Доктор Мабузе, игрок

Доктор Мабузе, игрок
Dr. Mabuse, der Spieler
Жанр	Криминальный триллер
Режиссёр	Фриц Ланг
Продюсер	Эрик Поммер
Автор сценария	Фриц Ланг Жак Норберт Теа фон Харбоу
В главных ролях	Рудольф Кляйн-Рогге Бернхард Гёцке Оуд Эгеде-Ниссен Гертруда Велькер
Оператор	Карл Хоффман
Длительность	270 минут
Страна	Германия Германия
Язык	немое кино с немецкими титрами
Год	1922
IMDb	ID 0013086
Выход фильма «Доктор Мабузе, игрок» (оригинальное название — Dr. Mabuse, der Spieler)

К:Фильмы 1922 года

«Доктор Мабу́зе, игрок» (нем. Dr. Mabuse, der Spieler) — немой чёрно-белый двухсерийный криминальный триллер режиссёра Фрица Ланга, вышедший на экраны в 1922 году. Сценарий фильма написали Фриц Ланг и Теа фон Харбоу по одноимённому роману 1921 года люксембургско-немецкого криминального автора Норберта Жака.

Сегодня фильм существует в нескольких версиях продолжительностью от 231 до 297 минут.

В советском кинопрокате фильм был перемонтирован и демонстрировался под названием «Позолоченная гниль». В этом виде фильм критиковал западный образ жизни.

Это первый из трёх фильмов Фрица Ланга о докторе Мабузе. За ним последовали «Завещание доктора Мабузе» (1933) и «Тысяча глаз доктора Мабузе» (1960). После этого вышло ещё как минимум девять фильмов различных режиссёров, центральным персонажем которых был доктор Мабузе.

Сюжет

Часть I — Великий игрок: облик эпохи

Доктор Мабузе (Рудольф Кляйн-Рогге) — гений преступного мира, доктор психологии и мастер маскировки, который обладает силой гипноза и управления чужим сознанием. Он возглавляет подпольный бизнес по изготовлению фальшивых денег и карточному шулерству в Берлине. Среди его многочисленных подручных — страдающий кокаиновой зависимостью слуга и гримёр Шпёрри (Роберт Форстер-Ларринага), шофёр и киллер Георг (Ханс Адальберт Шлеттов), тупица-головорез Пеш (Георг Джон), руководитель группы фальшивомонетчиков Хаваш (Чарльз Пуффи), служанка и помощница Фине (Герете Бергер), а также влюбленная в него прима варьете «Фоли Бержер» Кара Кароцца (Оуд Эгеде-Ниссен).

Действие 1

В скором поезде агент Мабузе нападает на курьера, перевозящего важный коммерческий контракт, душит его, похищает портфель с контрактом и бросает его в окно движущегося поезда. Операция рассчитана по секундам. Агент выбрасывает портфель из окна поезда точно на заднее сиденье проезжающего автомобиля, которым управляет Георг. Тот даёт сигнал верхолазу на телеграфном столбе, который передает информацию о выполнении задания доктору Мабузе. Меняя грим и автомобили, Мабузе добирается из своей штаб-квартиры до тщательно законспирированного цеха по изготовлению фальшивых денег, по дороге успев получить и прочитать похищенный контракт. Встречающий его Хаваш демонстрирует ему работу цеха и работающих там слепых людей, которые никогда не выходят на улицу…На бирже идёт оживленная торговля. В газете появляется заметка о похищении голландско-швейцарских договоров на поставку кофе и какао, в результате чего Швейцария может отказаться от контрактов, а производители окажутся на грани катастрофы. Их акции начинают стремительно падать. Загримированный Мабузе наблюдает за ситуацией в торговом зале. Когда акции достигают низшей точки, он начинает их скупку. Приходит информация, что портфель с договором найден в целости и сохранности путевым обходчиком, после чего акции начинают стремительно расти в цене. Выждав роста в несколько раз, Мабузе продает все скупленные акции с огромной прибылью.

Действие 2

Мабузе выступает с публичной лекцией о психоанализе на престижном научном собрании. Затем гримируется и едет в варьете «Фоли Бержер», где смотрит выступление Кары Кароццы. Агенты передают Мабузе записку о том, что в зале находится наследник богатого промышленника Эдгар Халл (Пауль Рихтер). Мабузе гипнотизирует его на расстоянии, заставляя выйти из зала в коридор, где с помощью гипноза внушает ему, что они знакомы. Затем они едут в игральный клуб, где Мабузе представляется как Хуго Баллинг. Они садятся играть, и под гипнозом Халл проигрывает ему огромную сумму денег, отдает все наличные и расписку. Мабузе-Баллинг оставляет свой адрес в отеле «Эксельсиор», где Халл сможет найти его, чтобы передать оставшуюся часть долга. Как только Мабузе-Баллинг уходит, к Халлу возвращается сознание, но он не может вспомнить, ни с кем он играл, ни как получилась так, что при идеальной карте он проиграл всё.

