История Боснии и Герцеговины

В древности территория Боснии и Герцеговины была заселена иллирийцами и кельтами. С I века н. э. — под властью Древнего Рима (провинции Верхняя, Нижняя Паннония и Далмация). С VI века — в составе Византии. В VI—VII веках заселена сербами. Босния как племенное княжение упоминается в X веке. Попеременно входила в состав Сербии, Хорватии, Византии и Венгрии. Боснийское государство образовано в XII веке. С конца XII века получило распространение богомильство, из которого выросла Боснийская церковь. В меньшей мере были распространены католическая и православная церкви. Государство значительно расширилось в XIV веке при Степане Котроманиче и Твртко I, который провозгласил себя королём «сербов, Боснии, Поморья и Западных стран». В 1448 году боснийский феодал Степан Вукчич принял титул «гер­цога святого Саввы», отчего впоследствии его владения (прежняя область Хум) получили название Герцеговины.

Босния была завоёвана турками в 1463 году, Герцеговина — в 1482 году. В 1583 году области были объединены в Боснийский пашалык. Большинство феодалов и часть населения перешли в ислам. В 1875—1878 годах произошло Боснийско-герцеговинское восстание. Решением Берлинского конгресса 1878 года Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину, а в 1908 году её аннексировала. После распада Австро-Венгрии в 1918 году вошла в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев. В 1945 году образована республика Босния и Герцеговина в составе Югославии. В 1960-е годы изменилось соотношение в численном составе православных и мусульман в пользу последних. В марте 1992 года республика провозгласила независимость, которая была признана миром в апреле того же года. В 1992—1995 годах велась межэтническая Боснийская война, которая завершилась новой организацией государства на основе Дейтонских соглашений.

Дославянский период

Древнейшим населением Боснии были неандертальцы, которые проживали здесь в раннем палеолите. Затем, в позднем палеолите им на смену пришли более современные люди. Во времена неолита на территории Боснии и Герцеговины происходило взаимодействие и взаимопроникновение культур Средиземноморья и Подунавья. Найдены гравированные изображения в пещере Бадань близ Столаца в Герцеговине (например, «лошадь, пронзённая стрелами»), которые датируются XV веком до н. э. На северо-востоке Боснии и в верхнем течении реки Босны существовала неолитическая Старчево-Кришская культура. Герцеговина находилась под влиянием культур импрессо (штампованной керамики), распространённой в западном Средиземноморье, как видно, например, по находкам в Зелёной пещере близ Мостара. В среднем неолите в районе Високо, Какань и других люди жили в землянках из дерева в сочетании с плетнем, обмазанного глиной. Бутмирская культура, существовавшая в III тысячелетии до н. э., отличается изящной глазированной керамикой с разнообразным геометрическим орнаментом, чаще всего в виде спиралей. Этой культуре принадлежат реалистичные скульптуры людей с отдельными гротескными частями тела.

В эпоху бронзы по территории Боснии и Герцеговины расселились иллирийские племена: в центральной и восточной Боснии — диседиаты, на севере Герцеговины и на юго-западе Боснии — авторитаты. В IV веке до н. э. сюда пришли кельты, которые со временем частично слились с более многочисленными иллирийцами. С III века до н. э. Балканами стали овладевать римляне. Ими были созданные провинции Иллирик и Далмация. III веке в иллирийские провинции империи проникло христианство. В 395 году после раздела Римской империи по реке Дрине прошла граница между Западной и Восточной Римской империями. Этот разлом имел далеко идущие последствия для народов Балкан: одни из них в течение долгого времени находились под политическим и культурным влиянием Византии, а другие — католического Запада.

