Дозуа, Гарднер

Гарднер Дозуа
Gardner Dozois
Дозуа в 1998 году.
Имя при рождении:	Гарднер Рэймонд Дозуа
Дата рождения:	23 июля 1947(1947-07-23) (76 лет)
Место рождения:	Сейлем, Массачусетс, США
Гражданство:	США
Годы творчества:	1966 — наст. время
Язык произведений:	английский
Премии:	«Хьюго» (15) «Небьюла» (2) «Локус» (36)

Га́рднер Рэ́ймонд Дозу́а (англ. Gardner Raymond Dozois; род. 23 июля 1947, Сейлем, Массачусетс) — американский писатель-фантаст и редактор. С 1984 по 2004 годы был главным редактором журнала Asimov’s Science Fiction. Он выиграл множество премий «Хьюго» и «Небьюла» и как редактор, и как автор рассказов.

Биография

Дозуа родился 23 июля 1947 года в Сейлеме, штат Массачусетс. Окончил среднюю школу Сейлема в 1965 году. С 1966 по 1969 годы служил в армии в качестве журналиста, после чего переехал в Нью-Йорк, чтобы работать редактором научной фантастики.

Он говорил, что он обратился к чтению художественной литературы как к бегству от провинциализма своего родного города.

Дозуа был тяжело ранен в автомобильной аварии, когда возвращался с игры Филадельфия Филлис в 2004 году (в результате чего он пропустил Worldcon впервые за много лет), но полностью выздоровел.

В настоящее время он живёт в Филадельфии.

Литература

Как писатель, Гарднер Дозуа работал в основном в короткой форме. Он шесть раз был среди номинантов на премию «Небьюла» за лучший рассказ, но лишь два раза получил её — в 1984 году за «Миротворца», в 1985 — за Morning Child. В 1972, 1973 и 2001 годах он был среди номинантов «Небьюлы» в категории за лучшую короткую повесть; в 1974 году был претендентом на «Небьюлу» за лучшую повесть; в 1979 году претендовал на «Небьюлу» за лучший роман (за Strangers).

Его рассказы были собраны в сборниках: The Visible Man (1977), Geodesic Dreams, Slow Dancing through Time (1990, в сотрудничестве), Strange Days (2001), Morning Child and Other Stories (2004) и When the Great Days Come (2011). Как романист, Дозуа является автором единственного романа — Strangers (1978). Он был соавтором в произведениях Nightmare Blue (1977, совместно с Джорджем Эффингером) и Hunter’s Run (2008, совместно с Джорджем Мартином и Дэниелом Абрахамом (en)). Когда Дозуа стал главным редактором Asimov’s Science Fiction, его писательская активность пришла в упадок. Также он стал писать краткие обзоры художественной литературы для Locus’а.

Редактор

Гарднер Дозуа, пожалуй, наиболее известен как человек, получивший рекордные 15 «Хьюго» как лучший профессиональный редактор. Он получал эту премию почти каждый год: в 1988—1993, в 1995—2001, в 2003 и 2004 годах. В 1987, 1994, 2002, 2005 и 2007 годах он был в числе номинантов. Интересно отметить, что все «Хьюго» были им получены в период, когда он был главным редактором журнала Asimov’s. В дополнение к своей работе в Asimov’s, он также работал в 1970-х годах в таких журналах как Galaxy Science Fiction, If, Worlds of Fantasy и Worlds of Tomorrow.

Дозуа хорошо известен как составитель антологий рассказов. После своего ухода с поста гл. ред. Asimov’s он остался редактором серии антологий The Year's Best Science Fiction, публикуемой ежегодно с 1984 года. Также, вместе с Джеком Данном он редактировал серии тематических сборников: «Кошки», «Динозавры», «Морские змеи», «Хакеры». Гарднер Дозуа получил 20 премий «Локус» за лучшую антологию; и ещё 16 как редактор.

Дозуа последовательно выразил особый интерес к приключенческой НФ и космической опере, которую он называет «центр-ядро НФ» (англ. center-core SF).

Майкл Суэнвик, с которым Дозуа сотрудничал в фантастике, опубликовал в издательстве Old Earth Books большое интервью с ним в 2001 году. Названное Being Gardner Dozois, оно охватывает каждое опубликованное Дозуа художественное произведение. В 2002 году Being Gardner Dozois было номинировано на премию «Хьюго» в категории за лучшую книгу о фантастике. А в 2002 году интервью выиграло премию «Локус» в категории Best Non-fiction/Art Book.

Библиография

• 1975 — Nightmare Blue, совместно с Джорджем Эффингером, ISBN 978-0006146179.
• 1978 — Strangers, ISBN 3-8118-3512-2.
• 2008 — Hunter’s Run, совместно с Джорджем Мартином и Дэниелом Абрахамом, ISBN 978-0061373299.

Ссылки

• [www.isfdb.org/cgi-bin/ea.cgi?Gardner_Dozois Gardner Dozois] на сайте Internet Speculative Fiction Database
• [web.archive.org/web/20080125134625/www.sfwa.org/reading/rec_dozois.htm Gardner Dozois’s Recommended Reading List]

Отрывок, характеризующий Дозуа, Гарднер

Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.