Дойл, Артур Конан

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дойль, Артур Конан»)
Перейти к: навигация, поиск
Артур Конан Дойл (Дойль)
Arthur Ignatius Conan Doyle
Место рождения:

Эдинбург, Шотландия

Место смерти:

Кроуборо, Суссекс

Род деятельности:

писатель
врач

Направление:

детективные рассказы

Жанр:

детектив
приключения
научная фантастика
биография

Язык произведений:

английский

Дебют:

«Тайна Сэсасской долины» (1879)

Награды:

</td></tr><tr><th style="">Подпись:</th><td class="" style=""> </td></tr> </table> Сэр А́ртур Игне́йшус[1] (в устаревшей передаче — Игна́тий[1]) Ко́нан Дойл[2][К 1] (Дойль[К 2]) (англ. Sir Arthur Ignatius Conan Doyle; 22 мая 1859, Эдинбург — 7 июля 1930, Кроуборо[en], Суссекс) — английский писатель (по образованию врач), автор многочисленных приключенческих, исторических, публицистических, фантастических и юмористических произведений. Создатель классических персонажей детективной, научно-фантастической и историко-приключенческой литературы: гениального сыщика Шерлока Холмса, эксцентричного профессора Челленджера, бравого кавалерийского офицера Жерара. Со второй половины 1910-х годов и до конца жизни — активный сторонник и пропагандист идей спиритуализма.





Биография

Детство и юность

Артур Конан Дойл родился в семье ирландских католиков, известной своими достижениями в искусстве и литературе. Имя Конан ему дали в честь дяди отца, художника и литератора Майкла Конана (англ. Michael Conan)[К 1]. Отец — Чарльз Олтемонт Дойл[К 3] (1832—1893), архитектор и художник, 31 июля 1855 года в возрасте 23 лет женился на 17-летней Мэри Джозефин Элизабет Фоули (1837—1920), страстно любившей книги и обладавшей большим талантом рассказчицы. От неё Артур унаследовал свой интерес к рыцарским традициям, подвигам и приключениям. «Настоящая любовь к литературе, склонность к сочинительству идёт у меня, я считаю, от матери», — писал Конан Дойл в автобиографии. — «Яркие образы историй, которые рассказывала она мне в раннем детстве, полностью заменили в моей памяти воспоминания о конкретных событиях в моей жизни тех лет»[4].

Семья будущего писателя испытывала серьёзные финансовые трудности — исключительно из-за странностей в поведении отца, который не только страдал алкоголизмом, но и обладал крайне неуравновешенной психикой. Школьная жизнь Артура прошла в подготовительной школе Годдера. Когда мальчику исполнилось девять лет, богатые родственники предложили оплачивать его обучение и направили на следующие семь лет в иезуитский закрытый колледж Стонихерст (графство Ланкашир), откуда будущий писатель вынес ненависть к религиозным и классовым предрассудкам, а также к физическому наказанию. Немногочисленные счастливые моменты тех лет для него были связаны с письмами к матери: с привычкой подробно описывать ей текущие события своей жизни он не расставался всю дальнейшую жизнь. Кроме того, в интернате Дойл с удовольствием занимался спортом, в основном крикетом, а также открыл в себе талант рассказчика, собирая вокруг себя сверстников, которые часами слушали на ходу придумывавшиеся истории[4].

Утверждают, что во время обучения в колледже у Артура самым нелюбимым предметом была математика, причём ему изрядно доставалось от соучеников — братьев Мориарти. Позднее воспоминания Конан Дойла о школьных годах привели к появлению в рассказе «Последнее дело Холмса» образа «гения преступного мира» — профессора математики Мориарти[5].

В 1876 году Артур окончил колледж и вернулся домой: первым делом ему пришлось переписать на своё имя бумаги отца, который к тому времени почти совершенно лишился рассудка. О драматических обстоятельствах заключения Дойла-старшего в психиатрическую лечебницу писатель впоследствии поведал в рассказе «Хирург с Гастеровских болот» (англ. The Surgeon of Gaster Fell, 1880)[6]. Занятиям искусством (к которым предрасполагала его семейная традиция) Дойл предпочёл карьеру медика — во многом под влиянием Брайана Ч. Уоллера, молодого врача, которому мать сдавала комнату в доме. Доктор Уоллер получил образование в Эдинбургском университете: туда и направился Артур Дойл для получения дальнейшего образования. В числе будущих писателей, с которыми он здесь познакомился, были Джеймс Барри и Роберт Льюис Стивенсон[6].

Начало литературной карьеры

Будучи студентом-третьекурсником, Дойл решился попробовать свои силы на литературном поприще. Его первый рассказ «Тайна Сэсасской долины» (англ. The Mystery of Sasassa Valley), созданный под влиянием Эдгара Аллана По и Брета Гарта (его любимых на тот момент авторов), был опубликован университетским Chamber’s Journal, где появились первые работы Томаса Харди. В том же году второй рассказ Дойла «Американская история» (англ. The American Tale) появился в журнале London Society[6].

С февраля по сентябрь 1880 года Дойл в качестве корабельного врача семь месяцев провёл в арктических водах на борту китобойного судна «Хоуп» (англ. Hope — «Надежда»), получив за работу в общей сложности 50 фунтов. «Я взошёл на борт этого корабля большим неуклюжим юношей, а сошёл по трапу сильным взрослым мужчиной», — писал он позже в автобиографии. Впечатления от арктического путешествия легли в основу рассказа «Капитан „Полярной звезды“» (англ. Captain of the Pole-Star). Два года спустя он проделал аналогичный вояж к Западному побережью Африки на борту парохода «Маюмба» (англ. Mayumba), курсировавшего между Ливерпулем и западным побережьем Африки[7].