Средние века

Переселение славян и образование государственности

См. также: Переселение славян на Балканы

По данным византийского императора Константина Багрянородного, сербы появились на Балканах в 1-й половине VII века. Они заняли территории современных Сербии, Черногории, Боснии и части Хорватии. После переселения на Балканский полуостров первыми территориальными объединениями у сербов, как и у большинства южных славян, были жупы. Жупы обычно занимали районы, ограниченные течением рек или горами. Их центрами являлись укреплённые поселения или города. Как административные территориальные единицы жупы в дальнейшем стали прочной основой Сербского государства. Однако византийцы все эти земли назвали «склавинии». После расселения славян на Балканах в византийских источниках появляются сведения о множестве склавиний от Салоник до Константинополя, а позднее и о склавиниях, расположенных выше городов на далматинском побережье. Иллирийцы были ассимилированы славянами или мигрировали в горные районы, где продолжали жить под именем влахов.

На общественное развитие славянской Боснии оказали влияние авары — создатели Аварского каганата, которые в течение двух ста лет господствовали над славянами. Вскоре после переселения славян на Балканский полуостров стали создаваться и политические союзы соседних жуп во главе с князьями или банами (в Боснии). Должности жупанов, князей и банов постепенно становились наследственными и закреплялись за отдельными зажиточными и влиятельными родами. Постоянная борьба и военные столкновения этих сравнительно мелких союзов вели к созданию более обширных территориальных объединений. Все эти политические образования находились под верховной властью Византии. Но их зависимость от империи была небольшой и сводилась к уплате дани. Признавая верховную власть Византии, сербы фактически были самостоятельными в политическом отношении.

Спустя некоторое время после переселения на Балканы сербы сформировали несколько крупных общин, которые затем стали государственными образованиями. Между реками Цетина и Неретва располагалось Неретвлянское княжество, которое византийцы именовали Пагания. Ей принадлежали и острова Брач, Хвар и Млет. Область между Неретвой и Дубровником называлась Захумье. Земли от Дубровника до Которского залива занимали Травуния и Конавле. Южнее, до реки Бояны, простиралась Дукля, которую позднее стали называть Зетой. Между реками Сава, Врбас и Ибар была Рашка, а между реками Дрина и Босна — Босния. После гибели сербского князя Часлава Клонимировича Босния отпала от его державы. В 1018 году она номинально попала под власть Византии. В начале XII века часть Боснии в результате войн попала в состав Венгрии. Венгерский король получил титул ramae rex, так как государство лежало в основном в долине реки Рамы. Король Венгрии назначал своих наместников — банов для управления Боснией.

Боснийское государство

Босния под названием «Босона» впервые упоминается в сочинении «Об управлении империей», написанном Константином Багрянородным около 950 года. В X веке письменные источники зафиксировали процесс обособления Боснии как особой этнополитической общности от остальных сербских земель. Босния, бывшая сербской склавинией после заселения её сербскими племенами, и первоначально возникшая в бассейне рек Босны и Врбаса, как целостное государственное образование появилось, вероятно, в X—XI веках. Во главе этого государства стоял бан. В начале XII века распалось Дуклянское государство, и Босния обрела самостоятельность. После присоединения Хорватского королевства к Венгрии в 1102 году, последняя стремилась покорить рядом расположенную Боснию. В 1150-е годы во главе боснийского государства был поставлен вассал венгерского короля — славонский вельможа Борич. После Византийско-венгерской войны в 1160-е годы Босния в течение 13 лет оказалась под Византией. Со смертью императора Мануила I она вернулась под власть Венгерского королевства. Отныне и до завоевания страны турками в 1463 году Босния, в той или иной мере, оставалась вассалом Венгрии. Страна была поделена на области, как и в Сербии, называвшиеся жупы. Они возглавлялись честниками, которые назначались баном. Они собирали налоги, осуществляли административно-судебные и военные функции. В 1241 году на боснийскую землю ступила орда монголов. В середине XIII века венгры отобрали у боснийцев северные области — Соли и Усора. Во время правления хорватского рода Шубичей новые правители старались расширить влияние католицизма в Боснии, преследуя боснийскую церковь, что вызывало сильное противодействие местной знати. Вскоре власть снова перешла к династии Котроманичей. Степан Котроманич смог значительно укрепить и расширить своё государство на запад и север, на Адриатическое побережье от Омиша до Дубровника. Во время неурядиц в Сербии он завладел Хумом. В 1332 году Степан II установил торговые отношения с Дубровником. Опорой правителя служили боснийские феодалы, которые в награду получали новые земли и города и освобождались от налогов. При Степане Твртко к Боснии отошли владения травунского феодала Николы Алтомановича, включая земли в бассейне рек Лима, Тары и Пивы, а также Поморье. В 1377 году Твртко I венчался в сербском монастыре Милешева у гроба святого Саввы как «король сербов, Боснии, Поморья и Западных стран». После включения в состав Боснии сербских и хорватских земель на Адриатике, чему способствовала ослабление Венгрии, Твртко провозгласил себя «королём Сербии, Боснии, Далмации и Приморья». В 1380-х годах турки совершили первые грабительские походы на Боснию. В 1389 году боснийцы участвовали в битве на Косовом поле.