Действие 3

Халл приходит в отель «Эксельсиор», но в названном номере спит ничего не подозревающий человек по фамилии Баллинг. Халл видит, как из соседнего номера выходит красивая женщина (это подосланная Мабузе Кара Кароцца), он бежит за ней и отдает как будто случайно выпавший платок. Они знакомятся… Через 18 дней после описанных событий к Халлу приходит государственный прокурор Фон Венк (Бернхард Гётцке), сообщая, что за последние шесть недель произошла целая серия крупных карточных мошенничеств, однако факт жульничества доказать не удалось. Каждый раз под видом мошенников выступают совершенно разные люди, но Фон Венк подозревает, что это один и тот же человек. Халл передает Фон Венку карточку Баллинга, говоря, что, возможно, это тоже шулер, который до сих пор не получил часть выигранных у него денег. Фон Венк просит никому о содержании их разговора не рассказывать. Выйдя из квартиры Халла, Фон Венк встречается с идущей к нему Кароццей. При встрече Халл тепло обнимает и целует Кароццу, очевидно, что он влюблён и счастлив быть с ней. Кароцца видит у него карточку Фон Венка, Халл отвечает, что тот приходил проконсультироваться по поводу игральных клубов… В кратком историческом экскурсе рассказывается о том, как некто Шрамм с 1912 по 1922 год, не имея ничего, построил огромный бизнес на подпольных ресторанах и клубах. В 1922 году Шрамм открывает шикарное игровое заведение, замаскированное под варьете. На его открытии Фон Венк знакомится с родовитой дамой, графиней Тольд (Гертруда Велкер). На его вопрос, как она оказалась в таком злачном месте в компании спекулянтов, картёжников и публичных девок, она отвечает, что скучает и ищет развлечений. Тем временем загримированный Мабузе ведёт игру за карточным столом, гипнотизируя и обыгрывая публику, в том числе богатую русскую женщину (Лидия Потехина), которая утверждает, что он её загипнотизировал. Начинается скандал, Фон Венк гасит свет, чтобы графиня смогла выйти из зала незамеченной. Тем временем Халл получает записку с напоминанием о карточном долге, которую показывает Фон Венку.

Действие 4

На следующее утро Фон Венк говорит Халлу, что тот сидел рядом с тем самым шулером и не узнал его (их разговор из-за стены слышит Кароцца). Фон Венк предупреждает Халла быть осторожней, особенно с Кароццей… В своём кабинете Фон Венк гримируется, решая самостоятельно обойти игральные клубы и схватить шулера с поличным. Он получает от своего помощника Карстена список подпольных клубов с адресами и паролями, в которых употребляют кокаин и практикуются запрещённые азартные игры… Графиня Тольд приглашает Фон Венка на чай, благодаря его за то, что помог ей уйти незаметно из клуба и тем самым спас её репутацию. Графиня ищет приключений, и Фон Венк предлагает ей принять участие в ловле преступника, на что она дает своё согласие… Фон Венк под видом богатого игрока обходит несколько клубов по списку, наконец, проходит в клуб, где игру ведёт загримированный Мабузе. Увидев у Фон Венка пачки в деньгами, Мабузе с помощью специальных очков пытается его гипнотизировать. У Фон Венка начинаются галлюцинации — он видит слова «цы-нань-фу». Прокурор отчаянно сопротивляется гипнозу, в итоге ему удается устоять и, наконец, он приходит в себя. Мабузе тут же покидает зал, садится в автомобиль и уезжает. Фон Венк бросается в преследование, сначала на коляске, затем на такси. Он приезжает в гостиницу «Эксельсиор», где у мальчика-лифтёра узнаёт номер, в который прошёл Мабузе, но там оказывается ничего не подозревающий голландский профессор. Фон Венк бежит к управляющему, подключает детектива гостиницы, но выясняется, что Мабузе удалось выскользнуть, замаскировавшись под гостиничного клерка. Фон Венк выходит из гостиницы, садится в такси. Оказывается, что автомобилем управляет Георг, который блокирует окна и двери на заднем сидении, где сидит Фон Венк, и пускает газ. Фон Венк теряет сознание.

