Доктрина Брежнева

Доктрина Брежнева (англ. Brezhnev Doctrine или Доктрина ограниченного суверенитета) — сформулированное западными политиками и общественными деятелями описание внешней политики СССР 60-х — 80-х годов. Доктрина заключалась в том, что СССР мог вмешиваться во внутренние дела стран Центрально-Восточной Европы, которые входили в социалистический блок, чтобы обеспечивать стабильность политического курса, строившегося на базе реального социализма и направленного на тесное сотрудничество с СССР.

Понятие появилось после выступления Леонида Брежнева на пятом съезде Польской объединённой рабочей партии (ПОРП) в 1968 году:

Хорошо известно, что Советский Союз немало сделал для реального укрепления суверенитета, самостоятельности социалистических стран. КПСС всегда выступала за то, чтобы каждая социалистическая страна определяла конкретные формы своего развития по пути социализма с учётом специфики своих национальных условий. Но известно, товарищи, что существуют и общие закономерности социалистического строительства, отступление от которых могло бы повести к отступлению от социализма как такового. И когда внутренние и внешние силы, враждебные социализму, пытаются повернуть развитие какой-либо социалистической страны в направлении реставрации капиталистических порядков, когда возникает угроза делу социализма в этой стране, угроза безопасности социалистического содружества в целом — это уже становится не только проблемой народа данной страны, но и общей проблемой, заботой всех социалистических стран.

— Брежнев Л. И. [www.history.ru/index.php?option=com_ewriting&Itemid=0&func=chapterinfo&chapter=5771&story=4485 Ленинским курсом, т. II]. М., 1970, с. 329

Именно этот подход стал идеологическим обоснованием военного вмешательства войск стран Варшавского договора во главе с СССР в Чехословакию в августе 1968 года.

Как отмечал Ричард Аллен, советник по вопросам национальной безопасности в годы первого президентского срока Рональда Рейгана, переход при нём американской внешней политики "в наступление, отказ уступать Советскому Союзу какую бы то ни было территорию где бы то ни было, в конечном счете привёл к опрокидыванию доктрины Брежнева, и это было ключом к успеху".

Доктрина оставалась в силе до конца 1980-х годов, когда при Михаиле Горбачёве её не сменил иной подход, который в шутку назвали «доктриной Синатры» (имея в виду популярную песню Фрэнка Синатры «My Way»).

Фактическое окончание действия доктрины относят к встрече президента СССР М. С. Горбачева и президента США Дж. Буша на Мальте в декабре 1989 года.

См. также

• Доктрина Джонсона
• Доктрина Синатры
• Доктрина Киркпатрик
• Доктрина Трумэна

Ссылки

• [www.gromyko.ru/Russian/DA/an2.htm Геополитическая доктрина Брежнева] // gromyko.ru

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Доктрина Брежнева

«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.