Упадок и турецкое завоевание

См. также: Османское завоевание Боснии и Герцеговины

После смерти Степана Твртко центральная власть ослабела. В период правления Степана Дабиши усиливалось влияние боснийской властелы, в том числе Хорватиничей, владевших землями на северо-западе Боснии, Косачей — владетелей земель на юге страны, и Павловичей, земли которых располагались как в восточной Боснии, так и на юге в Травунии. В 1410 году под власть Венгрии перешли северные города Соли и Усора, а Сребреница отошла Сербии. Степан Вукчич, враждебно настроенный к королю Томашу, в 1448 году он принял титул «гер­цога святого Саввы» (или воеводы святого Саввы), отчего впоследствии его владения получили название Герцеговины. Последний ко­роль Боснии Степан Томашевич (правл. 1461—1463), будучи последним правителем средневекового сербского государства (1459), под угрозой турецкого вторжения в Боснию обратился за помощью к Риму и Венеции. На станке в Яйце, последней столице средневековой Боснии, на него впервые в истории страны была возложена корона, присланная папой. Степан отказался платить разорительную для страны дань султану. В ответ на это в 1463 году султан Мехмед II со своей армией вторгся в Боснию, занял Бобовац. Не получив поддержки от Рима, Степан бежал в город Ключ, где был схвачен в плен. Отдав приказ гарнизонам сдать города, Степан Томашевич был казнён под городом Яйце. Босния, раздираемая прежде феодальной и религиозной борьбой, практически без сопротивления сдалась на милость победителю. После падения Боснии Венеция 14 июня 1463 года возвестила:

На глазах у мира сгорело одно выдающееся королевство.

Турецкий поход длился в течение полутора месяцев. Завоевание вызвало массовый исход на земли соседней Венгрии. Только в Ликскую и Крбавскую жупанию после падения Яйце переселилось 18 000 сербских семей. Осенью 1463 года венгерский король Матьяш I организовал поход и завладел завоёванными турками землями в северной Боснии с городами Сребреником и Яйце, которые к 1528 году были отвоёваны турками. Герцеговина была полностью завоёвана турками в 1482 году.

Османская империя

См. также: Османское завоевание Боснии и Герцеговины

В период с 1465 по 1476 год на территории Боснийского санджака существовало созданное турками «Боснийское королевство». Турецкое завоевание сыграло негативную роль в истории южных славян: задержало общественно-экономическое развитие народов, создало противостояние между мусульманами и христианами. Боснийские феодалы во имя спасения собственного имущества вынуждены были переходить в ислам, который во второй половине XVI века полностью вытеснил христианство в верхних слоях населения. Феодально-зависимые крестьяне назывались райей. В некоторых районах Боснии проживало значительное количество скотоводов-влахов, которые преобладали в горных районах Герцеговины. Со временем влахи слились с райей. В XVI веке в Боснии, как и в соседних провинциях Османской империи, начался упадок рудников: в частности, в запустении оказалась Сребреница. Торговые пути, пролегавшие через Боснию на Адриатическое побережье, способствовали дальнейшему развитию торговли и ремёсел в этой стране. Во многих городах на Балканах действовали крепости с военным гарнизонами, при этом к XVI веку сильно изменился этнический состав крупных городов, основным населением которого стали турки-колонисты и потурченцы, которые со временем утратили связь с национальной культурой. Исламизация городского населения гарантировала более благоприятные условия для занятия торговлей и ремёслами. В отличие от Герцеговины и Сербии, в Боснии крестьяне массово переходили в ислам. Исламизация населения Боснии остаётся исторической загадкой. В то же время сохранились францисканские монастыри. Как и в Сербии, в Боснии действовали гайдуки, грабившие турецких феодалов. Крупным торговым и ремесленным центром Боснии стал город Сараево, росли такие города, как Фоча, Баня-Лука, Ливно, Мостар. При этом ряд старых торгово-ремесленных центров приходил в упадок. В 1580 году был создан Боснийский эялет.

