Биржайский договор

Биржайский договор (иначе Бирженский трактат или Договор в Биржах) — союзный договор в ходе Великой Северной войны, заключённый 26 февраля (9 марта) 1701 года в Биржае русским царём Петром I с королём Речи Посполитой и курфюрстом Саксонии Августом II. Договору предшествовала битва при Нарве, а также безуспешные попытки польско-саксонского монарха заключить сепаратный мир со Швецией. Договор был призван обновить антишведский союз и включал в себя следующие пункты:

• союзники взаимно обязывались не заключать сепаратного мира
• Пётр I должен был послать в распоряжении Августа II вспомогательный корпус численностью 15-20 тысяч человек при 40 пушках
• русский царь обещал ежегодно давать польскому королю денежную субсидию в размере 100 тысяч рублей

Чуть позже был согласован план военных действий, по которому Август при помощи русского корпуса обязывался в том же году осадить Ригу, в то время как русские войска должны были отвлекать шведов в Ингерманландии и совершать набеги в Финляндию. После взятия Риги обе стороны намеревались выступить к Нарве. На случай наступления Карла XII на Москву, Август обещал послать России в помощь саксонские корпуса.

Литература

• Беспалов А. В. Северная война. Карл XII и шведская армия. Путь от Копенгагена до Переволочной. 1700—1709. — М: Рейтар, 1998.
• Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра Великого. — М.: Международные отношения, 1990
• Бирженский трактат // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Биржайский договор

Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.