Доктор Кто и проклятие смертельной смерти

Доктор Кто и проклятие неизбежной смерти(англ.  Doctor Who and the Curse of Fatal Death) — двухсерийный пародийный эпизод сериала Доктор Кто, снятый в рамках благотворительного телемарафона и показанный по каналу BBC в 1999 году. Это единственная пародия на сериал, имеющая частично-признанный статус и обсуждавшаяся наравне с прочими эпизодами в журнале Doctor Who Magazine. Это также первый эпизод в рамках сериала «Доктор Кто», написанный Стивеном Моффатом.

Сюжет

Часть первая

Сериал начинается с классической заставки «Доктора Кто» периода Четвёртого Доктора, за тем исключением, что лицо Тома Бейкера убрано с заставки.

Мастер, в своей собственной ТАРДИС, следит через экран за Доктором, злорадно разглагольствуя о ловушке, которую он подстроил. Однако внезапно оказывается, что канал наблюдения работает в обе стороны и Доктор слышал всё, что задумал Мастер. Мастер, слегка обескураженный, быстро находится, и заявляет, что после стольких лет вражды, он не смог отказать себе в удовольствии лично сообщить Доктору, что «твоя неизбежная смерть, теперь… неизбежна!» Театрально расхохотавшись, Мастер отключает экран и продолжает разглагольствовать о своем плане — только чтобы выяснить, к своей ярости, что он забыл выключить звук, и Доктор по-прежнему всё слышит. Прежде чем Мастер успевает отключить связь, Доктор перебивает его и говорит, что хочет встретится с Мастером в старом замке на планете Терсурус. Разъярённый Мастер клянется отомстить Доктору, обрушив на него «ужасное возмездие в виде ужасной мести (англ. The Deadly Venegeance of... of Deadly Revenge!)»

Доктор и его новая компаньонка — Эмма — прибывают на Терсурус, в развалины замка. Доктор объясняет, что планета Терсурус была некогда населена самой миролюбивой и доброй расой, которую он когда-либо встречал — но никто не хотел с ними иметь дело, так как терсурианцы разговаривали посредством управляемого метеоризма. Эмма спрашивает, отчего они вымерли, и Доктор печально отвечает, что они изобрели огонь.

Внезапно появляется Мастер, и при помощи некоего энергетического поля прижимает Доктора и Эмму к стене. Злорадствуя, Мастер объясняет свой план: узнав о месте встречи, он отправился в прошлое Терсуруса, и подкупил архитектора замка, чтобы он установил в нём ловушки. Блок стены вместе с Доктором и Эммой поворачивается, отправляя их на верную (по мнению Мастера) смерть… но спустя мгновение Доктор и Эмма показываются целыми и невредимыми. Доктор объясняет, что он легко предугадал план Мастера — отправиться в прошлое и подкупить архитектора — и сам отправился в ещё более ранее прошлое и подкупил архитектора раньше, так что тот саботировал ловушки.

Мастер, однако, невозмутимо говорит, что он предугадал, что Доктор предугадает его план. Поэтому он отправился в ещё более раннее прошлое, и подкупил архитектора еще раньше. Затем он приводит в действие новую ловушку: на Доктора и Эмму падает огромный каменный блок. Однако, Доктор и Эмма целыми и невредимыми выходят через дверь в торце полого блока, и Доктор объясняет, что он, в свою очередь, предугадал, что Мастер предугадал, что Доктор предугадал его план, и в свою очередь отправился в ещё более ранее прошлое, чтобы подкупить архитектора первым…

Эмма прерывает Доктора, напоминая, что у него есть важные новости. Спохватившись, Доктор сообщает Мастеру, что он, по его расчётам, спасал каждую планету во Вселенной не менее чем 27 раз, и что он устал от сражений с монстрами, пришельцами, и от однообразных песчаных карьеров. Доктор провозглашает, что в лице Эммы он встретил любовь всей своей жизни и хочет теперь уйти в отставку и зажить мирной жизнью. Они с Эммой целуются к ужасу Мастера.

Взбешенный тем, что его старый враг избежит возмездия, Мастер пускает в ход свой новый, только что придуманный план. Он заявляет, что — как только покончит с Доктором и Эммой сейчас — вновь отправится в прошлое, угостит архитектора замка роскошным обедом, и уговорит его поставить тайный люк, ведущий в канализацию, именно там, где Доктор и Эмма стоят сейчас. Найдя в стене рычаг, Мастер решает, что этот его план уж точно увенчался успехом, и поворачивает его — но люк в канализацию открывается прямо у него под ногами. Мастер падает вниз с громким плеском: Доктор объясняет, что как только он услышал о новом плане Мастера, то сразу же решил, что отправится в ещё более ранее прошлое и угостит архитектора первым, так что тот установит секретный люк точно там, где сейчас будет находится мастер.

Доктор с Эммой собираются уходить, когда внезапно двери замка распахиваются, и вбегает постаревший Мастер. Он говорит, что ему потребовалось 312 лет, чтобы выбраться из канализации, но выбравшись, он сразу же запрыгнул в свою ТАРДИС и вернулся на 312 лет назад. И на этот раз он привел союзников. К ужасу Доктора, в двери вкатываются Далеки — единственная раса которая согласилась иметь дело с вылезшим из канализации Мастером (потому что не имеют носов). Мастер злорадствует над Доктором, демонстрируя, что его тело было улучшено с помощью «передовой технологии Далеков» — его правая рука заменена манипулятором-присоской Далеков (правда, как тут же выясняется, он понятия не имеет, что с ней делать).

Мечтая разделаться с Доктором собственными руками, Мастер бросается на него — и, промахнувшись, падает в канализацию снова. Почти немедленно он вновь появляется в дверях — снова переместившийся во времени и постаревший ещё на 312 лет. Далеки и Мастер бросаются в погоню за Доктором и Эммой; но при этом, один из Далеков случайно сталкивается с Мастером, сбивает того с ног, и Мастер с криком падает в канализацию в третий раз. Спустя несколько секунд, он вновь проявляется, теперь уже совсем дряхлый и перемещающийся на костылях.

Отрывок, характеризующий Доктор Кто и проклятие смертельной смерти

– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.