Доисторический Кипр

Доисторический период в истории Кипра охватывает временной отрезок с примерно 10000 г. до н. э. по 800 г. до н. э., когда Кипр впервые упоминается в римских источниках. Хотя собственная письменность на Кипре возникает ещё во 2 тыс. до н. э., памятники этого периода до сих пор не дешифрованы.

Эпипалеолит

В эпоху палеолита на Кипре ещё отсутствовали люди, благодаря чему в тот период на острове ещё существовали многочисленные карликовые виды животных, такие как кипрский карликовый слон (Elephas cypriotes) и кипрский карликовый гиппопотам (Hippopotamus minor) вплоть до голоцена. Предполагается, что животные попали на Кипр вплавь, либо в ту эпоху, когда остров ещё был соединён с материком. Некоторые археологи пытались связать эту фауну с артефактами эпипалеолитических охотников-собирателей, найденными близ Аэтокремноса у Лимасола на южном побережье Кипра. Исчезновение карликовых животных было связано с прибытием на Кипр первых Homo sapiens, о чём можно судить по кучам обожжённых костей в пещерах на юге острова. Эпипалеолитические находки на острове немногочисленны, однако прибытие людей оказало существенное влияние на ландшафт острова.

Неолит

Докерамический неолит B

Первое бесспорное поселение людей относится к фазе докерамического неолита B примерно в 10-9 тыс. до н. э. Первые поселенцы уже занимались земледелием, но ещё не освоили гончарное мастерство. С собой они привезли таких животных, как собака, овца, коза, возможно, также коров и свиней, а также многочисленных диких животных, таких, как лиса и месопотамская лань (Dama mesopotamica), ранее неизвестных на острове. Поселенцы докерамического неолита B строили круглые дома, где пол изготавливался из терраццо из обожжённой извести (примеры: Кастрос, Шиллурокамбос, Тента). Они культивировали однозернянку и эммер, разводили свиней, овец, коз и крупный рогатый скот, хотя животные морфологически ещё были неотличимы от своих диких собратьев. При этом следы разведения скота (Шиллурокамбос) достаточно редки, и когда эти животные исчезли в 8 тыс. до н. э., то новые домашние животные появились лишь в раннем бронзовом веке. Древнейшее поселение оседлых людей обнаружено археологами в южной части Кипра в пределах населенного пункта Климунас близ Лимасола. Остовы зданий были сооружены 10,5 — 11,5 тыс. лет назад.

В 6 тысячелетии до н. э. на Кипре возникает докерамическая неолитическая культура Хирокития (Неолит I), для которой были характерны круглые дома (толосы), каменные сосуды. Их хозяйство основывалось на разведении овец, коз и свиней. Мужчины этих неолитических поселений занимались земледелием, охотой, животноводством и изготовлением каменных орудий, тогда как те, кто оставался дома (в основном женщины) занимались ткачеством и шитьём одежды, а также, возможно, и другой деятельностью.

Каменные орудия — наиболее индивидуальная особенность докерамической культуры Кипра. В ходе раскопок обнаружены многочисленные каменные сосуды из серого андезита. Фундамент домов состоял из гальки, а прочая часть здания была глинобитной. Иногда несколько круглых домов объединялись в комплекс. Диаметр некоторых из круглых домов составлял до 10 метров. Погребения в виде трупоположения совершались внутри домов.

Колодцы для воды, обнаруженные археологами на западе Кипра, как предполагаются, относятся к старейшим известным на земле и датируются 9000 — 10500 лет назад.

Остатки растений указывают на то, что в те времена на Кипре культивировались злаки, чечевица, бобы, горох и тернослива. В ходе раскопок обнаружены также костные останки таких животных, как месопотамская лань, коза, овца, муфлон и свинья, реже встречаются благородный олень, косуля, лошадь и собака, однако отсутствует рогатый скот.

Средняя продолжительность жизни была низкой и составляла около 34 лет, была высока детская смертность.

В 2004 г. были обнаружены останки кота, умершего в возрасте 8 месяцев в эпоху неолита, погребённые вместе с останками хозяина. Возраст могилы составляет 9500 лет, то есть она является более древней, чем египетская цивилизация, где произошло массовое одомашнивание кошек.

Керамический неолит

Докерамический период в истории Кипра закончился достаточно резко около 6000 г. до н. э. За ним последовало отсутствие каких-либо культур в течение почти 1500 лет. По всей видимости, одной из решающих причин этого стало изменение климата — глобальное похолодание 6200 лет до н. э. — которое на севере Африки привело к сильной засухе и превращению до тех пор зелёной Сахары в пустыню. Вопрос о том, что происходило на Кипре в указанный период, всё ещё является предметом дебатов среди археологов.

