, в тот день «резко изменилась в худшую сторону». Небо над городом заволокли тучи. Дурным предзнаменованием капитан счёл и то, что длительное время после начала молебствия на площади не было священника, которого нашли несколько позже. Молебен проходил при сильном, почти ураганном ветре, который дул настолько сильно, что «кучки людей», по словам Капнина, «с трудом удерживали большие соборные хоругви». При той же погоде прошёл и парад корниловских частей. Ввиду того, что на территории губернии всё ещё имели место боевые действия, и основные силы ударной группы не могли присутствовать на параде, в нём были задействованы только резервные части. Среди них был и офицерский батальон 2-го Корниловского полка, включавший в себя более 500 офицеров — «гордость» Корниловской группы. Замыкали колонну войск артиллерия, три танка и семь огромных 5-дюймовых английских тракторных пушек. В тот день орловчане впервые вживую наблюдали тяжёлую военную технику[6]. Левитов вспоминал[4]:

На параде в Орле были только резервные батальоны полков. Настроение у всех было двоякое: и радостное, и тревожное. Жителей города было много, при виде танка, разрушавшего трибуну с красными флагами, толпа ревела от восторга, войскам кричали «Ура!», хотя все знали о создавшемся положении.

Нельзя с достоверностью описать точный облик города в дни занятия его корниловцами. Обозреватель газеты «Орловский вестник» описывал облик города в эти дни как «удивительно скоро преобразившийся, помолодевший, просветлённый», писал о том, что улицы города, ранее «мёртвые, одичалые», вновь наполнились движением, а горожан отличали «праздничные костюмы, праздничные лица». Отдельное внимание в статье было уделено одному из английских танков, который после парада был выведен на перекрёсток нескольких улиц, к низу центральной — Болховской улицы, сразу привлёкшему внимание горожан. «Старые и малые», по свидетельству обозревателя, «обходили его кругом, заглядывали вниз, в отверстия, трогали руками»[3].

Саквояж Зайончковского

Ключевую роль в итоге Орловско-Кромского сражения и — соответственно — в судьбе Вооружённых сил Юга России — сыграло событие, произошедшее в полдень 14 октября. В это время капитан Капнин вернулся в штаб Корниловской ударной группы. Дежурный офицер доложил начальнику штаба о том, что его ожидает некий красный офицер, имеющий сообщить ему нечто важное. Капнин приказал провести его в оперативную комнату для допроса[7].

О том, как разворачивались дальнейшие события, можно судить только из мемуаров Капнина. По его словам, в комнату вошёл человек примерно 24 лет в офицерской шинели без погон. Он представился личным адъютантом начальника штаба 13-й красной армии, известного военного историка, публициста и бывшего царского генерала А. М. Зайончковского и сообщил, что Зайончковский в душе сочувствует белогвардейцам и служит в Красной армии лишь вынужденно. По этой причине он поручил своему адъютанту остаться в Орле при отступлении большевиков и — по занятии города добровольцами — явиться в любой из белогвардейских штабов, чтобы доложить обстановку на Южном фронте РККА для дальнейшего использования этих сведений белым командованием. В доказательство правдивости своих слов офицер раскрыл и передал Капнину «большой кожаный саквояж», наполненный оперативными документами штаба 13-й армии, оперировавшей на тот момент против добровольцев. Особое внимание Капнина адъютант Зайончковского обратил на большую карту 10-вёрстного масштаба, на которой были детально отмечены планы красных по организованному окружению и полному уничтожению Корниловской ударной группы, глубоким клином вошедшей в расположение врага, а в перспективе — широкому прорыву на курском направлении, который бы вызвал неминуемое отступление Добровольческой армии. Немало удивило Капнина то, что среди доставленных документов был почти полный список боевого состава Корниловской группы, вплоть до командиров полков и даже некоторых батальонов[8].

Бегло просмотрев остальные документы, Капнин сделал ряд необходимых выписок и отметок на своей штабной карте, после чего приказал немедленно приготовить паровоз и отправить офицера-перебежчика под конвоем в Курск, в штаб 1-го армейского корпуса к генерал-майору А. П. Кутепову. В тот же вечер адъютант Зайончковского, предварительно прошедший и штаб 1-й пехотной дивизии, был доставлен в Курск[9].

