Доксарас, Панайотис

Панайотис Доксарас (греч. Παναγιώτης Δοξαράς; 1662, Мани — 1729,Корфу) — греческий иконописец, основатель Ионической школы иконописи, которая находились под влиянием итальянского Ренессанса. Примерно в 1685 году проходил обучение у Леоса Москоса на острове Закинф, в Риме и в 1699—1704 годах в Венеции. Был великим поклонником Тинторетто, Тициана, Веронезе. Его иконы находятся на острове Лефкас и на о. Закинф. Потолок церкви св. Спиридона (Агиос Спиридонас) на острове Корфу (Керкира), был выполнен Доксарасом. Иконы и другие церковные росписи его кисти в этом храме были уничтожены сыростью, и в XIX веке их место заняли копии, сделанные Николаосом Аспиотисом. Автор трактата «О живописи» / Περί ζωγραφίας (1726); перевел трактат о живописи Леонардо да Винчи на греческий язык.

Биография

Панайотис Доксарас родился в селе Кутифари полуострова Мани в 1662 году. Происходил из известного военного клана маниатов. В 1664 году его семья обосновалась на острове Закинф, где впоследствии он получил уроки живописи у Лео Москоса. В 1694 году Доксарас вступил в венецианскую армию и сражался на стороне венецианцев против турок на Хиосе. В 1699 году он оставил армию, однако при этом был награждён венецианцами рыцарским и дворянским титулами. Позже, в 1721 году получил от венецианцев землю на острове Лефкас.

С 1699 по 1704 год Доксарас учился живописи в Венеции.

С 1704 года семья Доксараса поселилась в расположенном в предгорьях Мани городе Каламата.

В декабре 1714 года началась очередная турецко-венецианская война, в результате которой, в 1715 году, Пелопоннес перешёл под османский контроль.

Семья Доксараса была в числе тысяч греков, покинувших родину вместе с венецианцами. Семья Доксарасов поселилась первоначально на острове Закинф, а затем на острове Лефкас, где у семьи были земельные владения.

Панайотис Доксарас стал известным художником и признан сегодня искусствоведами как основатель Семиостровной школы греческой живописи. Учеником и продлжателем манеры Доксараса был его сын Доксарас, Николаос.

Библиография

• Δοξαράς, Παναγιώτης: Περί ζωγραφίας, εκδ. Σπ. Π. Λάμπρου, εν Αθήναις, 1871; Αθήνα (Εκάτη 1996
• Λάμπρου, Σπ.: Συμπληρωματικαί ειδήσεις περί του ζωγράφου Παναγιώτου Δοξαρά Ν. *Ελληνομνήμων ή Σύμμικτα Ελληνικά, τ. 1, 1843
• Σάθα, Κ.: Νεοελληνική Φιλολογία, Αθήνα 1868
• Σάθα, Κ.: Τουρκοκρατούμενη Ελλάς, Αθήνα 1868
• Ηλίας Τσιτσέλης: Κεφαλληνιακά Σύμμικτα, Αθήνα 1960
• Παπαντωνίου, Ζαχαρία: Κριτικά. Εστία 1966
• Δεληγιάννη, Δ.: Η Πραγματεία του Παναγιώτη Δοξαρά Περί ζωγραφίας 1726. Περ. Διπλή Εικόνα, τεύχος 4-5, Αθήνα 1985
• Κόντογλου, Φώτη: Π. Δοξαράς — Λεξικό Κ. Ελευθερουδάκη τ. Δ΄ σελ. 700
• Κουτσιλιέρη, Ανάργυρου: Ιστορία της Μάνης. Παπαδήμας, Αθήνα 1993
• Bentchev Ivan: Griechische und bulgarische Malerbücher. Technologie. Recklinghausen; Museen der Stadt Recklinghausen, 2004 (Beiträge zur Kunst des christlichen Ostens; Band 11, herausgegeben von Eva Haustein-Bartsch) ISBN 3-929040-74-3, S. 130—153
• Мутафов, Е.: Европеизация на хартия, София 2001, с. 143—150
• Мутафов, Емануел: Панайотис Доксарас «За живописта». Ерминия за различните верници — превод от гръцки език и коментар // Паметници, реставрация, музеи, 2004, бр. 2, май
• Бенчев, Иван: Доксарас, Панайотис // Православная Энциклопедия (ПЭ), т. XV, М. 2007, C. 576

Отрывок, характеризующий Доксарас, Панайотис

– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.