Климат вновь стал более влажным лишь около 4500 г. до н. э. Именно в это время на острове появились памятники керамического неолита. В это время на Кипр прибывают новые поселенцы. Основным поселением, воплощающим большинство характеристик данного периода, являлась Сотира у южного побережья Кипра. Для следующей керамической стадии Сотиры (неолит II) характерны монохромные сосуды с гребневой декорацией. К этому же этапу относятся обнаруженные в Сотире около 50 домов, обычно с единственной комнатой, где располагался очаг, скамейки, платформы и отсеки для различных работ. Дома в основном стояли отдельно друг от друга, имели относительно тонкие стены, обычно имели квадратное сечение с закруглёнными углами. Подпрямоугольные дома состояли из двух или трёх помещений. В Хирокитии поверх докерамического слоя обнаружены останки фазы Сотира. Сотирская керамика также обнаружена в наиболее ранних слоях в Эрими. На севере острова керамические слои Трулли, возможно, синхронны слоям Сотиры на юге.

Для позднего неолита характерна керамика с росписью красным по белому. В поздненеолитическом поселении Калавассос-Памбулес дома частично погружены в землю.

Меднокаменный век (халколит)

Неолитическая культура II была уничтожена землетрясением около 3800 г. до н. э. В возникшем после этого обществе отсутствуют явные признаки пришельцев — напротив, несмотря на последствия катастрофы, имеются признаки непрерывности традиции, постепенного зарождения новых признаков медно-каменного века, которые окончательно оформились около 3500 г. до н. э. и продолжались примерно до 2500/2300 г. до н. э.

Впервые появляются металлические изделия. До нас дошло очень небольшое количество зубил, крючков и декоративных изделий из чистой меди, но в одном из них есть небольшая примесь олова, что, возможно, указывает на связи с Анатолией, где производство меди возникло ранее.

В период халколита произошли важные изменения наряду с появлением новых достижений в технологии и искусстве, особенно ближе к концу медного века. Такие признаки, как появление резных печатей, сильно варьирующиеся размеры жилищ, указывают на развитый институт права собственности и закрепление социальной иерархии. На те же социальные изменения указывают и погребения, поскольку некоторые покойники погребались в могилах без погребальных приношений, а некоторые — в шахтовых могилах с относительно богатыми приношениями, что свидетельствует о социальном расслоении и накоплении богатства определёнными семьями.

Медный век (энеолит/халколит) состоит из фаз Эрими (халколит I) и Амбелику/Айос-Георгиос (халколит II).

Типовым памятником халколитического периода I является Эрими на южном побережье острова. Местная керамика имеет роспись красным по белому с линейными и флористическими декоративными мотивами. Распространены изделия из камня (стеатит) и глины с распростёртыми руками. В Эрими обнаружено медное зубило — наиболее древнее найденное на Кипре медное изделие. Ещё одним важным археологическим памятником эпохи халколита является Лемба (англ.).

Конец халколита наступил в разных частях Кипра не одновременно. В области Пафоса он задержался, в то время как на севере Кипра уже наступил бронзовый век.

Бронзовый век

Ранний бронзовый век

Новый этап в истории острова связан с прибытием мигрантов из Анатолии около 2400 г. до н. э., известных как археологическая культура Филия — наиболее ранняя культура бронзового века на острове. Памятники данной культуры обнаружены на территории почти всего острова.

Поскольку новоприбывшие владели искусством обработки меди, вскоре они переселились ближе к так называемому медному поясу острова, то есть у возвышенности Троодос. Это движение отражает повысившийся интерес к сырью, которое в течение многих последующих столетий будет ассоциироваться с Кипром.

С культурой Филия связана быстрая трансформация технологии и экономики. Среди характерных нововведений, связанных с этим горизонтом — прямолинейные глинобитные здания, плуг, ткацкий станок, глиняные подставки для посуды и др. Вновь появляется крупный рогатый скот, а также ослы.

Из поселений раннего бронзового века археологами раскопаны Марки Алония, Сотира Каминудия и ряд других. Известно также множество некрополей, наиболее важным из которых был Беллапаис Вунус на северном побережье.

Средний бронзовый век

Средний бронзовый век (1900—1600 гг. до н. э.) — относительно краткий период, и его ранний этап отмечен мирным развитием. Этот этап известен по нескольким раскопанным поселениям — Марки-Алония, Аламбра-Муттес и Пиргос-Маврораки. Они являются свидетельствами экономики и архитектуры указанного периода.

