Домусульманская Аравия
Домусульманская Аравия — это период, охватывающий историю Аравийского полуострова до появления ислама и создания Арабского халифата в VII веке. В исламской теологии культура доисламского периода обозначается термином «джахилия».
Содержание
Палеолит
Доашельская индустрия Хадрамаута многослойной пещерной стоянки Аль-Гуза в Йемене, характеризуется инвентарём, характерным для олдувайских памятников[1]. На основании геоморфологических, стратиграфических палеомагнитных данных из нижнего культуросодержащего горизонта Н можно сделать вывод, что заселение Южной Аравии человеком произошло ок. 1,65—1,35 млн лет назад[2]. В эпоху раннего палеолита именно Аравия стала первым местом, откуда человечество начало шествие по планете[3][4].
Данные люминесцентной хронологии указывают, что 130 тысяч лет назад Аравийский полуостров был относительно жарче, количество дождевых осадков было выше, благодаря чему он представлял собой покрытую растительностью и пригодную для обитания землю. В это время уровень Красного моря упал и ширина его южной части составляла всего 4 км. Это на короткое время создало для людей возможность форсирования Баб-эль-Мандебского пролива, через который они достигли Аравии и основали ряд первых стоянок на Ближнем Востоке — таких, как Джебель Файя (en:Jebel Faya)[5][6]. Ранние мигранты, спасаясь от климатических изменений в Африке, перешли через «Врата Скорби» на территорию современных Йемена и Омана и дальше через Аравийский полуостров в поисках более благоприятных климатических условий. Между Красным морем и Джебель-Файя (ОАЭ) — расстояние в 2000 км, где ныне располагается непригодная к жизни пустыня, однако около 130 тысяч лет назад, в эпоху окончания очередного ледникового периода, Красное море было достаточно мелким, чтобы пересечь его вброд или на небольшом плоту, а Аравийский полуостров представлял собой не пустыню, а покрытую зеленью местность. С концом ледникового периода в Европе климат стал более жарким и засушливым и Аравия превратилась в пустыню, плохо приспособленную для жизни человека.
В эпоху верхнего палеолита/мезолита территорию Аравии населяли племена носителей гаплогруппы С.
Расселение семитов
Некоторые авторы полагают, что Аравия была отечеством древних семитов[7], одной из ветвей которых были арабы. Другие считают, что семиты в V тысячелетии до н. э. мигрировали из африканского региона Сахары[8]. В любом случае они уже на рубеже IV—III тысячелетий до н. э. обосновались в Аравии. Древние кочевники-арабы поклонялись богине Аллат, чтили звёзды и верили в талисманы (в глубокую древность уходит культ чёрного камня).
Древняя Аравия
В середине II тысячелетия до н. э. из южноарабской языковой и племенной общности началось выделение крупных племенных союзов: маинейского, катабанского, сабейского. Племена управлялись вождями — кабирами, во главе союзов племен со временем стали мукаррибы, совмещавшие в себе жреческие и церемониальные функции. Во время военных походов они приобретали титул малик (царь)[9]. На основе союза племен начали формироваться царства. В XIV веке до н. э. сформировалось царство Маин, от которого через западную Аравию к Египту и Ханаану протянулся Путь благовоний. На этом пути маинцы построили перевалочные пункты Мекку и Медину. Южным конкурентом Маина стало Сабейское царство, известно благодаря упомянутой в Ветхом Завете Царице Савской, современнице Соломона. Южноаравийская письменность, принятая в Маинском и Сабейском царстве c IX века до н. э., развилась на основе хананейского письма, что указывает на связи Йемена с древней Палестиной, закрепленную в библейской легенде о происхождении прародителя арабов Измаила от Авраама. Через гавани южной Аравии проходят морские караванные пути из Средиземноморских стран в Индию (Офир).
Сабейское царство благотворно влияло на прогресс в сопредельных регионах Африки. В VIII веке до н. э. на эфиопские земли прибыла крупная сабейская колония, стремительно отделившаяся от своей аравийской метрополии. С прибытием сабеев связана известная эфиопская легенда о «Соломоновой династии», представителями которой якобы являлись эфиопские цари. Согласно легенде, все они были потомками древнеизраильского царя Соломона и библейской царицы Савской, то есть, правительницы Сабейского царства. Эфиопы традиционно называли царицу Савскую эфиопской Македой или Билкис. Переселение аравийцев на плато Тигре привело к распространению в Эфиопии не только семитских языков, но и многочисленных навыков: каменного строительства методом сухой кладки и резьбы по камню, расписной керамики и ещё некоторых достижений цивилизации. Смешавшись с кушитами, обитавшими в регионе Тигре, аравийские переселенцы образовали агази — древнеэфиопскую народность, по имени которого современная территория Тигре стала известна как «страна Агази», а древнеэфиопский язык — как геэз.
