Доживём до понедельника
| Доживём до понедельника | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Киностудия имени М. Горького. |
| Длительность |
106 мин |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Доживём до понеде́льника» — советский художественный фильм, снятый зимой-весной 1967 года режиссёром Станиславом Ростоцким.
Съёмки фильма проходили в московской средней школе № 234 (теперь № 1380), сейчас около школы находится построенная позже станция метро Медведково[1] (ул. Тихомирова, 10). Фильм вышел на экраны СССР осенью 1968 года и был тепло принят публикой. Несколько ранее фильм показали делегатам II Всесоюзного съезда учителей, проходившего 2—4 июля 1968 года в Москве. После просмотра фильма зрители стоя аплодировали его создателям и актёрам (самый же первый показ состоялся на Всесоюзном слёте молодых передовиков производства в г. Комсомольске-на-Амуре при открытии Дома молодёжи приехавшим первым космонавтом Ю. А. Гагариным 15 июня 1967 года).
Автор сценария Георгий Полонский рассказывал, что он не хотел, чтобы главную роль Ильи Семеновича Мельникова играл Вячеслав Тихонов. Ему он казался слишком красивым и благополучным для своего любимого героя. Хотелось героя непривлекательного внешне, с каким-то душевным надломом[2].
Содержание
Сюжет
 |
Описание сюжета в статье или разделе является слишком длинным или подробным в сравнении с остальным текстом статьи. Пожалуйста, отредактируйте статью, чтобы в ней описывалось произведение, а не просто пересказывался сюжет.
|
Три дня из жизни 9-го класса обычной советской средней школы — четверг, пятница, суббота.
В школу пришла преподавать английский язык недавняя выпускница школы Наташа Горелова (Ирина Печерникова). Историю в этой школе преподает её бывший наставник Илья Семёнович Мельников (Вячеслав Тихонов).
Любимец учеников и талантливый педагог Илья Семёнович, несмотря на солидный возраст, холост, живёт с матерью (Ольга Жизнева). Он настолько прям, принципиален и требователен к другим, что часто создаёт конфликты. Так, в резкой форме он выговаривает учительнице начальных классов Таисии Николаевне за её неграмотную речь («я им говорю не ложьте, а они ложат»), матери двоечника Левикова, которому вопреки совести «натянул» тройку, ученице за её отца, приславшего письмо с несогласием с выставляемыми его дочери оценками. Преподаватель литературы с двадцатилетним стажем Светлана Михайловна назидательна, суха и строга, страдая от несложившейся личной жизни, пытается найти смысл в работе учителем, ревнует Мельникова в работе. В Мельникове зреет внутренний конфликт — ощущения возраста, невоплощенность идеалов молодости, несовершенство мира, слабая возможность изменить его, неблагодарность учеников, невозможность ответить на чувства молодой коллеги Натальи Сергеевны, отзываются болью в его сердце.
Гена Шестопал влюблён в одноклассницу Риту Черкасову, но она не воспринимает его всерьёз, ей нравится циничный неформальный лидер класса красавчик Костя Батищев.
Четверг
В течение первого дня выясняется «расстановка сил». Общую ловлю полетевшей во время урока английского по классу вороны возглавила молодая учительница, но после неодобрительной оценки её поведения Мельниковым она занимает жёсткую позицию по отношению к ученикам. Те, категорические противники такой «подмены», бойкотируют следующий её урок.
Музицирующему после уроков Мельникову в пустом полутёмном актовом зале Светлана Михайловна пытается навязать беседу в свойственной ей назидательной манере, пеняет ему на изменившийся не в лучшую сторону характер его поведения, намекает, что он, как и она, одиноки, пытается петь (довольно неплохо) популярную песню «В городе дождь…»[3] Илья Семёнович отвечает неохотно, подлавливает собеседницу на незнании Баратынского и в конце «серьезным тоном» сообщает ей о «новых оценках творчества поэта».
Случайно встретившийся Илье Семёновичу бывший ученик Борис Рудницкий неприятно поражает его цинизмом — проезжая в служебном автомобиле, тот с оттенком превосходства обсуждает в том числе и работу Мельникова.
Мать безрезультатно пытается разговорить Илью Семёновича, из-за собственных переживаний он не в настроении разговаривать, но устраивает телефонный розыгрыш Наталье Сергеевне. Перезвонив, он советует не сильно переживать из-за детских выходок.
Пятница
Утром в учительской Мельников устраивает разнос Таисии Николаевне. Затем он, как классный руководитель, выходит во двор и доказательно объясняет неявившимся на урок английского ученикам их неправоту, приводя их в смущение и своим авторитетом, и авторитетом приведённых им исторических примеров, а Наталья Сергеевна просто извиняется перед ними. Класс дружно идёт на урок.
Илья Семёнович заходит в свой кабинет, частично — школьный музей, и видит уборщицу (Валентина Телегина), «проводящую экскурсию» с первоклассниками. Мельников неприятно поражён столь «равноценной» заменой внезапно заболевшей Таисии Николаевны.
Девятиклассники пишут сочинение с темами на выбор: образы Катерины («Гроза») или Базарова («Отцы и дети») и «Моё представление о счастье». Большинство выбирает последнюю, «вольную» тему. Откровенное и искреннее сочинение о счастье, написанное Надей Огарышевой, вызывает негодование Светланы Михайловны. Сочинение читают вслух, и класс вовсе не разделяет возмущение учительницы.