По раскопкам в Аламбре и Марки в центральном Кипре нам известно, что дома того периода были прямоугольными, с большим количеством комнат, в посёлках имелись улицы, обеспечивавшие свободное передвижение людей. В конце среднего бронзового века в различных местах сооружаются крепости, что явно свидетельствует о неспокойной обстановке того времени, причина которой, однако, не установлена.

Наиболее важными некрополями были Беллапаис, Лапифос, Калавасос и Дения. Крупная коллекция керамики бронзового века была найдена в некрополе Дения и в настоящее время представлена в Интернете.

Древнейшие известные до настоящего времени медные мастерские раскопаны в Пиргос-Маврораки, в 90 км к юго-западу от Никосии. В то время Кипр был известен под названием Аласия, которое дошло до нас в египетских, хеттских, ассирийских и угаритских документах.

Поздний бронзовый век

Начало позднего бронзового века не отличается от последних лет предыдущего периода. Обстановка в это время была напряжённая и беспокойная, что было, возможно, связано столкновениями с гиксосами, которые правили Египтом в то время, но были изгнаны оттуда в середине 16 в. до н. э. Вскоре после этого в Восточном Средиземноморье возобладал мир, ознаменованный расцветом торговых отношений и ростом городских центров. Ведущее положение среди этих городов занимал Энкоми, предшественник современного города Фамагуста, хотя на южном побережье также возникло несколько других портов. Около 1500 г. до н. э. Тутмос III предъявил претензии Кипру и наложил на него дань.

Первой письменностью на Кипре было кипро-минойское письмо, потомок критского линейного письма А. Первые памятники кипро-минойского письма относятся к ранним стадиям позднего бронзового века (LCIB, 14 в. до н. э.). Письмо продолжали использовать в течение примерно 400 лет вплоть до периода LC IIIB, вероятно, до второй половины 11 в. до н. э. Потомком письма, очевидно, является кипрское письмо.

Позднекипрский период IIC (LC IIC (1300—1200 гг. до н. э.) был периодом местного процветания. Города были перестроены, их планы стали напоминать прямоугольную сетку, так, что городские ворота располагались примерно по осям координатной сетки. Многочисленные крупные сооружения, в том числе вновь сооружённые, выходили фасадами на улицы городов.

Крупные официальные здания, сооружённые из штучного кирпича, указывают на возросшее социальное расслоение и усиление власти. В некоторых из этих зданий располагались помещения для переработки и хранения оливкового масла, например, в Маруни-Вурнес и в здании X в Калавассос-Айос Димитриос. Археологи обнаружили ряд храмов, относящихся к данному периоду: кирпичный алтарь в виде рогов быка в Мирту-Пигадесе, храмы в Энкоми, Китионе и Куклии (Палеа-Пафосе). Как прямоугольная планировка улиц, так и используемые технологии кладки зданий имеют параллели в Сирии, в особенности в Рас-Шамре (Угарит).

Прямоугольные гробницы с ложными сводами также указывают на связи с Сирией и Палестиной.

Памятники кипро-минойского письма были обнаружены не только на Кипре, но и на территории Угарита. В свою очередь, угаритские клинописные тексты из Рас-Шамры и Энкоми упоминают Йа (ассирийское название Кипра, использовавшееся уже в конце бронзового века).

Аласия (так в те времена назывался Кипр) была государством-клиентом Хеттского царства. Такой статус позволил Кипру избежать вторжений и внешнего вмешательства. Кипр подчинялся царям, правившим в Угарите. Тем не менее, в годы правления Тудхалии хетты на краткое время вторглись на остров, то ли для защиты медных ресурсов, то ли в качестве превентивной меры против пиратства. Вскоре после этого остров вновь был завоёван его сыном около 1200 г. до н. э. В некоторых городах (Энкоми, Китион, Палеокастро и Синда) имеются следы разрушений, относящиеся к концу периода LC IIC. Пауль Астрём (Paul Aström) предположил, что первая волна разрушений, около 1230 г. до н. э., связана с вторжением народов моря, а вторая, около 1190—1179 г. до н. э., связана с беженцами из Эгейского региона. Некоторые небольшие поселения (Айос-Димитриос и Коккинокремнос) были заброшены, но следов разрушений в них нет.

Во время кратковременного мира, последовавшего за этими разрушениями, Кипр достиг беспрецедентного процветания и играл достаточно независимую роль в разногласиях между державами Средиземноморья. Богатые находки, связанные с данным периодом, свидетельствуют о развитой торговле с другими странами. Ювелирные изделия и другие предметы роскоши эгейского происхождения, а также керамика свидетельствуют о тесной связи между Кипром и Эгеидой, но в то же время встречаются и многочисленные изделия ближневосточного происхождения.