Действие 5

Фон Венк приходит в себя в лодке посреди водоёма, кое-как ему удается добраться до берега и позвать на помощь… Мабузе в своей квартире пьёт и обдумывает дальнейшие планы. Приходит Георг, выкладывает на стол парик, оружие, блокнот, документы и деньги, которые забрал у Фон Венка. Мабузе требует вернуть деньги прокурору, а деловые записи и документы забирает себе. Выяснив, что Фон Венк руководит секретной операцией по его поимке, Мабузе поручает Георгу и Кароцце уничтожить и Халла, и Фон Венка… Георг привозит в офис Фон Венка посылку с похищенными у него париком, пистолетом и личными вещами. Тем временем, Кароцца приходит к Халлу и приглашает его вечером на открытие нового клуба. Уходя, она случайно роняет записку от Мабузе с указанием прийти на открытие с Халлом, но без Фон Венка. Халл звонит Фон Венку, тот записывает адрес клуба, обещает быть… Фон Венк звонит графине Толд, но она уже ушла на спиритический сеанс, где появляется и Мабузе. Во время сеанса он гипнотизирует графиню, и после окончания мероприятия графиня приглашает Мабузе в свой дом на чай… Тем временем на открытии клуба встречаются Кароцца, Халл, Мабузе и Карстен. Клуб выглядит как шикарное варьете, которое может быстро трансформироваться в нелегальное казино и обратно. Фон Венк незаметно выходит из зала, чтобы вызвать полицейское подкрепление и арестовать организаторов незаконного казино. Когда подъезжает полиция, Кароцца в сопровождении Халла и Карстена спешно покидает клуб. Выйдя на улицу, Кароцца заводит Халла и Карстена в тёмный переулок, где их убивает поджидающий там Георг. Полицейским удается задержать Кароццу.

Действие 6

Несмотря на то, Кароцца оказалась в тюрьме, Мабузе не собирается её выручать. Он требует от своей банды избавиться от Фон Венка в течение недели. Он также даёт указание достать ему план дворца Тольдов и отремонтировать опустевшую комнату Кароццы… В тюремной камере Фон Венк пытается допросить Кароццу, но она отказывается с ним говорить… Дома у Тольдов графиня говорит мужу, что не понимает, как могла пригласить Мабузе и хочет отменить приглашение. К ней приходит Фон Венк с предложением поучаствовать в интересном деле — подсадить её в камеру к Кароцце с расчётом, что та ей всё расскажет всё, говоря, что речь идёт о поимке одного из самых опасных преступников. Графиня даёт своё согласие… Увидев в камере графиню, Кароцца сразу понимает, что её подослала полиция. Кароццу совсем не волнует смерть Халла, её волнует только судьба другого человека, имя которого она не называет. Она с восхищением говорит о Нём, боготворя его как Великого человека, в котором уживаются зло и благо, который когда-то её любил, и она утверждает, что никогда его не предаст. Графиня понимает, что Кароцца влюблена в этого человека, после чего выходит из камеры. В письме Фон Венку графиня отказывается от выполнения задания, так как предполагала, что будет иметь дело с корыстной пособницей опасного преступника, а встретила любящую женщину… На приёме в доме Тольдов Мабузе беседует с графиней, а затем гипнотизирует её мужа. Граф Тольд, который никогда не играет в карты, неожиданно садится играть, и ему удивительно везёт до тех пор, пока кто-то не замечает, что граф жульничает. В обстановке назревающего скандала все гости стремительно расходятся. Воспользовавшись моментом, Мабузе подхватывает упавшую в обморок графиню и незаметно увозит её в свой дом. Граф остается один в крайне подавленном состоянии. Тем временем, в своём доме Мабузе укладывает графиню на кровать в бывшей комнате Кароццы, произнося — «Моя!».

Часть 2 — Инферно. Игра современных людей

Действие 1

Страдающий от одиночества граф Тольд приходит к Фон Венку и рассказывает о том, как его обвинили в карточном шулерстве. Граф говорит, что никогда не брал в руки карт, но в тот вечер что-то непонятное двигало им, то, что сильнее его. Ему становилось жутко — он всё время выигрывал. На вопрос Фон Венка граф отвечает, что всех присутствовавших хорошо знал, кроме психоаналитика доктора Мабузе, но тот не играл. Далее граф говорит, что жена его бросила, наверное, уехала к матери, не захотела иметь ничего общего с шулером. Фон Венк рекомендует графу обратиться к опытному психиатру, и Толд решает обратиться к Мабузе… Тем временем Мабузе со своей бандой пирует в своём доме, грозя всему миру. Затем пьяный Мабузе идёт в комнату, где только что пришла в сознание графиня Тольд. Мабузе начинает к ней приставать, хватает за руки, но она вырывается. В этот момент входит Шпёрри и сообщает о звонке Тольда. Мабузе подходит к телефону и договаривается встрече на следующий день в 11.00.