Получив в 1881 году университетский диплом и степень бакалавра медицины, Конан Дойл занялся врачебной практикой, сначала совместной (с крайне недобросовестным партнёром — этот опыт был описан в «Записках Старка Мунро»)[8], затем индивидуальной, в Портсмуте. Наконец, в 1891 году Дойл решил сделать литературу своей основной профессией. В январе 1884 года журнал Cornhill опубликовал рассказ «Сообщение Хебекука Джефсона». В те же дни он познакомился с будущей женой Луизой «Туей» Хокинс; свадьба состоялась 6 августа 1885 года[9].

В 1884 году Конан Дойл начал работу над социально-бытовым романом с криминально-детективным сюжетом «Торговый дом Гердлстон» о циничных и жестоких негоциантах-стяжателях. Роман, написанный под очевидным влиянием Диккенса, был опубликован в 1890 году.

В марте 1886 года Конан Дойл начал — и уже в апреле в основном завершил — работу над «Этюдом в багровых тонах» (первоначально предполагалось название A Tangled Skein, а двух главных героев звали Шеридан Хоуп и Ормонд Сэкер). Издательство «Уорд, Локк и Ко» купило права на роман за 25 фунтов стерлингов и напечатало его в рождественском выпуске Beeton’s Christmas Annual 1887 года, предложив отцу писателя Чарльзу Дойлу проиллюстрировать роман[9].

В 1889 году вышел третий (и, возможно, самый странный) роман Дойла «Тайна Клумбера» (англ. The Mystery of Cloomber). История «посмертной жизни» трёх мстительных буддистских монахов — первое литературное свидетельство интереса автора к паранормальным явлениям — впоследствии сделала его убеждённым последователем спиритуализма[10].

Исторический цикл

В феврале 1888 года А. Конан Дойл завершил работу над романом «Приключения Михея Кларка», повествовавшем о восстании Монмута (1685), целью которого было свержение короля Якова II. Роман увидел свет в ноябре и был тепло встречен критикой. Начиная с этого момента в творческой жизни Конан Дойла возник конфликт: с одной стороны, публика и издатели требовали новых произведений о Шерлоке Холмсе; с другой — сам писатель всё более стремился получить признание как автор серьёзных романов (прежде всего исторических), а также пьес и стихов.

Первым серьёзным историческим произведением Конан Дойла считается роман «Белый отряд». В нём автор обратился к критическому этапу в истории феодальной Англии, взяв за основу реальный исторический эпизод 1366 года, когда в Столетней войне наступило затишье и стали возникать «белые отряды» добровольцев и наемников. Продолжая войну на территории Франции, они при этом сыграли решающую роль в борьбе претендентов за испанский престол. Конан Дойл использовал этот эпизод для своей художественной цели: он воскресил быт и нравы того времени, а главное, представил в героическом ореоле рыцарство, к тому времени уже находившееся в упадке. «Белый отряд» печатался в журнале Cornhill (издатель которого Джеймс Пенн объявил его «лучшим историческим романом после „Айвенго“»)[9], а отдельной книгой вышел в 1891 году. Конан Дойл всегда говорил, что считает его одним из своих лучших произведений[11].

С некоторым допущением к разряду исторических можно отнести и роман «Родни Стоун» (1896): действие здесь происходит в начале XIX века, упоминаются Наполеон и Нельсон, драматург Шеридан. Первоначально это произведение задумывалось как пьеса с рабочим названием «Дом Темперлей» и писалось под известного в то время британского актёра Генри Ирвинга. В ходе работы над романом писатель проштудировал массу научной и исторической литературы («История флота», «История бокса» и т. д.)[11].

Наполеоновским войнам, от Трафальгара до Ватерлоо, Конан Дойл посвятил «Подвиги» и «Приключения» бригадира Жерара. Рождение этого персонажа относится, по-видимому, к 1892 году, когда Джордж Мередит вручил Конан Дойлу трёхтомные «Мемуары» Марбо: последний и стал прототипом Жерара. Первый рассказ новой серии, «Медаль бригадира Жерара», писатель впервые прочел со сцены в 1894 году во время поездки по Соединенным Штатам. В декабре того же года рассказ напечатал Strand Magazine, после чего работу над продолжением автор продолжил в Давосе. С апреля по сентябрь 1895 года «Подвиги бригадира Жерара» печатались в Strand. Здесь же вышли впервые и «Приключения» (август 1902 — май 1903 года). При том, что сюжеты рассказов о Жераре фантастичны, историческая эпоха выписана с большой достоверностью. «Дух и ход этих рассказов замечательны, точность в соблюдении имен и названий сама по себе демонстрирует масштабы затраченного вами труда. Немногие смогли бы отыскать тут какие-либо ошибки. А я, обладая особым нюхом на всякие промахи, так и не нашел ничего за ничтожными исключениями», — писал Дойлу известный британский историк Арчибальд Форбс[11].

В 1892 году были закончены «франко-канадский» приключенческий роман «Изгнанники» и историческая пьеса «Ватерлоо», главную роль в которой сыграл известный в те годы актёр Генри Ирвинг (который приобрел у автора все права). В том же году Конан Дойл опубликовал повесть «Пациент доктора Флетчера», которую ряд поздних исследователей рассматривает как один из первых экспериментов автора с детективным жанром. Исторической это повесть может считаться лишь условно — среди второстепенных персонажей в ней присутствуют Бенджамин Дизраэли и его жена.