В VI—IV веках до н. э. арабы выступали союзниками державы Ахеменидов. В созданной при царе Дарии I Бехистунской надписи Аравия упоминается среди других персидских сатрапий.
Античная Аравия
Во II веке до н. э. на северо-западе Аравии образовалось Набатейское царство со столицей в Петре, в котором арабы вытеснили древних идумеев. Помимо территории Иордании набатеи контролировали запад современной Саудовской Аравии (Мадаин-Салих), а также имели свои форпосты на Синае (Дахаб) и в южной Сирии (Эс-Сувейда). Набатейцы пользовались набатейским письмом, которое послужило основой для арабского алфавита. Спустя триста лет римляне захватили Набатейское царство и включили его в состав своей провинции Каменистая Аравия.
Синхронно набатейскому царству на юго-западе Аравии появляется Химьяр, пришедший на смену Сабейскому царству в 115 году до н. э.[10]. Столицей Химьяра стал Зафар. Со временем (при Зу-Нувасе) в нём сильные позиции занял иудаизм. В IV и VI веках эфиопское войско дважды разорило юго-западную Аравию. После второго похода эфиопский гарнизон во главе с эфиопским наместником Абрахой поднял мятеж и образовал самостоятельное провизантийское государство Химьяр с центром в Сане, которая стала центром распространения христианства в южной Аравии. По легенде в 570 году Абраха направил карательную экспедицию в тогда ещё языческую Мекку, которая закончилась провалом (Год Слона).
Ирано-византийское пограничье
Экспансия химьяра в центральную Аравию привела к появлению Кинда. Геополитически ориентированные на Византию киндиты столкнулись с «персидскими арабами» под предводительством Лахмидов, кочевавших в низовьях Евфрата. По территории Аравии прошёл цивилизационный разлом между христианской Византией и зороастрийской Персией, в зоне которого полыхала ожесточенная межплеменная война. В VI веке на смену ослабевшим киндитам византийскую политику стали проводить Гассаниды, которые также потерпели поражение и к концу VI века Аравия была превращена в персидскую окраину.
См. также
Напишите отзыв о статье "Домусульманская Аравия"
Примечания
- ↑ Амирханов Х. А. Каменный век Южной Аравии / РАН. Ин-т археологии. – М.: Наука, 2006. – 693 с. – Библиогр.: с. 589–597.
- ↑ Амирханов Х. А., Деревянко А. П. Разведки памятников каменного века в Дагестане в 2003 г. // Древности Кавказа и Ближнего Востока. — Махачкала: Эпоха, 2005. — С. 33-40.
- ↑ [www.countries.ru/library/ancient/civ_arabia.htm Цивилизации Древней Южной Аравии]
- ↑ [lenta.ru/news/2012/01/27/arabia/ Аравийский полуостров признали первым плацдармом человеческой миграции]
- ↑ [elementy.ru/news/431505 Найдено новое подтверждение раннего выхода сапиенсов из Африки «южным путём»] — Элементы - новости науки
- ↑ [archive.archaeology.org/1105/trenches/homo_sapien_migration_africa_arabia.html From the Trenches - New Evidence for Mankind's Earliest Migrations] — Archaeology Magazine Archive
- ↑ [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Eger/02.php Егер О. Всемирная история (том первый. Древний мир)]
- ↑ [www.wirade.ru/history/history_ancient_asia_02_middle_east.html Восточное Средиземноморье и Аравия]
- ↑ [www.mystic-chel.ru/east/arabia/516.html Южноаравийские государства в древности]
- ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000017/st045.shtml Аравия в III—I веках до н. э.]
Литература
- Браницкий А. Г., Корнилов А. А. [www.fmo.unn.ru/files/2013/01/Religii-regiona.pdf Религии региона]. — Н. Новгород: ННГУ имени Н. И. Лобачевского, 2013. — 305 с.
| |||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Домусульманская Аравия
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
