Додашвили, Соломон Иванович

Додашвили Соломон Иванович
სოლომონ დოდაშვილი
Единственный сохранившийся портрет Соломона Додашвили
Имя при рождении:	Додашвили Соломон Иванович
Псевдонимы:	Соломон Магароели
Дата рождения:	17 мая 1805(1805-05-17)
Место рождения:	Село Магаро ныне Сигнахский район
Дата смерти:	20 августа 1836(1836-08-20) (31 год)
Место смерти:	Вятка
Гражданство:	Российская империя
Род деятельности:	Философ, общественный деятель
Язык произведений:	Грузинский, русский
Дебют:	«Логика», часть первая

Додашвили Соломон Иванович (груз. სოლომონ დოდაშვილი) (род. 17(29) мая 1805 года, селение Магаро, ныне Сигнахский муниципалитет, — 1836 год, Вятка) — грузинский писатель, просветитель, общественный деятель, философ.

Биография

Сын бедного священника из крестьян. После окончания духовного училища в Тбилиси с рекомендательным письмом приехал в Петербург. Пользовался поддержкой и покровительством И. Хелашвили.

В 1827 окончил Петербургский университет. Был близок к декабристам. В 1828—1932 годах редактировал газету «Тпилисис уцкебани» («Тифлисские ведомости») с «Литературным приложением». За участие в грузинском дворянском заговоре был арестован в 1832 году и сослан в Вятку, где встречался с высланным туда же А. И. Герценым. Умер от туберкулёза.

Как философ приближался к материализму, но не освободился полностью от некоторых взглядов кантовской философии. Его работа по логике вышла в 1827 году на русском языке под псевдонимом «Додаев-Магарский». Когда Додашвили говорит, что предмет разума есть мир, множество предметов, от которых зависят правила мышления,— то здесь выражен материализм, но когда он утверждает, что законы логики априорны, что пространство и время обязаны, своим происхождением уму,— то это уже кантианский идеализм. Логику он определяет как науку о всеобщих и непременных законах мышления, о правилах вывода следствия из данной истины «без противоречия и замешательства». Додашвили высоко ценил Аристотеля за то, что он придал логике «ученый вид», и Бэкона, который первым после средних веков показал, что «все человеческие познания состоят в исследовании предметов, нас окружающих…». Основной формой мышления, по Додашвили, является суждение, но его он иногда трактует идеалистически и вообще отождествляет его с предложением. Понятие он определяет как следствие суждения, как совокупность существенных признаков вещей, но наделяет его чертами наглядности, видя в нём чувственное представление. Умозаключение трактуется им как «развитое суждение», состоящее из двух понятий, соединенных третьим, что означает сведение всех форм умозаключения к силлогизму, хотя Додашвили рассматривает и индукцию, и аналогию. Соломон Додашвили был учителем Н. Бараташвили, другом и соратником плеяды грузинских романтиков.

Рождение

Существует несколько вариантов даты рождения Соломона Додашвили, однако, по мнению большинства авторов наиболее вероятной является дата 17 мая 1805 года. В качестве альтернатив рассматриваются также даты 1802 год, 1803 год, 1804 год, 1806 год и даже 1815 год. М. Гоцадзе, один из крупнейших исследователей личности Соломона Додашвили, отмечает, что во многих документах существует множество корректур, что по его мнению, является результатом устной передачи информации, опечаток, а иногда и примерного исчисления. Впервые Соломона Додашвили упомянули в прессе в 1875 году. Как писала пресса того времени, «Додаев родился в 1805 году». Согласно документу, который хранился в семье Додашвили, «Соломон родился в 1805 году, в майские именины Андроника». Кроме того, в пользу версии 1805 года говорит и письмо самого Додашвили — 7 февраля 1833 года Додашвили писал : «От рождения мне 28 лет». Майские именины Андроника праздновались 17 мая. Исходя из вышесказанного, М. Гоцадзе с уверенностью отмечает, что Додашвили родился 17 мая 1805 года.

Фамилия

Фамилия Додашвили являлась фамилией государственных крестьян и известна с 1684 года. В одном из документов того времени встречается следующее :

Я, Додашвили Папуна, передаю книгу купли-продажи и пишу письмо сие Хороникона ტობ.

Оригинальный текст (груз.)  

ნასყიდობის წიგნი და ფიცი დაგიწერე და მოგეც მე დოდაშვილმა პაპუნამა... დაიწერა წიგნი ესე ქორონიკონსა ტობ.

— Центральный Государственный Исторический Архив; Фонд 1457; тетрадь VI; стр. 1106 - 1110

Заал Чичинадзе пишет, что отец Соломона Додашвили был священником из крестьян, а В.Орбелиани в одном из писем отмечает, что Додаев был крестьянином. О социальном происхождении Додашвили интересные сведения содержатся в документе 1821 года. В документе в частности говорится, что:

Соломон Додаев, Сигнагского уезда, селения Магаро, священника, из казённых крестьян, Иоанна сын.

Семья

Семья Соломона Додашвили была многочисленной. Наиболее интересные сведения о семье содержатся в 22 рукописи S фонда исторического музея Грузии и документе из архива Вятского губернаторства. На титульном листе ркописи № 22 даются следующие сведения о семье Додашвили -

Дети Иоанна — Соломон, Степан, (Михаил и Николай умерли в младенчестве), Иасе, Придон. Женщины - Агафья, Мелания и Нино.
Соломон родился в 1805 году (В майские именины Адроника). Его дети — Иоанн родился 21 сентября 1829 года (Дочь Нина первого августе 1831 года ), Константин в декабре 1832 года. Елена — жена Соломона.

Рукопись №22

В документе из Вятского архива даются похожие сведения, однако несколько дополненные — «Имеет жену, двух малолетних детей и дочь, которые живут с ним, отец, мать, три брата, три сестры, живут в Сигнахском уезде, селении Магаро, и ещё брат, служащий в Сенате.»

Отец Соломона Додашвили был священником и образованным человеком. Обучение получил в монастыре Давид Гареджа, где слушал риторику и богословие католикоса Антона I. Именно отец начал обучать грамоте. Мать Соломона звали Варвара, и известно что в конце жизни она серьёзно болела.

Примечания

Литература:

• Абашник В.А. Харьковская университетская философия (1804-1920). - Харьков: Бурун и К, 2014. - Том 1. - С. 171-174.

Отрывок, характеризующий Додашвили, Соломон Иванович

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.