Шерлок Холмс

«Скандал в Богемии», первый рассказ из серии «Приключения Шерлока Холмса», был напечатан в журнале Strand в 1891 году. Прототипом главного героя, ставшего вскоре легендарным сыщиком-консультантом, был Джозеф Белл, профессор Эдинбургского университета, славившийся способностью по мельчайшим деталям угадывать характер и прошлое человека. В течение двух лет Дойл создавал рассказ за рассказом, и, в конце концов, начал тяготиться собственным персонажем. Его попытка «покончить» с Холмсом в схватке с профессором Мориарти («Последнее дело Холмса», 1893 год) оказалась неудачной: полюбившегося читающей публике героя пришлось «воскресить». Холмсовская эпопея увенчалась романом «Собака Баскервилей» (1900), который относят к классике детективного жанра.

Похождениям Шерлока Холмса посвящены четыре романа: «Этюд в багровых тонах» (1887), «Знак четырёх» (1890), «Собака Баскервилей», «Долина ужаса» — и пять сборников рассказов, самые известные из которых — «Приключения Шерлока Холмса» (1892), «Записки о Шерлоке Холмсе» (1894) и «Возвращение Шерлока Холмса» (1905). Современники писателя были склонны преуменьшать величие Холмса, усматривая в нём своего рода гибрид Дюпена (Эдгара Аллана По), Лекока (Эмиля Габорио) и Каффа (Уилки Коллинза). В ретроспективе стало ясно, насколько Холмс отличается от предшественников: сочетание необычных качеств подняло его над временем, сделало актуальным во все времена. Необычайная популярность Шерлока Холмса и его верного спутника и биографа доктора Ватсона (Уотсона) постепенно переросла в отрасль новой мифологии, центром которой по сей день остаётся квартира в Лондоне на Бейкер-стрит, 221B.

На момент написания «Собаки Баскервилей» в 1900 году Артур Конан Дойл был самым оплачиваемым в мировой литературе автором[12].

1900—1910

В 1900 году Конан Дойл вернулся к медицинской практике: в качестве хирурга военно-полевого госпиталя он отправился на англо-бурскую войну. Выпущенная им в 1902 году книга «Англо-Бурская война» встретила горячее одобрение консервативных кругов, сблизила писателя с правительственными сферами, после чего за ним утвердилось несколько ироническое прозвище «Патриот», которым сам он, впрочем, гордился. В начале века писатель получил дворянское и рыцарское звание и дважды в Эдинбурге принимал участие в местных выборах (оба раза он терпел поражение).

4 июля 1906 года от туберкулёза скончалась Луиза Дойл, от которой писатель имел двоих детей. В 1907 году он женился на Джин Лекки, в которую был тайно влюблен с момента знакомства в 1897 году.

По окончании пост-военных дебатов Конан Дойл развернул широкую публицистическую и (как бы сейчас сказали) правозащитную деятельность. Его внимание привлекло так называемое «дело Эдалджи», в центре которого оказался молодой парс, которого осудили по сфабрикованному обвинению (в причинении увечий лошадям). Конан Дойл, взяв на себя «роль» сыщика-консультанта, досконально разобрался в тонкостях дела и — всего лишь продолжительной серией публикаций в лондонской газете «Дэйли телеграф» (но с привлечением экспертов-криминалистов) доказал невиновность своего подопечного. Начиная с июня 1907 года в Палате Общин стали проходить слушания по делу Эдалджи, в ходе которых обнажилось несовершенство юридической системы, лишённой такого важного инструмента, как апелляционный суд. Последний был создан в Британии — во многом благодаря активности Конан Дойла. В 1909 году в сферу общественных и политических интересов Конан Дойла вновь попали события в Африке. На этот раз он выступил с разоблачением жестокой колониальной политики Бельгии в Конго и подверг критике британскую позицию в этом вопросе. Письма Конан Дойла в The Times на эту тему произвели эффект разорвавшейся бомбы. Книга «Преступления в Конго» (1909) имела столь же мощный резонанс: многие политики именно благодаря ей вынуждены были заинтересоваться проблемой. Конан Дойла поддержали Джозеф Конрад и Марк Твен. Но недавний единомышленник Редьярд Киплинг встретил книгу сдержанно, заметив, что она, критикуя Бельгию, косвенно подрывает и британские позиции в колониях. В 1909 году Конан Дойл также занялся защитой еврея Оскара Слейтера, несправедливо осуждённого за убийство, и добился его освобождения, хоть и спустя 18 лет.

Отношения с собратьями по перу

В литературе для Конан Дойла было несколько несомненных авторитетов: в первую очередь — Вальтер Скотт, на книгах которого он вырос, а также Джордж Мередит, Майн Рид, Р. М. Баллантайн и Р. Л. Стивенсон. Встреча с уже престарелым Мередитом в Бокс-Хилле произвела на начинающего писателя гнетущее впечатление: он отметил для себя, что мэтр пренебрежительно отзывается о современниках и в восторге от себя самого. Со Стивенсоном Конан Дойл лишь переписывался, но смерть его воспринял тяжело, как личную утрату[9].

В начале 1890-х годов у Конан Дойла установились приятельские отношения с руководителями и сотрудниками журнала The Idler: Джеромом К. Джеромом, Робертом Барром и Джеймсом М. Барри. Последний, пробудив в писателе страсть к театру, привлёк его к (не слишком плодотворному в конечном итоге) сотрудничеству на драматургическом поприще.

В 1893 году сестра Дойла Констанция вышла замуж за Эрнста Уильяма Хорнунга. Сделавшись родственниками, писатели поддерживали приятельские отношения, хоть и не всегда сходились во взглядах. Главный герой Хорнунга, «благородный взломщик» Раффлз, очень напоминал пародию на «благородного сыщика» Холмса.