После Австро-турецкой войны (1716—1718) правый берег реки Савы временно отошёл к австрийцам, по всей Боснии были выстроены новые оборонительные укрепления. Переписывание книг в Боснии продолжалось до XVIII века. В православных монастырях Требинье и Житомислич переписывались памятники древнесербской литературы, создавались хроники. Францисканские монастыри так же поддерживали литературную деятельность, были написаны фойничская летопись, хроника Никола Лашванина, летопись Андрия Шипрачича. Сохранились стихотворения в народном духе XVIII века. Католический писатель Матия Дивкович (1563—1631) создавал свои произведения на штокавском наречии, используя кириллицу. В XVII веке появляются первые писатели среди боснийских мусульман, писавшие народным сербским языком: Хасан Каимия и Мухамед Xеваи Ускюфи. Со временем религиозная картина в Боснии и Герцеговине усложнилась: сербы, хорваты и влахи переселялись в Австрийскую империю, которая расселяла беженцев-христиан с территорий современных Сербии и Боснии в районах Военной границы, население которой несло пожизненную службу и защищало границы с Османской империей.

После сербских восстаний 1804 и 1815 годов Сербия присоединила Новопазарский и Зворникский санджаки, ранее входившие в Боснийский пашалык. Административным центром пашалыка был Травник, с 1850 года — Сараево. По турецкой переписи 1851—1852 годов в пашалыке проживало 1 077 956 человек, главным образом сербов и хорватов; 44,9 % которых были православными, 37,3 % мусульманами и 16,5 % католиками. На смену военно-ленной системы пришло чифтликское землевладение. В ходе турецких реформ 1820—1830-х годов у боснийско-герцеговинских феодалов исчезли источники дохода, это привело к росту отработочных и натуральных повинностей крестьян. Леса, ранее принадлежавшие феодалам, были признаны государственным достоянием с правом бесплатного пользования. В 1820—1840-е годы в страну проникает иностранный капитал. В 1860-е годы была построена железная дорога из Баня-Луки до австрийского города Нови, телеграфная линия между Сараевым и Баня-Лукой.

Волнения и австро-венгерская оккупация

См. также: Оккупация Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины

Феодалы страны выступили против реформ, проводимых Турцией. В 1821 году в Сребренице, Мостаре и других городах Боснии вспыхнули восстания, результатом которых стала казнь 300 феодалов-повстанцев. В последующие годы неповиновение продолжилось: во время восстания 1831 года во главе с Хусейном Градашчевичем боснийское войско одержало победу над турками на Косовом поле. Чтобы ослабить боснийскую оппозицию турецкое правительство в 1833 году отделило от Боснии Герцеговину. Власть Турции была установлена только в 1851 году. В первой половине XIX века в стране получило развитие национально-освободительное движение, зародившееся в среде католического духовенства. Его итогом стало Боснийско-герцеговинское восстание 1875—1878 годов. В 1878 году Босния и Герцеговина получила автономию по Сан-Стефанскому миру, заключённому между Россией и Османской империей после окончания Русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Однако вскоре по Берлинскому трактату того же года Австро-Венгрия в период с июля по октябрь 1878 года оккупировала Боснию и Герцеговину.

