Довенгерская Венгрия

Довенгерская Венгрия — это история земель среднедунайской равнины до прихода сюда венгров в конце IX века. Об истории венгров до переселения их на территорию Венгрии см. статью Предыстория венгров.

Нижний и средний палеолит

Территория Венгрии была заселена с каменного века. Самой древней считается находка галечных орудий, принадлежавших гейдельбергскому человеку из Вертешсёлёш (15 км от Будапешта) возрастом в 350 тыс. лет. На стоянке найдены свидетельства освоение огня древними людьми в виде обгоревших костей, но без древесного угля.

Также в Саму были обнаружены останки Homo erectus (en:Samu (Homo erectus)).

Верхний палеолит

В верхнем палеолите на территории Венгрии существовали селетская и граветтская культуры.

Мезолит

Мезолитические стоянки довольно редки. Наибольшее их количество обнаружено в окрестностях Ясшага на севере Венгрии (например, Ясберень 1 (en:Jászberény I).

Неолит

См. также: Балканский неолит и Дунайские культуры

Около 6200 года до н. э. на территорию Венгрии с юга переселяются неолитические земледельческие племена Старчево-кришской культуры. В среднем неолите в задунайских землях и в Сату-маре (Сатмаре) появляется западный вариант линейно-ленточной керамики, а на востоке — восточный вариант данной культуры, именуемой также «Альфёльдская керамика». Люди культуры линейно-ленточной керамики обитали в длинных домах, до 5-8 х 40 м, вместе со скотом.

Впоследствии эти культуры перерождаются в железовскую (Словакия), сакалхатскую и буковогорскую, соответственно. Вслед за поздненеолитической культурой Тиса появляются энеолитические культуры Тисаполгар и Бодрогкерестур.

Доримский железный век

В железном веке непосредственно перед приходом кельтов на территории Венгрии жили паннонцы — народ гальштатской культуры, говорящий на иллирийском языке.

В IV веке до н. э. с запада пришли кельты латенской культуры (Скордиски), занявшие западную часть Среднедунайской земли; с восточной выдвинулись фракийские племена даков.

Паннония или античная Венгрия

В I веке территория западной Венгрии переходит под власть Рима, а в степях Задунавья (пусте) селятся языги. Римская Венгрия получает название Паннонии, здесь строятся города, в том числе Аквинк ставший в 160 году римским провинциальным центром и Сопине. Местное население представляет собой романизированных кельтов. В 166—180 Паннония становится ареной Маркоманской войны, через Моравские ворота в Венгрию вторгаются маркоманы и квады. Около 260 в восточной Венгрии появляются гепиды. В 382 в Паннонии впервые поселяются остготы, бежавшие от натиска гуннов.

Венгрия в эпоху Великого переселения народов

В 425 году византийские императоры позволяют гуннам создать в Паннонии плацдарм для войны против готов. Однако Аттила в 441 разоряет римские города Паннонии, включая Аквинк. В 454 гунны терпят поражение в битве при Недао от гепидов и время их гегемонии на Среднем Дунае завершается. Те разделяют между собой остготы и гепиды. Тем не менее в пусте продолжает кочевать гуннское племя садагов В 472 остготы покидают Паннонию и уходят в Италию.

В 526 в Паннонию с территории Румынии вторгаются лангобарды. Они становятся союзниками византийцев в их борьбе с остготами короля Тотилы. В 567 году лангобарды в союзе с аварами уничтожают королевство гепидов. В 568 году, прожив в Паннонии всего 42 года, лангобарды во главе с королём Альбоином уходят в Италию с женами, детьми и всем имуществом, где основывают собственное королевство.

Аварская гегемония (567—805)

В 567 году с востока на территорию Венгрии вторгаются авары под предводительством кагана Баяна. По версии Павла Диакона, авары были приглашены лангобардами для борьбы с их врагами гепидами. В 582 они овладевают паннонским Сирмием (ныне сербская Воеводина), что вызвало конфликт с Византией. Территория Венгрии становится ядром обширного восточноевропейского государства — аварского каганата.

В 619 авары осаждают Константинополь, но император Ираклий откупается от них данью. Вместе с аварами на территории Венгрии появляются славяне, которые играют своеобразную роль низшего класса нового государства. Теоретически авары могли бы сыграть роль тюркских булгар на Балканах, однако их государство оказалось гораздо менее стойким. В результате восстания славян, поднятого франкским купцом Само, возникает недолговечная держава Само (623—658). В 626 году византийцы наносят аварам ощутимое поражение у стен своей столицы. В 632 от Аварского каганата отпадает Великая Болгария. Однако аварам удается выстоять, они завоевывают в 630 Далмацию и ликвидируют государство Само, тем самым восстанавливая гегемонию над территорией Венгрии. Конец владычеству аваров кладут франки в 805 году.

Среднедунайские славянские княжества

В 839 возникло Блатенское княжество, которое в 884 влилось в Великую Моравию (833—907). Около 869 года просветитель Мефодий стал архиепископом Моравии и Паннонии (с резиденцией в Велеграде), получив благословение от римского папы распространять богослужение на славянском языке. Великоморавские предгородские агломерации-эмпории (Микульчице (en:Mikulčice), Старе Место близ Угерске-Градиште, Поганско под Бржецлавом), процветавшие на обслуживании Империи каролингов в IX—X веках, практически мгновенно исчезли после изменения экономической ситуации, вызванного вторжением венгров в Х веке, хотя сами они и не были затронуты боевыми действиями.

См. также

• Доисторический Карпато-Балканский регион
• История Венгрии

Литература

• Титов В. С., Эрдели И. Археология Венгрии. Каменный век. М. 1980.

Отрывок, характеризующий Довенгерская Венгрия

Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.