Дод де ла Брюнери, Гийом
| Гийом Дод де ла Брюнери | |
| фр. Guillaume Dode de la Brunerie | |
 маршал Гийом Дод де ла Брюнери | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск |
инженерные войска |
| Звание |
маршал Франции |
| Сражения/войны |
Война Первой коалиции, Египетский поход Бонапарта, Война третьей коалиции, Война четвёртой коалиции, Война на Пиренейском полуострове, Война Пятой коалиции, Поход Наполеона в Россию, Война Шестой коалиции |
| Награды и премии | |
Гийом Дод де ла Брюнери (фр. Guillaume Dode de la Brunerie; 30 апреля 1775 — 30 января 1857) — виконт, маршал Франции, французский военный инженер конца XVIII и 1-й половины XIX века
Биография
Родился 30 апреля 1775 года в Изере. Военное образование получил в Мезьерском (позднее Мецском) военно-инженерном училище.
Боевая и специальная служба Дода началась при осаде Майнца в 1795 году, где он руководил усилением правого фланга оборонительной позиции французской армии по отступлении её за Квейх. В следующем году он участвовал в укреплении и обороне тет-де-пона у Гюнингена, а в 1797 году — в переправе через Рейн у Дирсгейма.
В 1798 году Дод с дивизией Ренье находился в Египте в армии Бонапарта, где отличился при взятии форта Шамбре на острове Гоце. Затем он последовательно участвовал в наполеоновских кампаниях 1805, 1806, 1807 и последующих годов, причём в 1805 году за отличие был произведён в полковники.
В 1808 году отличился на Пиренейском полуострове при осаде и взятии Сарагосы, за что был в 1809 году произведён в бригадные генералы и получил баронский титул, а в 1810—1811 годах — при осаде Бадахоса, где заведовал всеми осадными работами.
В войну 1812 года Дод находился в Великой Армии начальником инженеров, сначала в корпусе Нея, а потом в корпусе Удино; заведовал укреплением французского лагеря при Полоцке. При отступлении Наполеона из России от Орши к Березине выбирал пункты переправы на Березине и участвовал в переправе через неё корпуса Удино; 5 декабря 1812 года произведён в дивизионные генералы. По отступлении из России, Дод в 1813 году командовал инженерными работами на Эльбе. В 1814 году был начальником инженеров в 11-м корпусе и затем в армии вице-короля Италии.
Отказавшись в 1815 году вступить в армию возвратившегося Наполеона, Дод в следующем году был назначен одним из генерал-инспекторов французской армии по инженерной части.
В 1823 году участие Дода в движении к Мадриду, взятии Трокадеро и осаде и взятии Кадиса было последним в его боевой деятельности, причём он за свои боевые подвиги был назван Великим командором ордена Почётного Легиона, в числе других наград, получил и русский орден св. Александра Невского. Также он был назван пэром Франции и получил титул виконта.
В 1840 году, после смерти также известного французского инженера генерала Ронья, Дод был назначен председателем фортификационного комитета, заведовавшего постройкой укреплений Парижа и, благодаря его исключительной энергии, знаниям и опытности, эти громадные работы были выполнены в небольшой семилетний срок с соблюдением большой экономии. За эту работу Дод 17 сентября 1847 года был произведён в маршалы, явившись вторым после Вобана маршалом во французском инженерном корпусе.
Умер 30 сентября 1857 года. Впоследствии его имя было выбито на Триумфальной арке в Париже.
В военной литературе известно сочинение Дода: «Précis des operations devant Cadix». .
Источники
- Дод Де-Ла Брюнери, Вильгельм // Двина Западная — Елец, Юлий Лукианович. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1912. — С. 159—160. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. К. И. Величко [и др.] ; 1911—1915, т. 9).</span>
- Charles Mullié. Biographie des célébrités militaires des armées de terre et de mer de 1789 à 1850, 1852
Напишите отзыв о статье "Дод де ла Брюнери, Гийом"
Отрывок, характеризующий Дод де ла Брюнери, Гийом
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