А. Конан Дойл высоко оценивал и произведения Киплинга, в котором, кроме того, видел политического союзника (оба были яростными патриотами). В 1895 году он поддержал Киплинга в спорах с американскими оппонентами и был приглашён в Вермонт, где тот жил с женой-американкой. Позже, после критических публикаций Дойла о политике Англии в Африке, отношения между двумя писателями стали прохладнее.

Натянутыми были отношения Дойла с Бернардом Шоу, который однажды отозвался о Шерлоке Холмсе как о «наркомане, не имеющем ни единого приятного качества»[13]. Есть основания считать, что выпады первого в адрес малоизвестного сейчас автора Холла Кейна, злоупотреблявшего саморекламой, ирландский драматург принял на свой счёт[9]. В 1912 году Конан Дойл и Шоу вступили в публичную перебранку на страницах газет: первый защищал команду «Титаника», второй порицал поведение офицеров затонувшего лайнера[13].

Конан Дойл был знаком с Гербертом Уэллсом и внешне поддерживал с ним хорошие отношения, однако внутренне считал его антиподом. Обострялся конфликт тем фактом, что если Уэллс входил в элиту «серьёзной» британской литературы, то Конан Дойла считали пусть и талантливым, но — производителем развлекательного чтения для подростков, с чем сам он был категорически не согласен. Конфронтация приобрела открытые формы в публичной дискуссии на страницах Daily Mail. В ответ на большую статью Уэллса по поводу рабочих волнений 20 июня 1912 года Конан Дойл выступил с аргументированным выпадом («Волнения рабочих. Ответ мистеру Уэллсу»), показав губительность любой революционной деятельности для Британии:

Господин Уэллс производит впечатление человека, который во время прогулки по саду может заявить: «Мне не нравится это фруктовое дерево. Плодоносит не лучшим образом, не блещет совершенством форм. Давайте-ка его срубим и попробуем вырастить на этом месте другое дерево, получше». Того ли ждёт британский народ от своего гения? Куда естественнее было бы услышать от него: «Мне не нравится это дерево. Давайте попробуем улучшить его жизнеспособность, не нанеся повреждений стволу. Может быть, удастся заставить его расти и плодоносить так, как нам того бы хотелось. Но не будем уничтожать его, ведь тогда все прошлые труды пропадут даром, и неизвестно ещё, что мы получим в будущем».

— Артур Конан Дойл, 1912[14]

Конан Дойл в своей статье призвал народ выразить свой протест демократическим путём, в ходе выборов, замечая, что трудности испытывает не только пролетариат, но и интеллигенция со средним классом, к которым Уэллс не испытывает симпатии. Соглашаясь с Уэллсом в вопросах необходимости земельной реформы (и поддерживая даже создание ферм на местах заброшенных парков), Дойл отвергает его ненависть к правящему классу и заключает: «Наш рабочий знает: он, как и любой другой гражданин, живёт в соответствии с определёнными общественными законами, и не в его интересах подрывать благосостояние своего государства, подпиливая ветвь, на которой он сам сидит»[14].

1910—1913

В 1912 году Конан Дойл опубликовал научно-фантастическую повесть «Затерянный мир» (впоследствии не раз экранизировавшуюся), за которой последовал «Отравленный пояс» (1913). Главным героем обоих произведений стал профессор Челленджер, учёный-фанатик, наделённый гротескными качествами, но при этом по-своему человечный и обаятельный. Тогда же появилась и последняя детективная повесть «Долина ужаса». Это произведение, которое многие критики склонны недооценивать, биограф Дойла Дж. Д. Карр считает одним из его сильнейших.

«Затерянный мир», хоть и имел шумный успех, не был воспринят современниками как серьёзное научно-фантастическое произведение, несмотря на то, что автор описал реальное место: горы Рикардо Франко-Хиллс, расположенные на границе Боливии и Бразилии. Визит сюда совершила экспедиция полковника Фоссетта: после встречи с ним у Конан Дойла и родился замысел повести. История, рассказанная в повести «Отравленный пояс», показалась всем ещё менее «научной». В основе её — известная гипотеза о том, что универсальной космической средой является эфир, пронизывающий пространство. Причём эта гипотеза уже была развенчана Эйнштейном в рамках общей теории относительности, однако впоследствии претерпела второе рождение в научной фантастике (например, А. Азимов, «Космические течения») и частично в науке — так, некоторые свойства многих объектов современных физических теорий (например, нейтрино, реликтового излучения как «эха Большого взрыва», теории струн и суперструн) чисто умозрительно описывались в гипотезах эфира конца XIX века.

Основными темами публицистики Конан Дойла в 1911—1913 годы были неудача Британии на Олимпийских играх 1912 года, автопробег принца Генри в Германии, строительство спортивных сооружений и подготовка к Олимпийским играм 1916 года в Берлине (так и не состоявшимся). Кроме того, чувствуя приближение войны, Конан Дойл в своих газетных выступлениях призывал возродить поселения йоменов, которые могли бы стать основной силой новых мотоциклетных войск (Daily Express, 1910: «Йомены будущего»). Занимала его также проблема срочной переподготовки британской кавалерии. В 1911—1913 годах писатель активно высказывался в пользу введения гомруля в Ирландии, в ходе дискуссии не раз формулируя своё «империалистическое» кредо[14].

