Доисторическая Норвегия

Доисторическая Норвегия – период истории Норвегии от появления человека на её территории до появления детальных письменных источников (примерно до начала эпохи викингов).

Территория Норвегии неоднократно покрывалась ледником, и неоднократно ледник отступал. Однако следов пребывания гоминидов, предшествующих последнему ледниковому периоду, пока не обнаружено.

На протяжении голоцена изменения береговой линии Норвегии были не столь существенными, как в Швеции, однако коснулись региона Ослофьорда и очертаний фьордов Норвегии.

Каменный век

В период потепления Аллерёд лёд отступил с западного побережья Норвегии, и там возникли первые поселения человека. Предполагается, что раннее заселение Скандинавии происходило как по морю, так и по суше. Первыми поселенцами южной Норвегии были, вероятно, двинувшиеся на север палеолитические охотники с равнин Европы, принадлежавшие к Гамбургской, Аренсбургской культурам и культуре Федермессер. На южном и западном побережье Норвегии сложилась культура Фосна (охотники на оленей и рыболовы), на севере в Финнмарке – культура Комса (охотники на тюленей). Кремневые артефакты имеют сходство с аренсбургскими. Из-за обилия изделий из кости и рога этот период называют «веком кости и камня».

Позже складываются новые культурные единицы: Нёствет в Норвегии и параллельно Лимхамн в Швеции.

По данным антропологии, население южной Скандинавии до 5000 до н. э. уже практически не отличалось от современного.

В период 4500-2700 до н. э. в южной Норвегии встречаются отдельные памятники культуры воронковидных кубков.

V тыс. до н. э. датируется древнейшее из известных поселений в Норвегии – Трена в Хелгеланне. К IV тыс. до н. э. относится находки кьёккенмёддингов (куч «кухонных отбросов») в пещере Свартхола (близ Ставангера), жители которой питались мясом тюленей, морской птицей, рыбой, моллюсками, приручили собаку и были знакомы с керамикой. В III тыс. до н. э. на юге и юго-востоке Норвегии известны дольмены, хотя и относительно небольших размеров, их строителям было известно скотоводство и земледелие.

В неолитический период (2800-2200 до н. э.) часть территории Норвегии (юго-восточную) затронуло распространение культуры ладьевидных топоров (вероятно, из Южной Швеции). В Норвегии найдено около 160 боевых топоров из твердого камня (что более чем в десять раз уступает числу находок из Дании и Швеции).

В северной Норвегии в этот период продолжала существовать культура охотников и рыболовов: летние месяцы население проводило во внутренних районах вдоль рек, охотясь на лосей или оленей и ловя форель и лосося, а зимой жило в поселениях на побережье, где раскопаны многочисленные хижины. Из местных сланцев они изготавливали наконечники стрел и копий, скребки и крючки для ловли рыбы.

Ко второй половине III тыс. до н. э. многие ученые относят проникновение в Норвегию носителей индоевропейских языков. Возможно, к этому же или чуть более раннему периоду относится и проникновение в Скандинавию (вплоть до Норвегии) «первой волны» носителей финно-угорских языков и их контакты с предками германцев.

Частично затронула Норвегию (юго-запад, поселение Огна) керамика традиции колоколовидных кубков.

Бронзовый век

См. также Скандинавский бронзовый век

Бронзовый век в этом регионе примерно датируется XIX-VI веками до н. э.; его называют культурой «Северного круга». В Норвегии находок бронзовых изделий намного меньше, чем в Дании.

В Скандинавии продолжала возделываться пшеница, известная с конца неолита, но просо и особенно ячмень появились в начале бронзового века. Был известен крупный рогатый скот, а также овцы, козы или свиньи. Лошадей было немного, и они служили показателями статуса владельца. С XII века до н. э. начинает распространяться кремация, в нач. I тыс. до н. э. погребения исчезают, и кремация господствует до конца бронзового века.

В Южной Норвегии в этот период сооружались курганы в виде пирамид.

В бронзовом веке Скандинавии обозначился контраст между богатым металлами югом и центром и бедным ими севером. В Южной и Западной Норвегии отмечена связь между районами с почвами, пригодными для земледелия, применением металла и расположением наскальных изображений. Однако на высокогорье отмечены лишь редкие находки бронзовых изделий; там продолжали жить охотники и собиратели, использовавшие каменные орудия до тех пор, пока их не сменили железные. Однако в XIII веке до н. э. наблюдается упадок каменной техники.

В эпоху бронзы сосуществовали традиции наскального искусства охотников с натуралистическими изображениями животных (например, на скалах близ Аусевика на западном побережье Норвегии) и стилизованными изображениями южной традиции. Две традиции могли сочетаться на одних и тех же скалах.

Помимо бронзовых изделий, в Норвегии найдены фрагменты скульптур, вырезанных из дерева .

