Довмонт (князь псковский)

Тимофей-Довмонт<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Изображение Довмонта в Троицком соборе</td></tr>
Князь псковский
1266 — 1299
(под именем Тимофей)
Предшественник:	Святослав Ярославич Тверской
Преемник:	Давыд Довмонтович
Смерть:	20 мая 1299(1299-05-20) Псков
Род:	Домонтовичи
Отец:	неизвестно, возможно Вит или Миндовг
Супруга:	Мария, дочь Дмитрия Переяславского, внучка Александра Невского
Дети:	Давид Гродненский (?)

Эта статья — о псковском князе Довмонте. О великом князе литовском Довмонте см. статью «Довмонт (великий князь литовский)»

Довмо́нт или До́мант (ум. 20 мая 1299), в крещении Тимофе́й — псковский князь, происходивший из князей Великого княжества Литовского, правивший во Пскове с 1266 по 1299 год. Довмонт вошёл в историю как талантливый полководец. Неоднократно разбивал литовцев и немцев, в том числе в Раковорской битве. В исторических хрониках и художественной литературе отмечается как «муж доблести и чести безупречной, на немец лютый до смерти». При Довмонте Псковская земля фактически перестала зависеть от Новгорода. Довмонт причислен православной церковью к лику святых.

Биография

Довмонт происходил из литовских князей. Согласно некоторым источникам, был сыном Миндовга, братом Войшелка, по другим источникам был старшим братом Тройденя, и владел в Литве Нальшанским уделом (земля в исторической Селии). Он был женат по одной версии, на сестре жены Миндовга, по версии Хроники Быховца на сестре жены Наримонта, отнятой впоследствии у него последним, однако в Хронике Быховца эта история представлена в другом свете. В убийстве Миндовга, произошедшем осенью 1263 года, принимал непосредственное участие. Позднее подвергся преследованию со стороны сына Миндовга Войшелка, который в 1264 го­ду был самым могущественным князем в Великом княжестве Литовском.

После завоевания князем Войшелком Нальщан в 1265 году, Довмонт бежал вместе со свои родом во Псков, где обосновался с явным намерением воевать с Войшелком и его вассалами в Полоцке, фактически находящимся в это время в зависимости от Литвы. В Пскове он принял крещение, и вскоре псковитяне избрали его своим князем. В том же году Довмонт разбил литовское войско на берегу Двины и опустошил область князя Герденя, забрав в плен его жену и сыновей.

Великий князь Ярослав Ярославич, недовольный избранием Довмонта, готовился изгнать его из Пскова, но вследствие отказа новгородцев помочь ему распустил свои войска. Новгородцы в следующем году даже ходили вместе с псковитянами в Литву под предводительством Довмонта, окончившего этот поход победой.

В 1268 году Довмонт был призван новгородцами на помощь против ливонских рыцарей и вместе с князем Димитрием Александровичем и дружинами великого князя Ярослава Ярославича сражался при Раковоре (совр. Раквере, Эстония).

В 1269 году великий магистр ордена, набрав значительные силы, осадил Псков, но Довмонту удалось отстоять город — на помощь подоспели новгородцы, и великий магистр, раненный Довмонтом, вынужден был заключить мир.

В 1270 году великий князь Ярослав Ярославич посадил на место Довмонта в Пскове некоего Айгуста, но псковитяне снова возвели в князья Довмонта.

В 1282 году Довмонт, женившийся между тем на Марии, дочери великого князя Димитрия Александровича, помогал своему тестю, прогнанному с великокняжеского престола младшим братом Андреем. Довмонт вторгся в Ладогу, вывез оттуда казну Димитрия Александровича и вернулся к нему в Копорье, но, осаждённый новгородцами, должен был оставить крепость.

В 1299 году ливонские рыцари неожиданно вторглись в Псковскую республику и, опустошив её, осадили город, но были разбиты Довмонтом. Вскоре после этого он заболел и умер. В некоторых средневековых источниках версия смерти Довмонта излагается иначе. По преданию, князь Довмонт основал поселок Свирь на месте языческого капища Перуна.

Наследие

Русская православная церковь причислила его к лику святых в XVI веке после Баториева нашествия по случаю некоего чудного явления. Местная память Довмонта празднуется 25 мая. Тело его погребено в Троицком соборе в Пскове, в котором ещё в начале XX века хранились его меч и одежда. Для защиты от нападений Довмонт укрепил Псков новой каменной стеной, которая до XVI века называлась Довмонтовой.

От Довмонта, по традиции, вёл свою родословную русский, белорусский, украинский казацкий и польский дворянский род Домонтовичей. Польский историк Матей Стрыйковский упоминал также, что князья Свирские желали указывать в качестве своего родоначальника князя Довмонта.

Литература

• Довмонт // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Охотникова В. И. Повесть о Довмонте: Исследование и тексты / В. И. Охотникова; отв. ред. Л. А. Дмитриев; АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. — 232 с. — 13 800 экз. (обл.)
• Рахманин Т. [vivaldi.pskovbook.ru/dovmont.pdf/details Сказание о забытом князе. «Не терпя обидим быти» : исторический роман.] Т. 1-2 — Псков: Логос плюс, 2013. — 467 с. -ISBN 978-5-93066-052-4

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:166138 Довмонт (князь псковский)] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• [old-rus.narod.ru/05-main.html Сказание о благоверном князе Довмонте и храбрости его]
• [news.tut.by/148580.html «100 дорог»: Забытая княжна (прямой потомок Князя Довмонта (Доманта))]
• [ostrog.ucoz.ru/publ/1-1-0-3 Явление албазинским казакам псковских святых.]
• [www.youtube.com/watch?v=ZVOJZ5zpJGM Албазин. Явление псковских князей отряду казаков]
• [dvseminary.ru/publications/items/44820/ Кузнецов М. Ю. Небесные защитники Приамурья]
• Преврацкий В. [www.jivebelarus.net/history/faces/Prince-Dovmont-in-the-light-of-historical-sources.html Князь Довмонт в свете исторических источников]

Отрывок, характеризующий Довмонт (князь псковский)

– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.