Действие 2

В 11.00 Мабузе приезжает к Тольду. Он соглашается помочь графу, но только на том условии, что тот не будет выходить из дома, принимать гостей, разговаривать с людьми, и вообще не будет видеться ни с кем, кто напоминает ему о прошлой жизни. Тольд говорит дворецкому, что больше не будет принимать телефонные звонки и визиты. Он даёт указание дворецкому, чтобы тот всем отвечал, что он уехал на неопределённый срок. Вскоре Фон Венк звонит Тольду, чтобы сообщить о том, что графини у матери нет, однако в соответствии с полученными инструкциями дворецкий отвечает ему, что господа уехали и не известно, когда вернуться… Через своих агентов Мабузе получает информацию о том, что Кароццу перевели в женскую тюрьму. Хаваш показывает Мабузе тайный люк, через который можно будет сбежать, если в их цех по производству фальшивых денег нагрянет полиция. Мабузе переводит Фине из цеха к себе в дом для работы в качестве служанки… Мабузе говорит графине Тольд, что графине нечего рассчитывать на помощь Фон Венка, а её муж находится под контролем Мабузе… Тем временем Георг отправляется в женскую тюрьму, а Пеш берёт собранное в лаборатории взрывное устройство, замаскированное под чемоданчик электрика… Фон Венк приходит в камеру к Кароцце и уговаривает её помочь раскрыть убийство Халла. Тем временем Георг через своего человека проникает в тюрьму, переодевается в форму тюремного охранника и подслушивает разговор Фон Венка с Кароццей. Фон Венк говорит, что она жертвует собой ради негодяя, который её бросил, и которого уже почти поймали, на что Кароцца отвечает, что он сильнее всех, и отказывается назвать его имя. Однако когда Фон Венк говорит, что её место в его сердце, возможно, заняла другая, Кароцца начинает плакать и просит дать ей два дня на размышление… Тем временем Пеш с взрывным устройством под видом электрика проникает в кабинет Фон Венка и устраивает там взрыв, в результате которого гибнет один сотрудник, но самого Пеша задерживает полиция… Когда Георг докладывает Мабузе о том, что Фон Венк практически уговорил Кароццу во всём сознаться, тот даёт указание убрать её. Георг приходит в тюрьму к Кароцце и передаёт ей от Мабузе небольшую коробочку с ядом. Она говорит, что ничего не сделала, но берёт яд. Фон Венк хочет устроить очную ставку Пеша с Кароццей в надежде, что кто-то из них расскажет правду, однако Кароцца принимает яд и умирает.

Действие 3

Увидев, что Кароцца мертва, Фон Венк показывает её Пешу, который приходит в ужас, но отказывается назвать имя своего главаря. Его выводят из тюрьмы и тайными путями везут в Главное управление… Узнав об этом Мабузе проводит стремительную операцию. Он посылает Георга, который врывается в трактир, где собираются революционные рабочие, и громко объявляет, что полиция арестовала некого Йоханнеса Гуттера и везёт его в управление. Появляется загримированный под революционера-агитатора Мабузе, призывая народ идти на его освобождение. Бунтующие люди нападают на полицейский фургон и требуют освободить Гуттера. Когда конвой останавливается и показывает людям, что в фургоне находится не Гуттер, а Пеш, кто-то из толпы убивает его… Фон Венк понимает, что Кароцца получила яд от сообщника в тюрьме. Один из вернувшихся конвоиров сообщает, что толпа напала на фургон, пытаясь высвободить заключённого, в результате чего он был убит. Но последовавшие допросы нападавших не помогли выявить имя человека, который поднял всех на бунт… Мабузе снимает грим и проходит к графине Тольд, чтобы поговорить с ней. Он хочет уехать из страны вместе с ней, заявляя, что хочет сделать её своей и уничтожит любое препятствие между ними. Когда графиня категорически отказывается и требует вернуть её к мужу, разгневанный Мабузе обещает его убить… Тем временем граф Тольд от неприятностей впал в депрессию и запил, ему начинают мерещиться призраки, и в итоге он теряет сознание. Днём к нему приходит доктор Мабузе, констатируя, что его болезнь прогрессирует. Мабузе говорит, что жена его бросила навсегда и хочет поместить его в сумасшедший дом. Мабузе убеждает графа, что ему не за чем больше жить. Уходя, Мабузе говорит дворецкому, что граф должен побыть один. Вскоре дворецкий звонит Фон Венку, сообщая, что граф бритвой перерезал себе горло.