Переход от бронзового к железному веку

Первой половиной I тыс. до н. э. датируются изображения в Скьёберге (Эстфолл, к юго-востоку от Осло), известны 110 отдельных мест; популярны изображения кораблей, корабль из Пюнтелунда имеет 4,4 метра длины, на его краях показаны крупные люди с топорами, а с помощью штрихов даны указывания на гребцов.

В период VIII-V веков до н. э. культура Скандинавии меняется мало, на плодородных землях существует сельское хозяйство и разведение крупного рогатого скота, на севере преобладает охота и рыболовство. Достигает расцвета обработка бронзы, а выплавка железа еще незначительна.

Железный век

Принята условная периодизация железного века Скандинавии на доримский период (500-1 годы до н. э.), римский и миграционный (период переселения народов).

Климат Скандинавии в эту эпоху был холоднее и влажнее современного, затрудняя сельское хозяйство и скотоводство и заставляя держать скот в помещениях значительную часть года. Население Южной Скандинавии возделывало ячмень, рожь, пшеницу и другие злаки. Продолжали существовать охота и рыболовство. Распространилось сооружение длинных домов с каменным основанием, толстыми стенами и бревенчатой кровлей. Внутри ограждения отделяли место жительства семейства от скота. Позже в железном веке появились укрепления на холмах. Общество становится более эгалитарным, с незначительными следами социальной стратификации.

К середине I тысячелетия до н. э. находки железных предметов известны на крайнем севере Норвегии, к северу от Киркенеса, а также на севере Финляндии и Карелии. Согласно Б. Мюре, эти поселения обнаруживают общие черты с культурой области Волги-Оки-Камы. Раскопки в западном Финнмарке показывают, что во второй половине I тысячелетия до н. э. появляется новая традиция домостроительства: небольшие круглые дома, напоминающие исторические жилища саамов. Возможно, носители этой культуры говорили на протосаамском языке. Впрочем, Кнут Однер датировал этногенез саамов первыми веками нашей эры и связывал его с усилением взаимодействия между северными охотниками-собирателями и сообществами земледельцев.

В норвежской историографии высказывались различные мнения о взаимоотношениях германцев и саамов. Гуторм Йессинг утверждал, что «агрессивная природа» германцев вызывала внутренние социополитические конфликты и необходимость в экспансии, и связывает с этим продвижение германцев с юго-запада на север Норвегии в III-IV веках н. э., подчинение ими и эксплуатацию саамов. Однако Б. Олсен обращает внимание на то, что саги чаще сообщают о сотрудничестве саамов и норвежцев, нежели о нападениях и грабежах.

Данные из Нордланда в северной Норвегии указывают, что несмотря на распространенность скотоводства и земледелия, продолжают играть важную роль рыболовство, охота и собирательство. Раскопки на кладбище саамов в Мортенснесе (Варангерфьорд) демонстрируют экономическую непрерывность от последних веков до н. э. до XVII-XVIII веков.

В последние века до н. э. в южной Норвегии отмечены находки изделий кельтского, этрусского и раннего римского происхождения, включая бронзовые сосуды и оружие. В первые века н. э. найдено множество римских изделий: бронзовых сосудов и железного оружия. Характер римских кладов (кон. II и сер. IV в.) свидетельствует, что монеты не применялись в Скандинавии как средства обмена.

Согласно Б. Мюре, в ранний римский период (начало н. э.) можно говорить о возникновении вождеств в южной Норвегии, а в поздний римский период – и севернее, вплоть до Вестеролена / Лофотена; археологические данные указывают на существенные социальные различия. Тип длинного дома в ранний римский период распространяется на юге Норвегии, а после 200 году – вплоть до региона Тромсё. Самый крупный известный в Скандинавии этого периода дом имел в длину 90-100 м и находился в Йерене (Рогаланд, юго-западная Норвегия). После 200 года, кажется, установилось частное владение землей и фермами. В южной Норвегии наблюдается концентрация укреплений на холмах. В своем развитии в этот период выделяются регионы Ослофьорда, юго-запад страны от Агдера до Хёрдаланда, части Мёре и Трёнделага в центре страны и Вестеролен / Лофотен на севере.

Население центральной Норвегии, по одной гипотезе, уже было германским, постепенно оттесняя саамов на север, по другой, говорило на третьем неизвестном языке.

А. Я. Гуревич считает, что с конца IV в. в Норвегию переселяются новые германские племена: гароты (хорды) и ругии.

В V-VII веках известны обширные каменные валы на возвышенных местах, внутри которых не было строений, однако могло при опасности укрыться население целого района, в этих же пунктах, видимо, собирались сходки (тинги).

В V век складывается стиль германского искусства в Скандинавии (в нем выделяют «первый звериный стиль» и «второй звериный стиль»).

После середины VI века богатые археологические находки периода миграций идут на спад. Конец VI и VII век – период упадка. Возможно, одной из его причин было проникновение в Скандинавию эпидемии чумы.