1914—1918

Начало Первой мировой войны полностью перевернуло жизнь Конан Дойла. Сначала он записался добровольцем на фронт, будучи уверенным, что его миссия состоит в том, чтобы подавать личный пример героизма и служения родине. После того как это предложение было отклонено, он посвятил себя публицистической деятельности.

Начиная с 8 августа 1914 года в лондонской The Times появляются письма Дойла на военную тему. Первым делом он предложил создать массовый боевой резерв и создание отрядов гражданского населения для несения «службы по охране железнодорожных станций и жизненно важных объектов, помогать в возведении фортификаций и выполнять многие другие боевые задачи». У себя в Кроуборо (графство Сассекс) Дойл собственноручно занялся организацией подобных отрядов и в первый же день поставил под ружьё 200 человек. Затем он расширил сферу своей практической деятельности до Истборна, Ротерфорда, Бакстеда. Писатель вошёл в контакт с Ассоциацией по подготовке добровольческих подразделений (председатель — лорд Денсборо), пообещав создать гигантскую объединённую армию численностью в полмиллиона волонтёров. В числе предложенных им новшеств были установление на борту кораблей противоминных трезубцев (The Times, 8 сентября 1914), создание индивидуальных спасательных поясов для матросов (Daily Mail, 29 сентября 1914), использование индивидуальных бронированных защитных средств (The Times, 27 июля 1915). В серии статей «Германская политика: ставка на убийство», помещённых в Daily Chronicle, Дойл с присущей ему страстностью и силой убеждения обрисовал злодеяния германской армии в воздухе, на море и на оккупированных территориях Франции и Бельгии. Отвечая американскому оппоненту (некоему м-ру Беннету), Дойл писал в The New York Times от 6 февраля 1915 года: «Да, наши летчики бомбили Дюссельдорф (равно как и Фридрихсхафен), но каждый раз атаковали заранее намеченные стратегические цели (авиационные ангары), коим нанесли, как было признано, весомый урон. Даже враг в своих сводках не попытался обвинить нас в неразборчивом бомбометании. Между тем, приняв на вооружение германскую тактику, мы бы легко забросали бомбами многолюдные улицы Кёльна и Франкфурта, также открытые для ударов с воздуха»[14].

Ещё более ожесточается Дойл, когда ему становится известно о пытках, которым английские военнопленные подвергались в Германии.

…Трудно выработать линию поведения в отношении краснокожих индейцев европейского происхождения, которые подвергают пыткам военнопленных. Ясно, что сами мы не можем подобным же образом истязать немцев, находящихся в нашем распоряжении. С другой стороны, бессмысленны и призывы к добросердечию, ибо средний немец имеет то же понятие о благородстве, что корова — о математике… Он искренне неспособен понять, например, что заставляет нас с теплотой отзываться о фон Мюллере из Веддингена и других наших врагах, пытающихся хотя бы в какой-то мере сохранить человеческое лицо…

— Артур Конан Дойл, The Times, 13 апреля 1915[14]

Вскоре Дойл призывает к организации с территории восточной Франции «рейдов возмездия» и вступает в дискуссию с епископом Винчестерским (суть позиции которого состоит в том, что «осуждению подлежит не грешник, но грех его»): «Пусть грех ляжет на тех, кто вынуждает нас согрешить. Если мы будем вести эту войну, руководствуясь Христовыми заповедями, толку не будет. Подставь мы, следуя известной рекомендации, вырванной из контекста, „вторую щёку“, империя Гогенцоллернов уже распростёрлась бы по Европе, и вместо Христова учения здесь проповедовали бы ницшеанство», — писал он в The Times 31 декабря 1917 года[14].

В 1916 году Конан Дойл проехал по боевым позициям британских войск и посетил армии союзников. Результатом поездки явилась книга «На трёх фронтах» (1916). Понимая, что официальные сводки значительно приукрашивают реальное положение дел, он, тем не менее, воздерживался от всякой критики, считая своим долгом поддерживать боевой дух солдат. В 1916 году начала выходить его работа «История действий английских войск во Франции и Фландрии». К 1920 году были изданы все 6 её томов.

Брат, сын и два племянника Дойла ушли на фронт и там погибли. Это явилось сильнейшим потрясением для писателя и наложило тяжёлую печать на всю его дальнейшую литературную, публицистическую и общественную деятельность.

1918—1930

На исходе войны, как принято считать, под воздействием потрясений, связанных с гибелью близких людей, Конан Дойл стал активным проповедником спиритуализма, которым интересовался ещё с 1880-х годов. В числе книг, сформировавших его новое мировоззрение, была «Человеческая личность и её дальнейшая жизнь после телесной смерти» Ф. У. Г. Майерса. Основными работами Конан Дойла на эту тему считаются «Новое откровение» (1918), где он рассказал об истории эволюции своих взглядов на вопрос о посмертном существовании личности, и роман «Страна туманов» (англ. The Land of Mist, 1926). Итогом его многолетних исследований «психического» феномена явился фундаментальный труд «История спиритуализма» (англ. The History of Spiritualism, 1926).

Конан Дойл опровергал утверждения о том, что интерес к спиритуализму у него возник лишь на исходе войны:

Многие люди не сталкивались со Спиритизмом и даже ничего не слышали о нём до 1914 года, когда во многие дома постучался ангел смерти. Противники Спиритизма полагают, что именно потрясшие наш мир социальные катаклизмы вызвали такой повышенный интерес к психическим исследованиям. Эти беспринципные оппоненты заявили, что отстаивание автором позиций Спиритизма и защита Учения его другом сэром Оливером Лоджем объясняются тем, что оба они потеряли сыновей, погибших на войне 1914 года. Из этого следовал вывод: горе помрачило их рассудок, и они поверили в то, во что никогда бы не поверили в мирное время. Автор много раз опровергал эту беспардонную ложь и подчёркивал тот факт, что его исследования начались в 1886 году, задолго до начала войны[15].