Действие 4

Фон Венк осматривает дом графа, и выясняет, что графиня так и не появлялась дома. Дворецкий говорит, что он отвечал всем, что граф и графиня уехали по указанию самого графа. Он также сообщает, что с того момента, как Мабузе начал лечение, графу становилось всё время хуже… Перед отъездом за границу Мабузе представляет графине свою команду. Она говорит, что хочет уйти к мужу и пытается вырваться, но подручные Мабузе её не пускают, а Мабузе сообщает, что её муж мёртв… Фон Венк решает лично поговорить с Мабузе. Он приходит к нему домой, но Шпёрри отвечает, что доктора нет дома. Вернувшись в свой рабочий кабинет, Фон Венк обнаруживает там ожидающего его Мабузе. Фон Венк сообщает доктору, что граф Тольд покончил жизнь самоубийством. Мабузе говорит, что мошенничество Тольда и его самоубийство были внушены ему могущественной посторонней волей. Мабузе рассказывает Фон Венку об экспериментах Вельтмана, и что граф мог стать жертвой подобного воздействия. Фон Венк спрашивает у Мабузе, не знает ли тот, где находится графиня, но Мабузе отрицательно качает головой. После ухода доктора Фон Венк спрашивает у сотрудников, как Мабузе смог незамеченным проникнуть в его кабинет… По городу расклеивают афиши, сообщающие о сеансе внушения, который будет проводить доктор Вельтман в большом зале филармонии… Банда Мабузе готовит план покушения на Фон Венка, а сам главарь готовит для себя очередную маску. Фон Венк проводит инструктаж полиции в связи с предстоящим шоу Сандора Вельтмана.

Действие 5

Начинается представление Вельтмана. Сначала он проводит сеанс массового внушения, лежащего в основе фокусов индийских факиров. Неожиданно на сцене прямо из ничего возникает пустыня с пальмами, по которой движется восточная процессия с лошадьми, проходя через зрительный зал. После взмаха Вельтмана единственной рукой всё вдруг исчезает. Затем Вельтман просит назвать публику два любых двузначных числа, и просит подняться людей, сидящих на креслах с этими номерами. Одним из них оказывается Фон Венк. Вельтман точно называет сумму денег и даже номера купюр, которые находятся у него в кармане, также точно перечисляет все имеющиеся у него документы и пистолет. Силой гипнотического воздействия Вельман заставляет женщину со второго выбранного места подойти к Фон Венку, взять у него пистолет и передать сидящему в зале старику. Залу зачитывается записка с поручением для Мабузе, всё выполнено точно, как там написано. Затем Вельтман приглашает на сцену прокурора и ещё нескольких человек, среди которых двое переодетых помощников Фон Венка, и раздаёт им конверты с новыми заданиями. Вельтман гипнотизирует Фон Венка, и тот видит перед собой знакомые слова — «ци нань фу». Фон Венк понимает, что перед ним тот же человек, который пытался его гипнотизировать за карточным столом, просто в другом гриме. Однако Мабузе-Вельтману удаётся овладеть сознанием Фон Венка и заставить его сделать то, что якобы указано в записке — Проводить даму, затем выйти на улицу, сесть в машину и на полной скорости мчаться в каменоломню Милиор. Загипнотизированный Фон Венк выполняет всё точно, что ему внушил Вельтман (на самом деле в записке указано, что выйдя из зала, он должен вернуться домой и лечь спать). Шоу завершается всеобщими аплодисментами. Помощники Фон Венка видят уезжающего шефа и бросаются в погоню за ним. Они догоняют машину Фон Венка и спасают его в самый последний момент перед падением машины в карьер. Фон Венк приходит в себя и понимает, что главарём банды является Мабузе, который предстаёт то в образе врача-психотерапевта, то карточного игрока, то ясновидящего. Придя в себя, Фон Венк немедленно направляется в ближайший полицейский участок… На следующее утро вся банда собирается в доме Мабузе. Пока сам доктор спит, Георг выходит во двор и замечает, что к дому приближается полиция. Он бежит к Мабузе и сообщает о том, что дом окружен.