Австро-Венгрия

После австро-венгерской оккупации Боснии и Герцеговины, юридически остававшейся под суверенитетом Османской империи, в страну хлынули иностранные капиталы, заинтересованные в дешёвой рабочей силе и сырье. Государство и Габсбурги являлись собственниками железных дорог, лесопильных заводов, угольных копей, табачных и текстильных производств. В производстве преобладали ремёсла и мануфактуры. Фабричные товары массово ввозились из Австро-Венгрии. Преследую военно-стратегические и экономические цели, государство быстрыми темпами возводило железные и шоссейные дороги. Происходил рост товарооборота и городского населения, в сельской местности сохранялся феодальный уклад. В Герцеговине с 1878 год возникали крестьянские волнения; крупное восстание произошло в 1882 году. В 1906 году по всей стране прокатилась волна забастовок рабочих. В 1880 году австро-венгерские власти добились от Константинопольской православной церкви, в подчинении которой находилась Босния и Герцеговина, права назначать митрополита и выплачивать ему жалование. В 1881 году была создана верховная организация боснийско-герцеговинских мусульман «Улеме меджлис», члены которой назначались государством. Деятельность католической церкви, которой правительство предоставило льготы и преимущества, доходила до разжигания национально-религиозной ненависти к сербам и мусульманам.

Аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией была объявлена 7 октября 1908 года. Часть общества Боснии и Герцеговины надеялось на освобождение страны из-под власти Австро-Венгрии и создание государства во главе с Сербией. В 1913—1914 годах была образована сербская националистическая организация «Млада Босна». Среди её участников был Гаврило Принцип, который 28 июня 1914 года в Сараево совершил убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии, что привело к началу Первой мировой войны.

Югославия

См. также: Босния и Герцеговина во Второй мировой войне

29 октября 1918 года во время распада Австро-Венгрии Хорватский сабор в Загребе провозгласил Государство словенцев, хорватов и сербов, власти которого сразу же объявили о прекращении участия в войне. 1 декабря того же года государство объединилось с Сербским королевством и Черногорией в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Очень быстро в Боснию и Герцеговину потек сербский капитал. На 31 декабря 1923 года в регионе было 37 сербских банков (с общим капиталом в 138 524 млн динаров), 11 — мусульманских с капиталом в 48 053 млн динаров, 9 — хорватских, 2 — еврейских с капиталом в 19 097 млн динаров, 35 остальных (правда, с намного большим суммарным капиталом - в 266 578 млн динаров).

В 1919—1924 годах земли Боснии и Герцеговины приняли беженцев из России, которые впоследствии были репрессированы властями Югославии. В 1920-е годы в Боснии была сосредоточена деревообрабатывающая и лесопильная промышленность, имевшая важное значение для экономики Югославии. В 1929 году боснийско-герцеговинские округа в государстве под новым названием Королевство Югославия вошли в Врбаскую, Дринскую, Зетскую и Приморскую бановины. В 1939 году часть территорий Боснии и Герцеговины вошла в Хорватскую бановину.

После нападения Германии на Югославию 10 апреля 1941 года усташи провозгласили «Независимое Хорватское государство», в которое вошли земли Боснии и Герцеговины. Сербы выселялись за пределы Боснии и Герцеговины, при этом многие из них погибали. По указу из Ватикана сербские крестьяне подвергались насильственному обращению в католицизм. Усташи разжигали в мусульманах ненависть к православным. С июля 1941 года в Боснии и Герцеговине начали действовать первые партизанские отряды. Для усмирения Герцеговины усташи отдали область итальянским оккупантам. К 1 мая 1945 года Босния была освобождена от немецких войск. C усташами тяжёлые бои продолжались до 25 мая. Во время войны погибли около 407 000 жителей Боснии и Герцеговины, в том числе около 209 тысяч сербов, около 100 тысяч мусульман, около 79 тысяч хорватов, около 10 тысяч евреев и около 5 тысяч цыган; уничтожено или значительно повреждено 130 крупных промышленных предприятий, 24 шахты, 1172 школы, почти полностью уничтожены города Босански-Петровац, Дрвар, Босанска-Крупа, Ключ, Прозор, Гламоч, Вишеград, Бихач, Рогатица, Босански-Брод и многие другие города и сёла.