— Артур Конан-Дойл. История спиритизма. Глава 23. Спиритизм и война

К числу наиболее спорных работ Конан Дойла начала 1920-х годов относится книга «Явление фей» (англ. The Coming of the Fairies, 1921), в которой он попытался доказать подлинность фотографий «фей из Коттингли» и выдвинул собственные теории относительно природы этого феномена. Кроме того, в 1923 году писатель высказался в пользу существования «проклятия фараонов».

В 1924 году вышла автобиографическая книга Конан Дойла «Воспоминания и приключения». Последним крупным произведением писателя стал научно-фантастический роман «Маракотова бездна» (1929).

Последние годы

Всю вторую половину 1920-х годов писатель провёл в путешествиях, побывав на всех континентах, не прекращая активной публицистической деятельности. Заехав в Англию лишь ненадолго в 1929 году, чтобы отпраздновать 70-летний юбилей, Дойл отправился в Скандинавию всё с той же целью — проповедовать «…возрождение религии и того непосредственного, практического спиритизма, который есть единственное противоядие от научного материализма»[9]. Эта последняя поездка подорвала его здоровье: весну следующего года он провёл в постели в окружении близких.

В какой-то момент наступило улучшение: писатель немедленно отправился в Лондон, чтобы в беседе с министром внутренних дел потребовать отмены законов, преследовавших медиумов. Это усилие оказалось последним: ранним утром 7 июля 1930 года в своём доме в Кроуборо[en] (Суссекс) Конан Дойл умер от сердечного приступа. Он был похоронен неподалеку от своего садового домика. На надгробной плите по просьбе вдовы выгравирован рыцарский девиз: Steel True, Blade Straight («Верен как сталь, прям как клинок»)[9]. Позже перезахоронен вместе с женой в Минстеде, в национальном парке Нью-Форест.

Семья

В 1885 году Конан Дойл женился на Луизе «Туе» Хокинс; она долгие годы страдала туберкулёзом и скончалась в 1906 году.

В 1907 году Дойл женился на Джин Лекки, в которую был тайно влюблён с момента знакомства в 1897 году. Жена разделяла его увлечение спиритизмом и даже считалась довольно сильным медиумом.

У Дойла было пятеро детей: двое от первой жены — Мэри и Кингсли, и трое от второй — Джин Лена Анетт, Денис Перси Стюарт (17 марта 1909 — 9 марта 1955; в 1936 году он стал мужем грузинской княгини Нины Мдивани) и Адриан (впоследствии также писатель, автор биографии отца и ряда произведений, дополняющих канонический цикл рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе).

Родственником Конан Дойла в 1893 году стал известный писатель начала XX века Вилли Хорнунг: он женился на его сестре, Конни (Констанции) Дойл.

Адриан Конан Дойл — автор биографии своего отца «Истинный Конан Дойл» — писал: «Уже сама атмосфера дома дышала рыцарским духом. Конан Дойл научился разбираться в гербах много раньше, чем познакомился с латинским спряжением».

Участие в масонстве

26 января 1887 года был посвящён в масонскую ложу «Феникс» № 257 в Саутси. Он вышел из ложи в 1889 году, но вернулся в неё в 1902 году, чтоб снова уйти в отставку в 1911 году[16][17][18].

Находка 2004 года

16 марта 2004 года в Лондоне были обнаружены личные бумаги сэра Артура Конан Дойла. Более трёх тысяч листов были найдены в офисе одной юридической фирмы. Среди обнаруженных бумаг — личные письма, в том числе от Уинстона Черчилля, Оскара Уайлда, Бернарда Шоу и президента США Теодора Рузвельта, дневниковые записи, черновики и рукописи неизданных произведений писателя. Стоимость находки составила около 2 млн фунтов стерлингов[19].

Экранизации произведений

В художественных произведениях

Жизнь и творчество Артура Конан Дойла стали неотъемлемой чертой викторианской эпохи, что закономерно привело к появлению художественных произведений, в которых писатель действовал в качестве персонажа, причём иногда в весьма далёком от действительности образе.

  • В цикле романов Кристофера Голдена и Томаса Э. Снигоски «Зверинец» (англ. The Menagerie) Конан Дойл предстаёт в качестве «второго по могуществу мага нашего мира».
  • В мистическом романе Марка Фроста (автора сценария телесериала «Твин Пикс») «Список семи» (англ. The List of Seven) Дойл помогает таинственному незнакомцу Джеку Спарксу в борьбе против сил зла, пытающихся захватить власть над миром.
  • В гораздо более традиционном ключе использованы факты жизни писателя в британском телесериале «Комнаты смерти: Загадки настоящего Шерлока Холмса» (англ. Murder Rooms: The Dark Beginnings of Sherlock Holmes, 2000), где молодой студент-медик Артур Конан Дойл становится ассистентом профессора Джозефа Белла (прототипа Шерлока Холмса) и помогает ему расследовать преступления.
  • Персонаж сэр Артур Конан Дойл присутствует в британском сериале «Мистер Селфридж» и канадском мини-сериале «Гудини».
  • Жизнь и творчество писателя воссозданы в романе Джулиана Барнса «Артур и Джордж», где литературный отец Шерлока Холмса сам ведёт расследование.
  • Эпизод встречи Конан Дойла с Оскаром Уайльдом обыгран в романе «Белый огонь» Линкольна Чайлда и Дугласа Престона. Там же опубликован якобы неизданный рассказ Конан Дойла о Шерлоке Холмсе.
  • Артур Конан Дойл — один из действующих лиц 9-й серии первого сезона канадского детективного телесериала «Расследование Мёрдока».
  • Артур Конан Дойл — один из главных героев в британо-американском сериале «Гудини и Дойл», где его сыграл актёр Стивен Мэнгэн. В сериале Дойл и его друг Гарри Гудини (Майкл Уэстон) совместно с констеблем Аделаидой Страттон (Ребекка Лиддьярд) расследуют убийства, предположительно совершённые паранормальным. В сериале показана семья Дойла и его возвращение к персонажу Шерлока Холмса под влиянием событий сериала.