Действие 6

Банда Мабузе баррикадирует все входы в дом с помощью мебели, достаёт и готовит к бою оружие. Мабузе спешно уничтожает документы. Полиция начинает осаду дома, начинается интенсивный огонь с обеих сторон. Фон Венк звонит по телефону Мабузе, требуя сдаться, однако тот отказывается и напоминает, что у него есть заложница — графиня Тольд. Банда упорно сопротивляется, убив нескольких полицейских. На помощь полиции прибывают воинские подразделения, начинается штурм здания. В перестрелке Мабузе получает лёгкое ранение в голову, Фине, а затем и Хаваша убивают. Когда атакующие взламывают входную дверь, Мабузе хватает графиню и вместе с Георгом убегает по коридорам дома, добираясь до люка в тайный ход, ведущий в цех по производству фальшивых денег. Пока Мабузе пытается открыть люк, графиня вырывается из его рук и убегает. Георг бросается в погоню за ней, но попадает в руки военных. Задерживают и Шпёрри. Освобождённую графиню Фон Венк отправляет домой. Мабузе по подземному туннелю пробирается в цех, где работают слепые, однако люк устроен так, что после того, как он захлопывается, его невозможно открыть без ключа (все ключи остались у Хаваша). Кроме того, в соответствии с инструкцией Хаваша, при первой опасности слепые намертво заперли выход на улицу, который теперь можно открыть ключом только снаружи. Мабузе оказывается запертым в ловушке… Тем временем Фон Венку доставляют вещи и документы убитых преступников. Прокурор берёт ключ, и выясняет у испуганного Шпёрри, что это ключ от цеха по производству фальшивых денег, где скорее всего скрывается Мабузе… Георг вешается в тюремной камере… Запертый Мабузе безуспешно пытается вскрыть входную дверь. У него начинаются видения. Перед ним предстают его жертвы — Халл, Пеш, граф Тольд и Кароцца. Они садятся играть с ним в карты, затем обвиняют его в шулерстве и исчезают. Ему кажется, что часы и печатные машины превращаются в механических чудовищ. Мабузе разбрасывает по комнате деньги и падает на стол, усыпанный деньгами. Фон Венк в сопровождении полицейских подходит к цеху и открывает ключом дверь, где видит Мабузе, который сошёл с ума. Полиция выводит Мабузе во двор.

В ролях

• Рудольф Кляйн-Рогге — доктор Мабузе
• Оуд Эгеде-Ниссен — Кара Кароцца
• Гертруда Велькер — графиня Дуси Тольд
• Альфред Абель — граф Тольд / Ричард Флёри (английская версия)
• Бернхард Гёцке — инспектор фон Венк
• Пауль Рихтер — Эдгар Халл
• Лидия Потехина — русская дама

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Прежде чем перебраться в Голливуд в 1934 году, кинорежиссёр Фриц Ланг работал в Германии, где зарекомендовал себя как один из выдающихся представителей экспрессионистского кино. К числу его наиболее значимых работ немецкого периода относятся историческая фэнтези-драма «Нибелунги» (1924), футуристическая антиутопия «Метрополис» (1927), фантастический фильм «Женщина на Луне» (1929), криминальный триллер «М» (1931), который часто называют первым фильмом нуар, а также криминальный триллер «Завещание доктора Мабузе» (1933), ставший его последним фильмом в Германии.

Теа фон Харбоу участвовала в написании сценариев практически ко всем важнейшим фильмам Ланга его немецкого периода, среди них «Усталая смерть» (1921), «Нибелунги», «Метрополис», «Женщина на Луне», «М», «Завещание доктора Мабузе», а также к таким фильмам, как «Фантом» (1922) Ф. В. Мурнау и «Микаэль» (1924) Карла Дрейера. С 1914 по 1921 год фон Харбоу была женой актёра Рудольфа Кляйн-Рогге, а в 1921 году вышла замуж за Фрица Ланга, они развелись в 1933 году. После прихода национал-социалистов к власти в 1932 году Ланг эмигрировал во Францию, а затем в США, а фон Харбоу осталась в стране. Позднее она вступила в Национал-социалистическую партию Германии и продолжала работать в кино, однако ни одна из её работ не достигла уровня признания, сравнимого с совместными работами с Лангом.

Рудольф Кляйн-Рогге сыграл во многих фильмах Ланга, среди них «Нибелунги», «Метрополис», «Шпионы» и «Завещание доктора Мабузе». Бернхард Гётцке сыграл а таких фильмах Ланга, как «Усталая смерть» и «Нибелунги», а также в картинах «Братья Карамазовы» (1921) Карла Фройлиха и «Горный орёл» (1926) Альфреда Хичкока.

Оценка фильма критикой

Критика в целом позитивно оценивает фильм, считая его предтечей таких популярных жанров, как криминальный триллер и фильм нуар. Отмечаются такие характерные черты нарождающегося новаторского режиссёрского стиля Ланга, как стремление дать в развлекательной форме анализ состояния общества и выявить остроту его проблем, экспрессионистский стиль, вдохновение и фантазия. Слабыми моментами фильма некоторые критики считают сценарий (точнее сказать, его литературную основу) и отсутствие композиционной целостности, в результате чего фильм распадается на отдельные эпизоды.