Период социализма

В 1945 году Народная республика Босния и Герцеговина вошла в Федеративную Народную Республику Югославия, с 1963 года — Социалистическая Республика Босния и Герцеговина в составе Социалистической Федеративной Республики Югославия. Социалистические власти приняли ряд мер по ограничению мусульманского самоуправления. Например, в 1946 году республиканская скупщина ликвидировала шариатские суды. Следующей мерой, коснувшейся мусульманок республики, стала борьба против ношения чадры и паранджи. Поначалу титовские власти действовали осторожно, проводя разъяснительную работу. Однако, уже 28 сентября 1950 году закон запретил ношение чадры, паранджи и «любое закрытие женщинами своего лица» под угрозой штрафов и тюремного заключения до трех месяцев.

По переписи населения 1961 года в республике проживали 42,89 % православных, 25,69 % мусульман и 21,71 % католиков. По переписи 1971 года 37,19 % православных, 39,57 % мусульман и 20,62 % католиков. По переписи 1981 года: 32,02 % православных, 39,52 % мусульман и 18,38 % католиков. По переписи 1991 года: 31,2 % православных, 43,5 % мусульман и 17,4 % католиков. В 1961 году И. Тито предоставил мусульманам статус нации (ныне босняки). В годы существования социалистической Югославии республика особенно строго соблюдала принцип «братства и единства» народов, назначая на должности в государственные органы и учреждения равное количество представителей трёх национальностей.

Благодаря природным ресурсам с 1945 по 1983 год республика увеличила объём промышленного производства в 22 раза. Она обладала 85 % запасов железных руд Югославии, 100 % каменной соли, около 60 % асбеста и более 40 % бокситов. Гидроэнергетический потенциал Боснии и Герцеговины составлял 25 % потенциала Югославии. К 1992 году это была экономика индустриально-аграрного типа, удельный вес которой в ВВП Югославии составлял 13,4 %, удельный вес в экспорте Югославии — 14,4 %. При этом Босния и Герцеговина была беднейшей республикой Югославии, по уровню развития сопоставимой с автономным краем Косово. В 1984 году, в условиях глубокого экономического кризиса, разразившегося после смерти И. Тито, в Сараеве были проведены XIV Зимние Олимпийские игры.

Независимая Босния и Герцеговина

Политическое разделение общества Боснии и Герцеговины по этническому принципу произошло 26 мая 1990 года, когда была создана Партия демократического действия мусульман во главе с Алиёй Изетбеговичем. Спустя два месяца появилась Сербская демократическая партия во главе Радованом Караджичем, после чего хорваты основали в Боснии и Герцеговине своё отделение партии Хорватское демократическое содружество во главе с Мате Бобаном. Кроме националистических партий, в Боснии действовали в 1990 году две общесоюзные силы: коммунисты и созданный в сентябре 1990 года филиал Союза реформаторских сил. Последнюю организацию возглавлял на союзном уровне соратник Тито Маркович. Он и его сторонники выступали за сохранение СФРЮ при условии проведения реформ. 9 ноября 1990 года прошли выборы в парламент страны. На них представители общесоюзных сил потерпели сокрушительное поражение. Коммунисты и их союзники получили 9 % мест, реформисты А. Марковича только 5 % мест, несмотря на то, что их поддерживали в регионе подконтрольные союзным властям газета «Борба» и телевидение ЮТЕЛ. Большинство мест в Скупщине тогда завоевали представители трех националистических партий. На референдуме, который был организован мусульманскими и хорватскими депутатами без учёта мнения сербов, и проведён с 29 февраля по 1 марта 1992 года, 63 % избирателей проголосовали за независимость Боснии и Герцеговины. 6 апреля независимость страны была признана Европейским союзом, 7 апреля — США, в тот же день сербы провозгласили независимость Сербской республики. 3 июля хорваты объявили о создании собственной республики — Герцег-Босна со столицей в Мостаре.