Сочинение Гены состоит из одной фразы: «Счастье — это когда тебя понимают!».
Илья Семёнович имеет тяжелый разговор с директором школы Николаем Борисовичем, своим однокурсником и фронтовым товарищем. Мельников чувствует, что не может больше работать в обстановке беспринципности и лицемерия, нарастающих в обществе. Директор сдаётся и соглашается отпустить Мельникова.
При обсуждении сочинения Нади в классе Гена Шестопал резко высказывается о «двух У», на которых построены отношения учеников с учителем: угадать и угодить.
После собрания Гена и Рита в спортзале школы рассуждают о любви. Черкасова говорит, что Генка не может рассчитывать с ней на взаимность из-за маленького роста, в ответ на что Гена утверждает, что она не «луч света в тёмном царстве» и главное — самому находиться в состоянии влюблённости.
Суббота
Наталья Сергеевна просит разрешения присутствовать на уроке Ильи Семёновича в 9в, темой которого является революция 1905 года, восстание на крейсере «Очаков» и личность Петра Шмидта. Илья Семенович ведёт урок в присущей ему неформальной манере, открывая ученикам смысл исторических событий и мотивы поступков их участников. Его рассказ резко контрастирует с дремучей необразованностью Сыромятникова и утонченным цинизмом Батищева.
В учительской Светлана Михайловна обнаруживает пепел от сожжённых тетрадей с сочинениями девятого «В» и пояснительную записку. В содеянном сознается Гена Шестопал, и его уводят в кабинет к директору — «с вещами». Илья Семёнович идёт защищать своего ученика, а в классе обсуждают слух, что Мельников собрался уйти из школы.
Возвратившись в класс, отстоявший Генку Илья Семёнович прощается с учениками, минуту молча вглядывается в их глаза, потом уточняет, что прощается только до следующего урока.
В ролях
- Вячеслав Тихонов — Илья Семёнович Мельников, учитель истории
- Ирина Печерникова — Наталья Сергеевна Горелова, учительница английского языка
- Нина Меньшикова — Светлана Михайловна, учительница русского языка и литературы
- Михаил Зимин — Николай Борисович, директор школы
- Ольга Жизнева — Полина Андреевна, мать Мельникова
- Дальвин Щербаков — Боря Рудницкий, бывший ученик Мельникова
- Надир Малишевский — телеведущий
- Людмила Архарова — Надя Огарышева, ученица
- Валерий Зубарев — Генка Шестопал, ученик
- Ольга Остроумова — Рита Черкасова, ученица
- Игорь Старыгин — Костя Батищев, ученик
- Роза Григорьева — Света Демидова, комсорг
- Юрий Чернов — Сыромятников, ученик
- Любовь Соколова — Левикова, мать Вовы
- Аркадий Листаров — Вова Левиков, ученик-двоечник
- Виктория Чаева — учительница
- Герман Качин — Игорь Степанович, учитель физкультуры
- Клавдия Лепанова — Клавдия Сергеевна, учительница
- Софья Гаррель — Раиса Павловна, учитель математики
- Нина Емельянова — Таисия Николаевна, учительница 1-го А
- Валентина Телегина — школьная нянечка
- Нина Гребешкова — Аллочка, учительница химии
- Софья Пилявская — учительница
- Яков Ленц — старый учитель географии
- Виктор Маркин — учитель
Съёмочная группа
- Автор сценария: Георгий Полонский — сценарий фильма был написан в качестве дипломной работы.
- Режиссёр: Станислав Ростоцкий (единственный фильм, в котором Ростоцкий снял свою жену актрису Нину Меньшикову).
- Оператор: Вячеслав Шумский
- 1-й ассистент оператора Виталий Чистяков
- Композитор Кирилл Молчанов
- Художник-постановщик: Борис Дуленков.
Песни
- Песню «В городе дождь» (стихи Евгения Евтушенко — музыка Эдуарда Колмановского) напевает Светлана Михайловна
- Песня «Иволга» («В этой роще берёзовой…» — музыка Кирилла Молчанова на стихи Николая Заболоцкого) звучит в исполнении Вячеслава Тихонова.
- Романс «Я ехала домой» напевает Рита Черкасова.
- К основной музыкальной теме фильма Георгий Полонский позже написал стихи, и «Журавлиная песня» с 1972 г.[4] часто исполнялась детскими хорами.
Награды
- Лучший фильм 1968 года по опросу журнала «Советский экран»[5]
- Главный приз VI Международного кинофестиваля в Москве (1969)
- Государственная премия СССР (1970)
Напишите отзыв о статье "Доживём до понедельника"
Примечания
- ↑ Ирина Ивойлова [www.rg.ru/2010/01/21/school.html Школьная история] // «Российская газета» : № 11 (5090) от 21 января 2010. — Пермь, 2011. — С. 11.
- ↑ [old.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=2829 Энциклопедия отечественного кино. Полонский Георгий Исидорович]
- ↑ [erichware.net/neavtor/stixi/evtuwen.htm «В ГОРОДЕ ДОЖДЬ»]
- ↑ [www.bdh.ru/audio/audio.shtml Аудиозаписи Большого Детского Хора (каталог)]
- ↑ [www.teatral-online.ru/news/4113/ Сегодня Игорю Старыгину исполнилось бы 65 лет]
Ссылки
- [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1805 «Доживём до понедельника»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Доживём до понедельника
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