В тот же день Капнин и Скоблин обсудили создавшееся положение, сойдясь во мнении, что присланные Зайончковским документы обладали «огромной оперативной ценностью». Уже тогда оба они пришли к выводу, что положение Корниловской группы в Орле с каждым днём становилось всё опаснее, поскольку силы, сосредотачиваемые большевиками против неё, численно превосходили группу в 2-3 раза. В план дальнейших действий, разработанный ими, входило предложение о выводе из Орла корниловцев и смене их 3-м Марковским и 3-м Дроздовским полками, которые на тот момент находились в резерве, на стадии формирования. Корниловской же ударной группе, по этому плану, предписывалось перейти в наступление против сконцентрированных к западу от Орла красных частей, авангардом которых являлись знаменитые латышские стрелки. Этот план был передан в штаб 1-й пехотной дивизии генералу Тимановскому при помощи телеграфа. Ответ штаба дивизии, тем не менее, был отрицателен, и Корниловской ударной группе было предписано оставаться в городе[10].

Организация структуры власти

14 октября 1919 года в 6 часов вечера в помещении орловского отделения Соединённого Банка под председательством полевого коменданта 1-го Корниловского полка и бывшего заместителя городского головы, а также при секретаре, чьи имена не разглашались, состоялось совещание с приглашёнными бывшими городскими гласными и служащими Городского общественного управления, в количестве до 20 лиц, «о городских надобностях текущего момента». По итогам совещания было принято шесть постановлений, каждое из которых было подробно запротоколировано, а затем опубликовано в газете «Орловский вестник». Имена лиц, возглавлявших то или иное ведомство, также не разглашались, при написании фигурируя как «NN»[11].

Одно из решений, принятых на совещании, касалось создания штата охраны, который предполагалось снабдить обмундированием и вооружением и использовать для охраны водокачки, электростанции и ещё ряда городских построек. Также воинскую охрану планировалось приставить к городским хуторам и огородам, а для наблюдения за порядком в городе — сформировать усиленные патрули. В ходе совещания было выдвинуто предложение по открытию бань для чинов Корниловской ударной группы с правом пользования дровами с орловских складов, принято предписание об осмотре запасов топлива на заводах Калле и Хрущова для водопровода и электростанции, а также об осмотре ряда городских зданий и мостов на предмет минирования. Кроме всего прочего, совещание постановило восстановить орловскую Городскую управу и Городскую думу. На единственном их совместном заседании было поставлено на очередь или разрешено несколько вопросов внутреннего распорядка Городского самоуправления и намечено десять отделов: продовольственно-хозяйственный, технический, финансовый, врачебно-санитарный и так далее. Заведующие отделами назначались из числа гласных[11].

В первые же дни пребывания в Орле белогвардейское командование произвело ряд назначений на ключевые посты в городе и — формально — Орловской губернии. Так, Орловским губернатором был назначен бывший председатель Новосильской уездной земской управы Ф. Д. Свербеев, начальником Государственной стражи — Н. М. Адамов, брандмайором — А. П. Беридзе, начальником ночной охраны — Матвеев, уполномоченным по заготовке продовольствия для Добровольческой армии — Н. А. Кварцев[11]. Власть в самом Орле принадлежала военному коменданту. Сначала им стал первопоходник поручик В. К. Хмельницкий, позже его сменил поручик Максимович. Городская комендатура располагалась в здании бывшей женской гимназии[1].

Городской быт при белогвардейцах

Торговля

На совещании «о городских надобностях текущего момента» было принято решение о разрешении в городе «свободной торговли продовольственными и другими продуктами, с гарантией неприкосновенности всех товаров». «В городе появилась пшеничная, ржаная мука, соль, сахар, мясо», — сообщал «Орловский вестник». Он же подчёркивал, что цены с появлением этих продуктов существенно понизились и стали доступными для всех горожан[11]. В свою очередь, большевистская газета «Красный Орёл» оценивала характер торговли при белых противоположным образом. В номере «Красного Орла» от 28 октября 1919 года (№ 6), в статье «Белые благодетели», говорилось, что в дни занятия города корниловцами торговцы отказывались принимать советские деньги, предпочитая им царские рубли и керенки, что лишало орловцев возможности покупать те или иные товары. Вместе с тем, что примечательно, автор статьи не отрицал, что при белогвардейцах в городе действительно появились «и хлеб, и прочие вещи и продукты»[12].