Напишите отзыв о статье "Дойл, Артур Конан"

Комментарии

  1. 1 2 Настоящая фамилия писателя — Дойл. После смерти своего любимого дяди по фамилии Конан (фактически воспитавшего его) он взял себе фамилию дяди в качестве второго имени. Таким образом, Конан — его среднее имя, однако в зрелом возрасте он стал использовать это имя как писательский псевдоним — Конан ДойлК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3708 дней].
  2. Наряду с передачей Конан Дойл, соответствующей правилам англо-русской практической транскрипции и принятой большинством современных академических и справочных изданий, распространены устаревшие («традиционные») написания — Конан-Дойл, Конан-Дойль, Конан Дойль. Так, по мнению Павла Гелевы, составителя одного из переизданий переводов А. Конан Дойла, «Сэр Arthur Conan Doyle не есть современный деятель, он известен на Руси довольно давно, и потому здесь неограниченно вступает в силу не принцип, а третий фактор — традиция… Правильно лишь одно написание фамилии английского классика: Конан-Дойль…»[3].
  3. В рассказе «Его прощальный поклон» Шерлок Холмс использует имя Олтемонт (Алтамонт) в качестве псевдонима.

Примечания

  1. 1 2 Рыбакин, А. И. Ignatius // Словарь английских личных имён : 4000 имён / рецензент: д-р филол. наук А. В. Суперанская. — 3-е изд., испр. — М. : Астрель : АСТ, 2000. — С. 108. — ISBN 5-271-00161-X (Астрель). — ISBN 5-17-000072-3 (АСТ).</span>
  2. Рыбакин, А. И. Doyle // Словарь английских фамилий : ок. 22 700 фамилий / рецензент: д-р филол. наук А. В. Суперанская. — 2-е изд., стер. — М. : Астрель : АСТ, 2000. — С. 153. — ISBN 5-271-00590-9 (Астрель). — ISBN 5-17-000090-1 (АСТ).</span>
  3. Гелева, П. А. Научная фантастика Артура Конан-Дойля // В ядовитом поясе / Артур Конан-Дойль. — М. : ИК «Столица» (Изд. группа GELEOS Publishing House) : Архив-консалт, 2010. — 320 с. — (Книжная коллекция МК).</span>
  4. 1 2 Sir Arthur Conan Doyle Biography, [www.sherlockholmesonline.org/Biography/index.htm p. 1].
  5. Кудряшов, Константин. [www.aif.ru/culture/person/ser_artur_konan_doyl_kak_syn_alkogolika_stal_rycarem_ee_velichestva Сэр Игнат Холмс. Как потомок королей пробил туннель под Ла-Маншем] // Аргументы и факты. — 2014. — № 21/1750 (21 мая). — С. 41.</span>
  6. 1 2 3 Sir Arthur Conan Doyle Biography, [www.sherlockholmesonline.org/Biography/biography2.htm p. 2].
  7. Sir Arthur Conan Doyle Biography, [www.sherlockholmesonline.org/Biography/biography3.htm p. 3].
  8. Sir Arthur Conan Doyle Biography, [www.sherlockholmesonline.org/Biography/biography4.htm p. 4].
  9. 1 2 3 4 5 6 7 Карр, 2001.
  10. Sir Arthur Conan Doyle Biography, [www.sherlockholmesonline.org/Biography/biography5.htm p. 5].
  11. 1 2 3 Конан Дойль, 1966, т. 1, Урнов М. В., Вступительная статья.
  12. Книжное обозрение. — 2014. — № 20—21. — С. 21.</span>
  13. 1 2 [www.siracd.com/life_titanic.shtml Conan Doyle and the Titanic]. — The Chronicles of Sir Arthur Conan Doyle. Проверено 2 октября 2009. [www.webcitation.org/618qSlYsH Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  14. 1 2 3 4 5 6 Конан-Дойл, 2003.
  15. Конан-Дойл, А. [www.sbnet.ru/books/eng/Doyle/other/history.ru/23.htm Спиритизм и война]. История Спиритизма. SBNet.ru. Проверено 1 февраля 2014.
  16. [www.freemasons-freemasonry.com/beresiner10.html ARTHUR CONAN DOYLE Spiritualist and Freemason]
  17. Jürgen Holtorf: Die Logen der Freimaurer, Nikol Verlags GmbH, Hamburg, ISBN 3-930656-58-2, S. 143.
  18. Карпачёв С. П. «Искусство вольных каменщиков», «ИПК Парето-Принт», 2015 год, стр. 107 ISBN 978-5-9905493-1-9
  19. [lenta.ru/culture/2004/03/16/doyle/ В Лондоне найден личный архив автора Шерлока Холмса]. Lenta.ru (16 марта 2004). Проверено 12 марта 2016.
  20. </ol>