Вскоре после выхода фильма журнал «Variety» назвал его «популярным триллером хорошего среднего качества — поставленным на материале копеечного романа в дорогих в декорациях — который достаточно хорошо замаскирован, чтобы сойти за фильм для избранной аудитории». Современный критик Джереми Хейлман назвал картину «одним из лучших и самых увлекательных эпических фильмов эпохи немого кино, который практически не устарел за девяносто лет,… он по-прежнему возвышается как один из ключевых предтеч криминального кино… и является центральной работой как творчества Ланга, так и в контексте истории кино». Деннис Шварц оценил его как «неровный немой криминальный триллер, снятый в экспрессионистском стиле, который многие считают первым фильмом нуар».

По мнению «Variety», фильм сделан «немного беспорядочно, но в целом он движется быстро и полон жизни,… а его наилучшие моменты достигаются в противостоянии между Мабузе и прокурором Фон Венком, который пытается разоблачить его». Отметив, что «в фильме есть свои сильные моменты», «Variety» считает, что «Ланг немного портит свою технически искусную постановку двадцатью многословными титрами абсурдного содержания». При этом журнал констатирует, что «интерьеры Шталь-Ураха и Отто Хунте сделаны великолепно и со вкусом, а операторская работа Карла Хоффмана в целом выполнена достойно». «TimeOut» отметил, что «фильм является типичным для раннего творчества Ланга, в повествовательном плане он слабо организован и развивается хаотично, но снят со вспышками вдохновения». Кинокритик Деннис Шварц также назвал фильм «достаточно несвязанным и развивающимся в плохом темпе, с сюжетом, имеющим мало смысла», при этом отметив, что «фильм тем не менее содержит свои моменты вдохновения, а декорации выполнены на первоклассном уровне».

Кинокритик Брюс Эдер написал, что «Доктор Мабузе» Фрица Ланга часто рассматривается как «точка, из которой берёт начало зрелая кинематографическая эстетика режиссёра. Он экспериментировал с различными аспектами визуального стиля в своих ранних работах, но именно в этой эпопее — длительностью в четыре с лишним часа в своей изначальной версии — Ланг свёл все эти элементы воедино в гипер-экспрессионистский стиль, который стал узнаваться как его стиль». А Хейлман отмечает, что «как и его безумный доктор, Ланг играет с судьбой, но не оставляет ничего на волю случая. Ланг продумывает каждое действие в цепи причин и следствий сюжетов своих фильмов. Его тщательно спланированный и выстроенный подход к постановочной работе делает его фильмы рациональными, даже когда они отображают опасные, безумные поступки… В своём управлении этим великолепным хаосом, Ланг становится величайшим властителем среди всех». Хейлман пишет, что следуя «в формировании языка жанра по стопам таких известных картин своего времени, как „Вампиры“ Луи Фейада и „Пауки“ самого Ланга,… фильм может похвастаться запутанным криминальным сюжетом, замысловатой детективной работой, увлекательными автомобильными погонями, и группой подручных, которая как будто вышла из новейшего фильма о Джеймсе Бонде (роковая женщина, мускулистый головорез, гнусный кокаинист, и так далее)». А в лице безумного, ужасающего доктора Мабузе Ланг нашёл «идеального злодея, который предвидит действия людей и сложных бюрократических систем», «провоцирует биржевой кризис», «наполняет город фальшивыми денежными купюрами и гипнотизирует аристократов, проигрывающих ему состояния в состоянии транса». Характеризуя стиль Ланга, Кроче пишет: «Видения, декорации и даже слова оживают в этой эпопее Ланга, где даже само кино становится предметом изучения: автор многих фикций, злодей в один момент силой воображения вызывает образы, которые в буквальном смысле выходят из экрана прямо в зрительскую аудиторию». А в финале «Мабузе оказывается в катакомбах, окружённый призраками, и слепцами, и разбросанными фальшивыми деньгами — сломленный пророк на коленях».

По мнению Хейлмана, «если следующая картина Ланга „Нибелунги“ была эксгумацией мифического прошлого Германии, а его самая знаменитая немая эпопея „Метрополис“ была взглядом Ланга в будущее, то „Доктор Мабузе, игрок“ укоренён в вечном, всегда актуальном настоящем. Современное место действия у Ланга означает, что этот фильм визуально не столь поражает, как его более поздние немые фильмы, но он находит свой характерный, целостный стиль».