Нет источников, которые свидетельствовали бы о хождении на территории подконтрольного белым Орла деникинских рублей. Единственным упоминанием о денежном обращении в газете «Орловский вестник», которая вышла из печати всего за два дня до оставления города белыми, является заметка «Об обмене денежных знаков». «Вопрос об обмене денежных знаков будет выяснен завтра», — кратко гласила она[11].

Театр

Судя по заметке из газеты «Орловский вестник», в период занятия Орла белыми в нём функционировал городской театр, в спектаклях которого участвовали местные актёры. Спектакли начинались ежедневно в 7 часов вечера. Так, 17 октября на сцене театра шла «Трактирщица» Карло Гольдони[11].

Пресса

Единственной газетой, которая печаталась в Орле при белогвардейцах, стал «Орловский вестник». Ранее эта газета уже выходила в Орле в период Российской империи (в частности, именно в ней состоялся литературный дебют И. А. Бунина) и межреволюционные годы, но при большевиках была закрыта. На момент восстановления «Орловский вестник» позиционировал себя в качестве «газеты общественной жизни, литературы, политики и торговли». Газета продавалась по цене 2 рубля 50 копеек. Её контора и редакция располагались на Болховской улице, в доме Домогатского. Возглавлял редакцию некто Афанасьев[13].

«Орловский вестник» вышел только одним номером от 17 октября 1919 года, хотя планировался к выпуску «ежедневно, кроме дней послепраздничных». После возвращения в Орёл большевиков газета была вновь закрыта[13].

Происшествия

«Эпидемический характер», по сообщениям газет, по всему городу приняли грабежи, в том числе ночные. Мародёрствовавшими горожанами были, в частности, разбиты стёкла витрин советских магазинов. В тех городских районах, где несением ночной охраны занимались сами жители, грабежей не наблюдалось. В ночь с 14 на 15 октября на территории Орла сгорел цейхгауз бывшего Звенигородского полка, где находилось военное имущество[11].

Церковь

Орловское православное духовенство после взятия Орла белогвардейцами заняло нейтральную позицию. Когда корниловское командование предложило епископу Орловскому и Севскому Серафиму (Остроумову) отслужить благодарственный молебен по случаю «освобождения» города, тот ответил отказом[14].[неавторитетный источник? 3061 день] Несмотря на недовольство, белые не стали применять к епископу каких бы то ни было репрессивных мер. В «Орловском вестнике» сохранилась заметка о предписании совещания «о городских надобностях текущего момента», в соответствии с которым представители Городского управления должны были обратиться к епископу Серафиму с просьбой о «торжественном перенесении городских икон из частных помещений в здание Думы на место прежнего их пребывания». Сведений о том, каков был ответ епископа, не сохранилось[11].

Харьковское совещание. Оставление Орла

В ночь с 14 на 15 октября красные взяли Кромы, создав угрозу левому флангу и тылам корниловцев. С этого момента под Кромы переместился центр тяжести боёв. На следующий день командир 1-го армейского корпуса ВСЮР генерал-лейтенант А. П. Кутепов собрал совещание в штабе корпуса в Харькове с целью решить создавшуюся задачу. Присутствовавший на нём Скоблин предложил, пользуясь сравнительной безопасностью правого фланга, растянуть фронт разворачиваемой Алексеевской дивизии от Ливен и Новосиля до Орла, а корниловцев — сгруппировать, бросить на Кромы и разгромить ударную группу противника. Однако Кутепов отказался от оставления Орла и ограничился полумерами, согласившись бросить к Кромам лишь 2-й Корниловский полк, тогда как остальным корниловским частям предписал оставаться под Орлом. Впоследствии Скоблин прямо характеризовал решение Кутепова как ошибочное[1].