На последнем этапе позднего бронзового века (LCIIIA, 1200—1100 гг. до н. э.) на Кипре производилось своими силами большое количество керамики микенского типа IIIC:1b. Среди новых архитектурных характеристик, появившихся в этот период — циклопические стены, характерные также для Микенской Греции, и определённый тип прямоугольных ступенчатых капитолиев, эндемичных для Кипра. Камерные гробницы уступают место шахтовым гробницам.

Таким образом, многие специалисты считают, что Кипр был населён микенскими греками к концу бронзового века. В последние годы, однако, эта точка зрения всё чаще подвергается критике, поскольку на большинстве территорий отсутствует явный разрыв в материальной культуре между эпохами LCIIC (1400—1200 гг. до н. э.) и LCIII. Большое количество керамики IIIC:1b было обнаружено в среди палестинских находок, относящихся к тому же периоду. Ранее эти находки интерпретировались как свидетельство вторжения на Кипр «народов моря», упомянутого в египетских источниках, однако может рассматриваться и как свидетельство аборигенного развития, увеличения торговых контактов между Кипром и Критом.

Имеются находки, указывающие на тесную связь также с Древним Египтом. В Хала-Султан-Текке была обнаружена египетская керамика, в частности, амфоры для вина с картушем Сети I и кости нильского окуня.

Считается, что ещё одно греческое вторжение произошло в следующем столетии (LCIIIB, 1100—1050 гг. до н. э.). на него указывает, в частности, новый тип погребений (длинные дромосы) и микенское влияние в украшении керамики.

По мнению большинства авторов, кипрские города-государства, впервые упомянутыне в документах 8 в. до н. э., были основаны уже в 11 в. до н. э. Другие исследователи полагают, что в период 12-8 вв. происходил процесс медленного нарастания сложности социального устройства, основанного на сети вождеств. В 8 в. до н. э. (геометрический период) резко возрастает количество поселений, впервые появляются монументальные гробницы, такие, как «царские» гробницы в Саламине. Это, по-видимому, свидетельствует о появлении на Кипре царств.

Железный век

Железный век следует за субмикенским периодом (1125—1050 гг. до н. э.) или поздним бронзовым веком, и делится на несколько этапов, аналогичных этапам материковой Греции:

• геометрический период: 1050—700 гг. до н. э.
• архаический период: 700—525 гг. до н. э.

В железном веке Кипр становится преимущественно греческим по своему населению. Форма керамики и стили вазописи указывают на эгейское влияние, хотя временами проскальзывают и ближневосточные мотивы. Типы керамики также соответствуют типам других средиземноморских культур, как видно из археологических открытий в Кидонии, важном городском центре древнего Крита.

Появление новых погребальных обычаев — вырубленные в скале гробницы с длинными «дромосом» (наклонным ходом от входа во внутреннюю камеру), а также новых религиозных верований свидетельствуют о притоке новых поселенцев из Эгейского региона. В пользу этой же точки зрения говорит появление застёжки-булавки, что говорит о новой моде в одежде, а также имя, нацарапанное на бронзовой шпильке из Пафоса и датируемое между 1050—950 гг. до н. э.

Мифы об основателях, записанные классическими авторами, связывают основание многочисленных городов Кипра с греческими героями, мигрировавшими в результате Троянской войны. Например, Тевкр, брат Аякса, считается основателем Саламина, а Агапенор Тегейский из Аркадии, как считается, сменил местного правителя Кинира и основал Пафос. Некоторые учёные рассматривают эти мифы как указание на греческую колонизацию уже в 11 в. до н. э. К 11 в. относится гробница 49 из Палеа-Пафоса-Скалеса, где найдены 3 бронзовых обелиска с надписями кипрским письмом, в одной из которых упоминается имя Офелтас (Opheltas). Это первый на острове памятник греческого языка, записанный кипрским письмом, которое на острове продолжали использовать до 3 в. до н. э..

Кремация как погребальный ритуал также занесена на Кипр греками. Первое кремационное погребение в бронзовых сосудах обнаружено в Курион-Калоризики, гробница 40, и датируется первой половиной 11 в. до н. э. (LCIIIB). В шахтовой гробнице обнаружены два бронзовых треножника, остатки щита и золотой скипетр. Ранее гробница считалась погребением царя из числа первых аргивских основателей Куриона, а в настоящее время рассматривается как погребение либо киприота, либо финикийского князя. Покрытие верхней части скипетра в стиле перегородчатой эмали (клуазонне) с двумя соколами в навершии не имеет параллелей в эгейском мире, но представляет собой явный результат египетского влияния.