Касаясь тематики фильма, «TimeOut» отмечает, что «гений преступного мира представлен как властитель царившего в то время в Германии социального хаоса: он наживается на бедах своего времени, он принимает бесчисленные обличья для реализации всё новых вариантов подчинения себе людей. Ланг говорил, что намеревался ввести в фильм критику общества, и его расползающийся сюжет бросает взгляд на декаданс ночной жизни и такие темы, как экономическая инфляция». Однако, резюмирует «TimeOut», «общий охват социальной реальности слабый, как и сам сюжет, и фильм представляет — конечно, в сравнении с более поздним „Завещанием доктора Мабузе“ — главным образом исторический интерес». Как и «TimeOut», Шварц обратил внимание на попытку режиссёра отразить в фильме противоречия своего времени, указав, что «Ланг хотел, чтобы „Мабузе“ смотрелся как социальная критика захваченной инфляцией декадентской эпохи, он хотел показать, как легко макиавеллианский интеллект может управлять массами».

Характеризуя атмосферу фильма, Фернандо Ф. Кроче написал: «В Веймарской республике параллельных и скрытых миров вас могли отравить на заднем сидении такси, после чего вы могли очнуться в плывущей посреди водоёма гребной лодке. Томная расслабленность опиумных притонов и пагубная, разрушительная истерия — это две стороны одной и той же гипнотической монеты, вращающийся карточный стол и сплетённые ладони на спиритическом сеансе, отвергнутая любовница (Ауд Эгеде-Ниссен), которая в один момент является воплощением климтовской красоты, а в следующий — в тюрьме извивается подобно Ренфилду ради своего Дракулы». Хейлман отмечает, что "подзаголовок фильма «Картина времени» раскрывает намерение Ланга, создававшего «Мабузе» для показа состояния немецкого общества… Значительная часть «Доктора Мабузе» построена на показе картин немецкой пресыщенности. Его персонажи скучают от своих достижений и своих развлечений. Фоном действия является бесконечный парад стриптизов, изощрённых оперных постановок, выступлений в кабаре, казино и опиумных притонов. В какой-то момент предполагаемая героиня Ланга, одурманенная опиумом графиня начинает скучать на спиритическом сеансе и уходит. Она откровенничает с Мабузе: «Я боюсь, что в мире уже не осталось ничего, что могло бы меня заинтересовать надолго — всё, что можно увидеть из машины, ложи в опере или окна — отчасти отвратительно, отчасти неинтересно, но всегда скучно». Далее он пишет: «Эта драма разворачивается в тайных казино, укрытиях, на задворках, в переулках и за потайными люками. Большая часть действия происходит ночью, многие персонажи носят маски и используют псевдонимы. Видимый нами мир представляется как фасад, скрывающий нечто потаённое. Публика при желании всегда может заглянуть глубже».

Эдер написал, что «тематика фильма, игра в „кошки-мышки“ между гениальным преступником (со значительными научными — или, точнее, псевдо-научными) знаниями в своём распоряжении, и высокопоставленным представителем закона, стала захватывающей в руках Ланга, особенно, благодаря потому, что этих персонажей изобразили Рудольф Кляйн-Рогге и Бернхард Гётцке; их дуэль в будущем окажется влияние на сюжеты книг, комиксов и художественных фильмов следующих поколений вплоть до двадцать первого века в форме фильмов о Джеймсе Бонде». Оценивая актёрскую игру «Variety» посчитал, что «фильм в какой-то степени проиграл от того, что на заглавную роль был взят Кляйн-Рогге; невозможно не заметить того, что физически это слишком мелкий и не достаточно умный актёр. Пауль Рихтер в роли миллионера и Гётцке в роли Фон Венка играют очень хорошо. Также как и Кароцца в исполнении Эгеде-Ниссен и графиня в исполнении Велькер становятся прекрасными составляющими этой киноработы».

Кроче отметил влияние фильма на такие картины, как «Лицо со шрамом» (1932) (штурм полицией особняка с преступниками), «39 ступеней» (1935) (ясновидец на филармонической сцене), «Затмение» (1962) (суматоха на бирже), «Рай и ад» (1963) (похищенный портфель с документами выбрасывается из движущегося поезда)", а также «Фантомас» (1964) (постоянная смена масок главным злодеем). «Херцог в „Непобедимом“ (2001) изображает гипнотизёра в качестве гитлеровского министра оккультизма, давая величайший анализ общественной ситуации своего времени после собственных сиквелов Ланга». Сходный образ ясновидца в Веймарской Германии оказывается в центре внимания фильма Иштвана Сабо «Хануссен» (1988).

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0013086/?ref_=filmo_li_tt Доктор Мабузе, игрок] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v14567 Доктор Мабузе, игрок] на сайте Allmovie
• [www.tcm.com/tcmdb/title/490897/Dr-Mabuse--the-Gambler/ Доктор Мабузе, игрок] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/dr_mabuse_the_gambler/ Доктор Мабузе, игрок] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=xSp077p_dA0 Доктор Мабузе, игрок] фильм на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Доктор Мабузе, игрок

Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.