17 октября Кутепов лично прибыл в Орёл, где провёл смотр резервных добровольческих полков, расквартированных в городе, а также посетил штаб дивизии. Познакомившись со сложившейся в окрестностях города ситуацией, генерал сказал, что удержание Орла представляется ему проблематичным, но, несмотря на это, город следует упорно оборонять. Однако, несмотря на данную установку, к 19 октября дальнейшая оборона перестала быть возможной. Части 13-й и 14-й красных армий охватили Орёл с трёх сторон. В районе Кром продолжались непрерывные ожесточённые бои между частями ударной группировки красных и добровольцами, чей наступательный запас заметно иссякал. Понимая, что другого выхода нет, Скоблин отдал приказ об оставлении Орла. 19 октября в 22:00, «непроглядной ненастной осенней ночью», в соответствии с приказом корниловские полки начали отход к станции Стишь. Белые, по словам Капнина, покидали Орёл «с тяжёлым чувством»[15]. Вслед за белогвардейцами из Орла ушло большое количество горожан, как, например, семья будущего известного учёного Сергея Христиановича[16]. Сдерживая наступление эстонских стрелков заслонами 2-го полка, Корниловская дивизия ловко оторвалась от преследования и контролированно отошла на юг. Днём 20 октября в город без боя вошли красные[1].

Значение взятия Орла

Взятию белыми Орла придавалось большое значение как со стороны самих белогвардейцев, так и со стороны их противников. Сам главнокомандующий ВСЮР А. И. Деникин, далёкий от реальных событий, разворачивавшихся на территории Орловской губернии, в интервью иностранным корреспондентам заявлял, что теперь, после занятия Орла, «видит Москву в бинокль»[1]. Лишь многим позднее, в своих «Очерках русской смуты», Деникин признал, что оставление Орла и отступление Добровольческой армии до самого Харькова было неизбежным и «при тогдашнем соотношении сил и общей обстановке не могло быть поставлено в вину ни армии, ни командующему»[17].

Куда более трезвую оценку обстановке дал командующий Добровольческой армией В. З. Май-Маевский. Склонный к метафоричным, витиеватым высказываниям, он подметил[1]:

Орёл пойман только за хвост. Но у него сильные когти и крылья: как бы он от нас не улетел!

Но и за Май-Маевским замечалась неспособность к реальной оценке складывавшихся обстоятельств. Ещё до взятия Орла, в дни сложнейших боёв, охватывавших всю территорию губернии, он прибыл в расположение 2-го Корниловского полка. По воспоминанию М. Н. Левитова, тогда командующий только пообещал «взять ворону [красных] за хвост» и, воочию видя, насколько тяжела обстановка, крикнул при отъезде: «До свидания в Туле!» После же занятия Орла он отправил корниловцам телеграмму со словами «Орёл — орлам!», не приложив к ней плана дальнейших действий, которого, по словам Левитова, они так ждали[4].

Тот факт, что овладение Орлом имело огромное значение и придало белогвардейцам большую уверенность в себе, признавал в своей работе «Гражданская война в России: Разгром Деникина» маршал Советского Союза А. И. Егоров. «С выходом на Орловское направление южная контрреволюция достигла небывалых еще для белого движения побед… (…) …казались близкими конечные цели — захват Москвы и победа над большевизмом, как это мыслилось деникинским правителям». «Моральное значение потери Орла было бы огромным», — особо отметил он, рассуждая об угрозе оставления города красными, ещё до прихода корниловцев, а затем акцентировал внимание и на «огромном политическом значении обратного захвата Орла»[18].

Критика белогвардейцев

Критика власти ВСЮР в Орле известна в основном из советских источников, наряду с диаметрально противоположными сведениями.

