Добрынин, Гавриил Иванович

Гаврии́л Ива́нович Добры́нин (1752, село Радогощь (Радогожѣ), Севский уезд — июль 1824) — автор записок имеющих для истории быта русского духовенства такое же значение, как записки Болотова имеют для истории русского дворянства.

Биография

Родился в 1752 году в селе Радогощь (Радогожѣ) Севского уезда Белгородской губернии. Отец, священник, вскоре умер, и мальчику пришлось переехать к деду. Грамоте он выучился у своего деда, а письму — в конторе графа Чернышёва. В 1765 году был взят к Севскому архиерею, Тихону Якубовскому и зачислен в певчие. При архиерее Кирилле Флоринском, сменившем Тихона, Добрынин перешёл в келейники к этому иерарху.

В 1777 году Добрынин оставил службу по духовному ведомству и поступил канцеляристом в Могилёвское наместничество. Вся служба Добрынина прошла в в эпоху возвращения Белоруссии к России. Медленно повышаясь в чинах, Добрынин в 1824 году был произведён в губернские секретари. Умер Добрынин в июле 1824 года.

Ни личность, ни служебное положение не остановили бы на себе внимание, если бы он не оставил после себя «Истинное повествование о жизни Гавриила Добрынина, им самим написанное в Могилёве и Витебске». Эти записки печатались сначала в «Русской старине», а потом вышли отдельной книжкой и выдержали два издания в 1871—1872 гг. Записки состоят из трёх частей: первая, самая большая по объёму, излагает жизнь Добрынина до вступления его в светскую жизнь, а 2-я и 3-я — его гражданскую деятельность. Эти книги содержат в себе много любопытных подробностей об управлении в Белоруссии, о генерал-губернаторстве, о чиновничьем быте, о нашествии французов, но не эти части записок привлекли особое внимание, так как записки о чиновничьей жизни не были новостью в исторической литературе, — совершенной новинкой оказалась первая часть.

«Повествования» Добрынина дают удивительно богатый материал для характеристики быта высшего и низшего духовенства в XVIII веке и являются важнейшим источником по этой части церковной истории. Добрынин по складу своего ума был большой практик и остроумный человек. Поэтому его записки пересыпаны тонкими и остроумными характеристиками тогдашних архиереев. В особенности удалось Добрынину изображение личности «архиерея-принца» Кирилла Флоринского. Литературные достоинства записок Добрынина, поразительные для их автора-самоучки, обеспечили им успех среди самой широкой публики.

Источники

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• [memoirs.ru/texts/Dobrynin_RS70_3_2.htm Добрынин Г. И. Истинное повествование, или Жизнь Гавриила Добрынина, им самим написанная. 1752—1827 // Русская старина, 1871. — Т. 3. — № 2. — С. 119—160. — Сетевая Версия Е. Кутьковой.], [memoirs.ru/texts/Dobrynin_RS70_3_3.htm № 3. — С. 247—271], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_4.htm № 4. — С. 395—420], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_5.htm № 5. — С. 562—604], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_6.htm № 6. — С. 652—672], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_7.htm Т. 4. — № 7. — С. 1—38], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_8.htm № 8. — С. 97—153], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_9.htm № 9. — С. 177—222], [memoirs.ru/texts/DobryninRS70_10.htm № 10. — С. 305—378]

Отрывок, характеризующий Добрынин, Гавриил Иванович

Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.