Библиография

Собрания сочинений

  • Дойль, Артур Конан. Собрание сочинений : в 8 т. / пер. с англ. — М. : Правда, 1966. — (Библиотека «Огонёк»).</span>
  • Дойль, Артур Конан. Собрание сочинений : в 8 т. / пер. с англ. — М. : Раритет, 1991.</span>
  • Дойль, Артур Конан. Собрание сочинений : в 12 т. / пер. с англ. — М. : Симпозиум, 1992.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 13 т. / пер. с англ. — М. : Наташа, 1995.</span>
  • Дойль, Артур Конан. Собрание сочинений : в 7 т. / пер. с англ. П. П. Сойкина. — М. : Logos, 1996. — (Библиотека П. П. Сойкина).</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 14 т. / пер. с англ. — М. : Терра : Наташа : Литература, 1998.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 12 т. / пер. с англ. — М. : Мир книги : Литература, 2007.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 13 т. / пер. с англ. — Белгород ; Харьков : Книжный клуб «Клуб семейного досуга», 2008—2010. — (Миры Конан Дойла).</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 7 т. / пер. с англ. — М. : Мир книги : Литература, 2009.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 10 т. / пер. с англ. — М. : Книжный клуб Книговек, 2010.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Собрание сочинений : в 10 т. / пер. с англ. — М. : СЛОВО/SLOVO, 2013.</span>
  • Дойл, Артур Конан. Полное собрание повестей и рассказов о Шерлоке Холмсе в одном томе / пер. с англ. — М. : Эксмо, 2013. — 1488 с. — (Полное собрание сочинений). — ISBN 978-5-699-61729-6.</span>

Авторские сборники

  • Дойл, Артур Конан. Жизнь, полная приключений : [авторский сб.] = Memories and Adventures / пер. с англ. — М. : АСТ, 2003. — 480 с. — ISBN 5-9560-0050-3.</span>
    • То же [Воспоминания и приключения] / пер. с англ. А. В. Глебовской. — СПб. : Азбука : Азбука-Аттикус, 2011. — 384 с. — (Азбука-классика). — ISBN 978-5-389-02543-1.</span>
  • Конан-Дойль, Артур. Уроки жизни : [ст. и письма] / пер. с англ. В. В. Полякова, П. А. Гелевы. — М. : Аграф, 2003. — 608 с. — (Символы времени). — ISBN 5-7784-0230-9.</span>
  • Конан Дойл, Артур. [static1.ozone.ru/multimedia/book_file/1012193642.pdf Шерлок Холмс] : Лучшие повести и рассказы / вступ. ст. и коммент. Нины Щербак. — М. : АСТ, 2015. — ISBN 978-5-17-088169-7.</span>

Об Артуре Конан Дойле

  • Дойл / С. И. Рапопорт // Гаагская конференция — Кочубей. — СПб., 1905. — С. 696. — (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 [82 + 4 доп.] т. ; 1890—1907, т.  [доп.]).</span>
  • [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke2/ke2-7292.htm Дойл, Артур Конан] / А. Ю. Наркевич // Гаврилюк — Зюльфигар Ширвани. — М. : Советская энциклопедия, 1964. — Стб. 729—730. — (Краткая литературная энциклопедия : в 9 т. / гл. ред. А. А. Сурков ; 1962—1978, т. 2).</span>
  • Дойл Артур Конан / А. Ю. Наркевич // Дебитор — Евкалипт. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 8).</span>
  • Артур Конан Дойл : Жизнь и творчество : [сб.] / вступ. ст. М. Д. Тименчика. — М. : Эксмо : Terra Fantastica, 2003. — 480 с. — (Genius loci). — ISBN 5-699-03107-3. — ISBN 5-7921-0552-9.</span>
  • Иностранная литература. — 2008. — [magazines.russ.ru/inostran/2008/1/ № 1 : Сэр Артур Конан Дойл [специальный номер]]. — 320 с.</span>
  • Карр, Дж. Д. Артур Конан Дойл / Карр, Дж. Д., Пирсон, Х. ; пер. с англ. — М. : Книга, 1989. — 320 с. — (Писатели о писателях). — ISBN 5-212-00116-1.</span>
  • Карр, Дж. Д. Жизнь сэра Артура Конан Дойла : Человек, который был Шерлоком Холмсом / пер. с англ. — М. : Центрполиграф, 2001. — 396 с. — ISBN 5-227-01390-X.</span>
  • Миллер, Р. Приключения Конан Дойла / пер. с англ. Л. Гурбановской. — М. : КоЛибри ; СПб. : Азбука-Аттикус, 2012. — 480 с. — (Персона). — ISBN 978-5-389-03104-3.</span>
  • Чертанов, М. Конан Дойл. — Молодая гвардия, 2008. — 592 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 978-5-235-03142-5.</span>
  • Щербак, Н. Секреты Шерлока Холмса // Конан Дойл, 2015.</span>

Ссылки

  • Артур Конан Дойл в каталоге ссылок Open Directory Project (dmoz).
  • Артур Конан Дойл в каталоге ссылок Open Directory Project (dmoz).
  • [www.gutenberg.org/author/Arthur_Conan_Doyle eTexts of Arthur Conan Doyle’s works]. Project Gutenberg. Проверено 2 октября 2016.
  • [www.sf-encyclopedia.com/entry/doyle_arthur_conan Doyle, Arthur Conan]. The Encyclopedia of Science Fiction. Проверено 2 октября 2016.
  • [www.arthurconandoyle.com/biography.html Sir Arthur Conan Doyle Biography]. The Official Site of Sir Conan Doyle Literary Estate. Проверено 2 октября 2016.

Отрывок, характеризующий Дойл, Артур Конан

– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.


Навигация