Боснийская война

См. также: Боснийская война

Вооружённые столкновения в Боснии и Герцеговине начались после расстрела сербской свадьбы в Сараеве 1 марта 1992 года. 5 апреля того же года Югославская Народная Армия произвела блокаду Сараева. Вскоре разгорелась межэтническая война, охватившая всю страну. Мусульмане воевали против сербов или хорватов в зависимости от региона, иногда они воевали вместе с хорватами против сербов. 22 мая 1992 года Босния и Герцеговина стала членом ООН. Участие миротворческих сил ООН в поддержании мира на территории Боснии и Герцеговины было не эффективным. После военного вмешательства сил НАТО сербы в военном отношении потерпели поражение. 14 декабря 1995 года конфликт был урегулирован Дейтонским соглашением при посредничестве США, которое предусматривало сохранение единого государства, состоящего из двух частей: Мусульмано-хорватской федерации и Республики Сербской. За годы войны погибли, по сербским данным, 200 тысяч человек, 90 % которых пришлось на мирных жителей. До трёх миллионов человек были вынуждены покинуть свои дома, в том числе 800 тысяч мусульман в Средней и Восточной Боснии и Восточной Герцеговине, 800 тысяч сербов в Средней и Западной Боснии и Западной Герцеговине, около 500 тысяч хорватов в Средней Боснии, а также национальные меньшинства (албанцы, цыгане и другие). Война повлекла катастрофические последствия для экономики страны: было разрушено 3000 населённых пунктов, повреждены все железные дороги, разрушено 2000 км автодорог, 70 мостов. В денежном выражении ущерб оценивается до 80 млрд долларов США.

XXI век

Для обеспечения гражданского мира в послевоенной Боснии и Герцеговине расквартированы многонациональные силы миротворческой операции Европейского союза Althea из 600 человек, деятельность которых осуществляется на основании мандата Совета Безопасности ООН, продлённого на 2016 год. По данным МВФ за 2014 год, Босния и Герцеговина являлась беднейшей страной Европы, наряду с Украиной и Молдавией. В феврале 2014 года, в связи с тяжёлым экономическим положением страны, прошли демонстрации, вылившиеся в столкновения с полицией. Отношения между босняками, сербами и хорватами в 2014 году оставались напряжёнными; периодически звучали призывы к разделению государства. В 2008 году было подписано соглашение о стабилизации и ассоциации с Европейским союзом. В 2010 году Босния и Герцеговина получила план действий по вступлению в НАТО.

См. также

• Этническая история Боснии и Герцеговины
• История почты и почтовых марок Боснии и Герцеговины

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Босния // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Гильфердинг, А. Ф. Босния, Герцеговина и старая Сербия // Собрание сочинений А. Гильфердинга. — СПб.: Изд. Д. Е. Кожанчикова, 1873. — Т. 3. — VI, 541 с.
• Бромлей, Ю. В. и др. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1963_Istorija_Jugoslavii-1.pdf История Югославии]. — М.: Издательство АН СССР, 1963. — Т. I. — С. 136.
• Раннефеодальные государства на Балканах VI—XII вв. / Литаврин Г.Г.. — Москва: Наука, 1985. — 363 с.
• Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. — Москва: Языки славянской культуры, 2002. — 624 с. — ISBN 5-94457-065-2.
• Формирование раннефеодальных славянских народностей / Королюк В.Д.. — Москва: Наука, 1981. — С. 289.
• Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — 448 с. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
• Tepić, Ibrahim. Босния и Герцеговина с древнейших времён до конца Второй мировой войны = Bosna i Hercegovina od najstarijih vremena do kraja Drugog svjetskog rata. — Сараево: Bosanski kulturni centar, 1998. (сербохорв.)

Ссылки

• [vlib.iue.it/history/europe/Bosnia/ Материалы по истории Боснии и Герцеговины] В библиотеке World Wide Web Virtual Library  (англ.)
•  Викисклад: Атлас: История Боснии и Герцеговины 

Отрывок, характеризующий История Боснии и Герцеговины

– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.