Крупнейшая группа курганов в Скандинавии находится в Борре (Вестфолл): девять курганов между 32 и 45 м в диаметре и между 5 и 7 м в высоту, датируются между 600 и 900 годами (возможно, воздвигался один курган за поколение). В 1852 г. в одном из курганов было раскопано погребение с кораблем (см. также: Гокстадский корабль, Усебергский корабль, Тюнский корабль). Крупнейший курган Скандинавии – Ракнехёуген в Румерике – 95 м в диаметре и 12 м высотой (по Гуревичу, 100 м в поперечнике и 19 м в высоту), вероятно, отмечает центр одного из королевств.

Раскопки в упоминаемом мореплавателем Оттаром порту Кёупанг (западный Вестфолл) показали деятельность там с конца VIII века.

Ранние письменные источники

Данные о Норвегии у античных авторов крайне обрывочны. В новейшее время распространилось мнение, что земля Туле, которой достиг греческий мореплаватель Пифей из Массилии (путешествовал в 320-е годы до н. э.), должна отождествляться со средней или северной Норвегией, если это верно, то рассказ Пифея – первое упоминание Норвегии в письменных источниках. У Прокопия (VI век) отождествление Туле со Скандинавией достаточно определенно.

Важные сведения о Скандинавии приводит александрийский географ Птолемей (середина II века).

По его данным, на западе Скандии обитают хедины (др.-греч. Χαιδεινοί), на востоке фавоны и фиресы, на севере финны, на юге гуты и давкионы, в центре левоны. Л. Рюбекиль поддерживает гипотезу Цейсса (1837) и сопоставляет этноним хединов с норвежской областью Хедмарк (Хейдмёрк). К. Мюллер предлагал конъектуру, позволяющую сравнить это название с упоминаемым Иорданом племенем халлин.

Птолемей упоминает четыре «острова Скандии» и три «острова Алокии». Й. Свеннунг (1974) предложил отождествить последнее название с норвежским Халогаланном.

Древнейший рунический текст с территории Норвегии – надпись на копье из Эвре-Стабю (Øvre Stabu), датируемая концом II века и гласящая «raunijaR» (возможный перевод: «испытывающий» (tester), об оружии). Около 500 года датируются надписи на камнях из Мюклебостада, Росселанна, Орстада и Рейстада.

К началу VI века относится упоминание о короле Родульфе. А. Я. Гуревич и Л. Хедигер соглашаются, что он прибыл на юг из Западной Норвегии.

Латинский историк середины VI века Иордан в «Гетике» называет 28 скандинавских племен. Для истории Норвегии наиболее важен перечень этнонимов в § 24: «граннии, аугандзы, евниксы, тэтель, руги, арохи, рании» (Grannii, Augandzi, Eunixi, Taetel, Rugi, Arochi, Ranii); большинство этих названий имеют соответствия в норвежских топонимах, как и упомянутые им чуть ранее «раумариции».

В современных топонимах прослеживаются упоминаемые в ранних письменных источниках: область Ранрики (нынешний Бохуслен, область Швеции), Раумарики (область раумов, к северо-востоку от Осло); Хедмарк (область хединов); Хаделанн (Хадаланд); Гренланн (земля гренов); Телемарк; Ругаланн (Рогаланд, земля ругов); Хордаланн (Хёрдаланд, земля хордов); Емтланн; Халогаланн.

См. также

• no:Steinalderen i Norge
• no:Bronsealderen i Norge
• no:Jernalderen i Norge

Литература

• Гуревич А. Я. Первобытнообщинный строй (глава 1). // История Норвегии.. — М.: Наука, 1980. — С. 78-96. — 712 с.
• История Норвегии. / Пер. с англ. М.: Весь Мир, 2003. (автор части 1 – Кнут Хелле)
• Olsen B. Belligerent Chieftains and Oppressed Hunters? Changing Conceptions of Interethnic Relationships in Northern Norway during the Iron Age and Early Medieval Period // Contact, Continuity and Collapse. The Norse Colonization of the North Atlantic. (Studies in the early middle ages. Vol. 5). — Brepols Publ., 2003. — С. 9-31.
• Rübekeil L. Scandinavia in the light of ancient tradition // Nordic languages. Vol. 1.. — Walter de Gruyter, 2002. — С. 594-604.
• Sjøvold T. The Iron Age Settlement of Arctic Norway. Vol. 1-2. Tromsø, 1962-1974.

• Кузьменко Ю. К. Ранние германцы и их соседи: Лингвистика, археология, генетика. — СПб.: Нестор-История, 2011. — 266 с.
• Cambridge History of Scandinavia. Vol. 1. Part 1. The Geography and Prehistory of Scandinavia.. — Cambridge UP, 2003.
• New Cambridge Medieval History. Vol. 1. Cambridge UP, 2005. Ch. 18. Hedeager L. Scandinavia.
• Encyclopedia of Prehistory. Vol. 4. Europe.. — Springer, 2001. — С. 299-323.
• История человечества. В 7 т. Т. 1-3. М., 2003.

Отрывок, характеризующий Доисторическая Норвегия

– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]