В 1989 году в статье «Орловцы не покорились», приуроченной к 70-летию окончания Орловско-Кромской операции, И. Клиорин назвал период пребывания белогвардейцев в Орле «оккупацией», как большевики называли занятие белыми частями и других населенных пунктов. По его словам, в эти дни «в городе царил пьяный белогвардейский шабаш: людей вешали на деревьях и фонарных столбах, расстреливали, насиловали женщин», а на улицах «валялись трупы»[19]. Похожую оценку событиям октября 1919 года дала и газета «Красный Орёл», писавшая о «неистовствах деникинских банд». Её материалы указывали на многочисленные грабежи и мародёрства со стороны корниловцев, которым подверглось, по сведениям газеты, около 500 семейств, впоследствии зарегистрировавшихся в отделе социального обеспечения при Губревкоме[20]. Примечательно, что и некоторые белые офицеры, командовавшие корниловскими частями при взятии Орла, в своих мемуарах признавали, что случаи мародёрства тогда действительно имели место. Так, помощник начальника Корниловской дивизии М. А. Пешня с сожалением признавал, что большинство солдат Добровольческой армии «атаковали Курск и Орёл каждый для себя», что при взятии городов ими руководили «низменные инстинкты, психоз наживы и разврата гнал их в бой, и здесь они боялись опоздать». В том состоянии, в котором корниловские части пребывали при вступлении в Орёл, Пешня характеризовал их как «тучу мародёров»[1]., однако это мнение Пешни полностью опровергается есаулом марковцев Борисом Пылиным:С приходом добровольцев наш город нельзя было узнать, все выглядело как-то по-праздничному. На базаре было небывалое оживление, откуда-то появились сахар, мука, масло, яйца. Крестьяне опять повезли продукты в город", - вряд ли их тянуло бы туда, если бы их там грабили и вешали... Добровольцев настолько поразили изголодавшиеся жители, что марковские повара по личной инициативе стали подкармливать горожан из полевых кухонь. Сообщений о враждебных белым действиях в Ливенском и Елецком уездах нет; напротив, многочисленные добровольцы пополняли их ряды.[1]

Известно, что против «открыто враждебных элементов» в Орле белогвардейцами решительно применялась смертная казнь, но точных сведений о её массовости нет[1]. С другой стороны, в «Красном Орле» от 23 октября сообщалось о проведении в тот же день панихиды и похорон «жертв нашествия деникинских банд»[21].

Напишите отзыв о статье "Добровольческая армия в Орле"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Абинякин Роман. [www.ruskline.ru/monitoring_smi/2006/06/05/dobrovol_cheskaya_armiya_i_vooruzhennye_sily_na_yuge_rossii_v_orlovskoj_gubernii/ Добровольческая армия и Вооруженные силы на юге России в Орловской губернии] // Русская народная линия : информационно-аналитическая служба. — 2006-06-05.
  2. Орловская губерния в период иностранной военной интервенции и гражданской войны (1918-1920 гг.): сборник документов и материалов. — Орёл: Орловское книжное издательство, 1963. — С. 146. — 294 с.
  3. 1 2 3 Обозреватель. 30 сентября 1919 года в Орле (впечатления дня) // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 5—6.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 Левитов М. Н. [www.dk1868.ru/history/LEVITOV.htm Корниловцы в боях летом-осенью 1919 года]. — М.: Центрполиграф, 2004.
  5. 1 2 3 4 Капнин, 2010, с. 98.
  6. Капнин, 2010, с. 98—99.
  7. Капнин, 2010, с. 99.
  8. Капнин, 2010, с. 99—100.
  9. Капнин, 2010, с. 100.
  10. Капнин, 2010, с. 100—101.
  11. 1 2 3 4 5 6 7 8 Совместное заседание городской думы и управы // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 5.
  12. Эрго. Белые благодетели // Красный Орёл : газета. — 1919-10-28. — № 6. — С. 1.
  13. 1 2 От редакции // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 1.
  14. Олеша, Евгений. [www.ateizm.ru/st3.php Мученики Русской Православной Церкви в ХХ веке: факты и вымыслы // Православная церковь в огне революции и Гражданской войны 1917-1920 гг.] (рус.) // Новый безбожник : журнал. — 2009. — № 9.
  15. Капнин, 2010, с. 104.
  16.  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11780 Христианович, Сергей Алексеевич]. Сайт «Герои Страны».
  17. Деникин А. И. Вооруженные силы Юга России // [militera.lib.ru/h/denikin_ai2/5_11.html Очерки русской смуты // Глава XI. Операции ВСЮР в октябре — ноябре 1919 года]. — М.: Наука, 1991. — Т. V.
  18. Егоров А. И. [militera.lib.ru/h/egorov_ai/11.html Гражданская война в России: Разгром Деникина]. — М.: АСТ, 2003. — 640 с. — ISBN 5–17–015247–7.
  19. Клиорин И. Орловцы не покорились // Орловская правда : газета. — 1989-10-20. — С. 3.
  20. Местная жизнь // Красный Орёл : газета. — 1919-10-30. — № 7. — С. 2.
  21. Сегодня похороны жертв деникинского нашествия // Красный Орёл : газета. — 1919-10-23. — № 6. — С. 1.

