Добродетель

Доброде́тель — философский термин, означающий положительное нравственное свойство характера определенного человека, определяемое его волей и поступками; постоянное деятельное направление воли к исполнению нравственного закона.

В античности

По Гесиоду, путь к добродетели тягостен и труден, она не даётся от рождения, а требует постоянных жизненных усилий.

Греки различали четыре добродетели (греч. αρετή):

• мудрость,
• мужество,
• справедливость,
• умеренность (греч. σωφροσύνη, софросюне).

Источником добродетели Сократ считал разум и высшую добродетель, заключающую в себе все остальные, усматривал в мудрости.

По Платону, добродетели опираются на свойства души: мудрость — на разум, мужество — на волю, умеренность — на преодоление чувственности. Справедливость является сочетанием трёх предшествующих добродетелей. Платон считает, что каждое сословие имеет свою добродетель: у философов-правителей — мудрость; у воинов — мужество; у земледельцев и ремесленников — умеренность.

Аристотель различал добродетели воли (этические) и добродетели ума (дианоэтические) и напрямую связывал добродетель со счастьем, заметив в добродетели не только путь к счастью, но и важную часть самого счастья. Аристотель считает, что неразумная, чувственная часть души послушна её разумной части так же, как ребёнок послушен отцу. Добродетель — это привычка (навык) находить желанную середину: «Как в страстях, так и в поступках пороки переступают должное либо в сторону избытка, либо в сторону недостатка, добродетель же умеет находить середину и её избирает». По Аристотелю, добродетельные привычки одного человека соотнесены с удобными формами общественной жизни.

Григорий Нисский отстаивал учение о произвольности добродетелей: только добровольное следование человека добру может привести к спасению, навязанное не может быть добродетелью.

В Ренессанс

См. Понятие «добродетель» в ренессансном гуманизме

Знаком добродетели является дельфин.

В новое время

Спиноза под добродетелью понимал любовь к Богу (природе). Добродетель для него была идентична пользе. «Действовать абсолютно по добродетели есть для нас не что иное, как действовать, жить, сохранять своё существование (эти три выражения обозначают одно и то же) по руководству разума на основании стремления к собственной пользе».

Французские просветители считали, что добродетели тесно связаны с истиной и общественным счастьем. По Гельвецию, «добродетели покидают те места, откуда изгнана истина», добродетель это «… только стремление к всеобщему счастью…, предмет добродетели есть общественное благо и что приписываемые ею поступки суть средства для достижения этой цели».

В новых системах философии (Кант, Фихте, Гегель) понятия свободы духа и высшего блага вытеснили понятие добродетели как этический принцип.

По Канту, «добродетель есть моральная твёрдость в следовании своему долгу, которая, однако, никогда не становится привычкой, а всегда вновь и вновь должна возникать из акта мышления». Кантовская добродетель выводится из чистых основоположений, а не является привычкой к добрым делам, она не определяется как умеренность между двумя пороками; между добродетелью и пороком есть качественное отличие.

Бенджамин Франклин в автобиографии систематизировал «тринадцать добродетелей»:

1. Воздержание — Есть не до пресыщения, пить не до опьянения.
2. Молчание — Говорить только то, что может принести пользу мне или другому; избегать пустых разговоров.
3. Порядок — Держать все свои вещи на их местах; для каждого занятия иметь своё время.
4. Решительность — Решаться выполнять то, что должно сделать; неукоснительно выполнять то, что решено.
5. Бережливость — Тратить деньги только на то, что приносит благо мне или другим, то есть ничего не рас­точать.
6. Трудолюбие — Не терять времени попусту; быть всегда занятым чем-либо полезным; отказываться от всех ненужных действий.
7. Искренность — Не причинять вредного обмана, иметь чистые и справедливые мысли; в разговоре также придержи­ваться этого правила.
8. Справедливость — Не причинять никому вреда; не со­вершать несправедливостей и не опускать добрых дел, кото­рые входят в число твоих обязанностей.
9. Умеренность — Избегать крайностей; сдерживать, на­сколько ты считаешь это уместным, чувство обиды от неспра­ведливостей.
10. Чистота — Не допускать телесной нечистоты; соблю­дать опрятность в одежде и в жилище.
11. Спокойствие — Не волноваться по пустякам и по по­воду обычных или неизбежных случаев.
12. Целомудрие — Похоти предавайся редко, единственно для здоровья или для продления рода; не допускай, чтобы она привела к отупению, или к слабости, либо лишила душевного покоя или бросила тень на доброе имя твоё или чьё-либо ещё.
13. Скромность — Подражать Иисусу и Сократу.

См. также

• Христианские добродетели
• Аретология
• Прусские добродетели
• «Златая цепь» — древнерусский сборник наставлений
• Капелла Сан-Северо — многочисленные надгробия, аллегорически представляющие добродетели

Литература

• Добродетель // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [nkozlov.ru/library/s221/d2366/?full=1&print=1 Автобиография Бенджамина Франклина]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/344/%D0%94%D0%9E%D0%91%D0%A0%D0%9E%D0%94%D0%95%D0%A2%D0%95%D0%9B%D0%AC Статья «Добродетель»]. // «Философия: Энциклопедический словарь». / Под ред. А. А. Ивина. — М.: Гардарики, 2004.
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/344/%D0%94%D0%9E%D0%91%D0%A0%D0%9E%D0%94%D0%95%D0%A2%D0%95%D0%9B%D0%AC Статья «Добродетель»]. // «Философская энциклопедия». В 5-х т. — М.: Издательство «Большая Советская Энциклопедия», 1960—1970.

Отрывок, характеризующий Добродетель

– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.