В VIII веке до н. э. на острове появляются многочисленные финикийские колонии, такие, как Карт-Хадашт («новый город»), Ларнака и Саламин. На древнейшем некрополе Саламина обнаружены погребения детей в пифосах ханаанского стиля, что явно свидетельствует о присутствии на острове финикийцев уже в период LCIIIB (11 в. до н. э.). Подобные же погребения в пифосах обнаружены на некрополях в Курион-Калоризики и в Палеа-Пафосе-Скалесе близ Куклии. В Скалесе обнаружено множество изделий, импортированных из Леванта, а также местных кипрских изделий, имитирующих левантские, что указывает на финикийскую экспансию ещё до конца 11 в. до н. э.

Также в 8 в. до н. э. отмечается значительный рост достатка жителей Кипра. Вновь растут связи острова с Востоком и Западом, что содействует его экономическому процветанию. О богатстве жителей острова свидетельствуют так называемые «царские гробницы» в Саламине, которые хотя и были разграблены, но сохранили следы роскоши погребений. В дромосы гробниц помещались принесённые в жертву кони, бронзовые треножники и огромные котлы, украшенные сиренами, грифонами и т. д., колесницы с украшениями и конская сбруя, кровати из слоновой кости и искусно украшенные троны.

В конце 8 в. до н. э. по всему греческому миру распространяются поэмы Гомера, «Илиада» и «Одиссея». Эти поэмы повлияли, в частности, на греческие погребальные обряды. Следы такого влияния археологи находят и в Саламине, где в могилы умершим вкладывали вертел и дрова, чтобы те в загробном мире могли приготовить себе мясо. Аналогичная практика была распространена в то время в Аргосе и на Крите, что напоминает события из поэмы, когда Ахиллес использовал подобное же устройство в своей палатке, развлекая греческих героев. Также в погребениях Саламина обнаружены следы масла и мёда, которые Гомер упоминал как погребальные приношения.

Также Гомер описывает, как при погребении Патрокла его погребальный костёр был потушен вином. Пепел покойного был тщательно собран, завёрнут в кусок материи и помещён в золотую урну. В Саламине пепел погребённого также заворачивался в кусок ткани и помещался в бронзовый котёл. Таким образом, несмотря на восточное влияние, на Кипре в тот период доминировали греческие традиции.

Античность завершает доисторический период Кипра, поскольку в это время появляется большое количество письменных источников о Кипре — сначала ассирийских, затем греческих и римских.

Литература

• Bernard Knapp, A. Prehistoric and Protohistoric Cyprus. Oxford University Press, 2008.
• Clarke, Joanne, with contributions by Carole McCartney and Alexander Wasse. On the Margins of Southwest Asia: Cyprus during the 6th to 4th Millennia BC.
• Gitin S., A. Mazar, E. Stern (eds.), Mediterranean peoples in transition, thirteenth to early 10th century BC (Jerusalem, Israel exploration Society 1998). Late Bronze Age and transition to the Iron Age.
• Muhly J. D. The role of the Sea People in Cyprus during the LCIII period. In: V. Karageorghis/J. D. Muhly (eds), Cyprus at the close of the Bronze Age (Nicosia 1984), 39-55. End of Bronze Age
• Swiny, Stuart (2001) Earliest Prehistory of Cyprus, American School of Oriental Research ISBN 0-89757-051-0
• Tatton-Brown, Veronica. Cyprus BC, 7000 Years of History (London, British Museum 1979).
• Webb J. M. and D. Frankel, Characterising the Philia facies. Material culture, chronology and the origins of the Bronze Age in Cyprus. American Journal of Archaeology 103, 1999, 3-43.

Ссылки

• [www.oncyprus.info/cyprus/history/8200-1050.htm История Кипра. 8200 — 1050]
• [www.ancientcyprus.ac.uk/sites/pyrgosmavroraki.html] (недоступная ссылка — история, копия)
• [www.cyprus-archaeology.org.uk Archaeology and history of Cyprus]
• [library.latrobe.edu.au/record=b2234894 Deneia Bronze Age pottery ]
• [www.cyprus.gov.cy/cyphome/govhome.nsf/LookupIDs/C2B15E84EAE32227C2256B6B003B0F37?OpenDocument&languageNo=1 Ancient History of Cyprus, by Cypriot government] (недоступная ссылка — история, копия)

Отрывок, характеризующий Доисторический Кипр

– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.