Источники

Литература
  • Орловская губерния в период иностранной военной интервенции и гражданской войны (1918-1920 гг.): сборник документов и материалов. — Орёл: Орловское книжное издательство, 1963. — 294 с.
  • Деникин А. И. Вооруженные силы Юга России // [militera.lib.ru/h/denikin_ai2/5_11.html Очерки русской смуты // Глава XI. Операции ВСЮР в октябре — ноябре 1919 года]. — М.: Наука, 1991. — Т. V.
  • Дерябин А. И., Паласиос-Фернандес Р. Гражданская война в России 1917—1922: Белые армии. — М.: АСТ, 1998. — 46 с. — ISBN 5-237-00041-2.
  • Егоров А. И. [militera.lib.ru/h/egorov_ai/11.html Гражданская война в России: Разгром Деникина]. — М.: АСТ, 2003. — 640 с. — ISBN 5–17–015247–7.
  • Капнин К. Л. Отрывок из воспоминаний о боях Добровольческой Армии под Орлом осенью 1919 года // Страницы истории Гражданской войны на Орловщине / Под ред. А. В. Тихомирова. — Орёл: Православное молодёжное братство во имя Св. Великомученика и Победоносца Георгия, 2010. — 300 с.
  • Левитов М. Н. [www.dk1868.ru/history/LEVITOV.htm Корниловцы в боях летом-осенью 1919 года]. — М.: Центрполиграф, 2004.
  • Олейникова А. П. Века над Окой. — Орёл: Издательство Орловской государственной телерадиовещательной компании, 1998. — 297 с. — ISBN 5-86615-049-2.
  • Перелыгин А. И. Православная Церковь Орловской губернии в смутные годы. — Орёл: Православное молодёжное братство во имя Св. Великомученика и Победоносца Георгия, 2010. — 300 с.
  • Попов Ф. В. Разгром деникинцев под Орлом (Из записок комбрига). — Орёл: Орловское книжное издательство, 1959. — 72 с.
Брошюры
  • Мартынов М. И., Ермаков В. А. Разгром деникинцев под Орлом и Кромами. — Орёл: Издание областной журналистской организации, 1979. — 8 с.
  • Мартынов М. И., Ерёмин В. П. Орловско-Кромское сражение. Октябрь 1919 г. К 70-летию разгрома деникинцев под Орлом. — Орёл: ППО «Полиграфист», 1989. — 8 с.
Статьи и публикации
  • Совместное заседание городской думы и управы // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 5.
  • Местная жизнь // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 5.
  • Обозреватель. 30 сентября 1919 года в Орле (впечатления дня) // Орловский вестник : газета. — 1919-10-18. — С. 5—6.
  • Эрго. Белые благодетели // Красный Орёл : газета. — 1919-10-28. — № 6. — С. 1.
  • Клиорин И. Орловцы не покорились // Орловская правда : газета. — 1989-10-20. — С. 3.
  • Гольцова Л. «Объявить Орловскую губернию на военном положении…» // Орловский Комсомолец : газета. — 1989-10-21. — С. 6.
  • Тутыхин Михаил. [iskra.efactory.ru/?article=20063 «Москва. Ленину. Привет из Орла»] // Орловская Искра : газета. — 2009-10-28.(недоступная ссылка)
  • Будённый С. [iskra.efactory.ru/?article=13742 Традиции деникинских брехунов] // Орловская Искра : газета. — 2008-10-16.
  • Абинякин Роман. [www.ruskline.ru/monitoring_smi/2006/06/05/dobrovol_cheskaya_armiya_i_vooruzhennye_sily_na_yuge_rossii_v_orlovskoj_gubernii/ Добровольческая армия и Вооруженные силы на юге России в Орловской губернии] // Русская народная линия : информационно-аналитическая служба. — 2006-06-05.


Отрывок, характеризующий Добровольческая армия в Орле

– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.