Киркпатрик, Джин

Джин Киркпатрик
Награды:

Джин Дуэйн Киркпатрик (англ. Jeane Duane Kirkpatrick, урождённая Джордан, англ. Jordan; 19 ноября 1926 года, Дункан — 7 декабря 2006 года) — американский государственный деятель.

Профессор Джорджтаунского Университета. Автор девяти книг по политологии, в частности книги «Диктатуры и двойные стандарты: рационализм и разум в политике», долгое время была постоянным колумнистом в ведущих газетах США.

Джин Киркпатрик считалась «живой легендой» мировой политики. Это первая женщина в истории Америки, ставшая высокопоставленным членом Администрации США, представителем в ООН (1981—1985) и вошедшая в Президентский Совет по Внешней Разведке (англ. President's Foreign Intelligence Advisory Board) (1985—1990).

Входила в Совет национальной безопасности США. Являлась членом правления МРИ.

Биография

Джин Джордан родилась в городе Дункан, штат Оклахома. Отец — бурильщик нефтяных скважин, мать — бухгалтер. Когда Джин исполнилось 12 лет, семья переехала в Иллинойс.

Училась в Колумбийском университете под руководством Франца Ноймана.

В 1964 переехала в Вашингтон. В 1965 году вышла замуж за Эврона Киркпатрика.

Работала в Джорджтаунском университете.

В большую политику Джин ввел муж, советник видного деятеля Демократической партии США Хьюберта Хамфри.

В 1979 году в правом журнале «Commentary» вышла самая знаменитая работа Джин Киркпатрик — многостраничная статья «Диктатуры и двойные стандарты». Статью прочёл Рональд Рейган, и вскоре Джин Киркпатрик уже работала в предвыборном штабе Рейгана. После победы Рейгана на выборах, получила назначение на должность постоянного представителя США в ООН (1981—1985).

Во время Фолклендской войны в 1982 году занимала проаргентинскую позицию.

После, до конца срока Рейгана, работала в совете по иностранной разведке и совете по оборонной политике США.

До 1985 года Киркпатрик была членом Демократической партии США. В 1985 она перешла от демократов в стан республиканцев.

После ухода Рейгана в отставку Киркпатрик вернулась к преподавательской работе, а также работала на должности старшего научного сотрудника одного из самых известных правых исследовательских центров США — American Enterprise Institute. В 1992 году Киркпатрик высказалась против молдавских и румынских притязаний на Приднестровье.

После смерти мужа в 1995 году её здоровье сильно ухудшилось. Скончалась дома, в Бетесде (Мэриленд) 7 декабря 2006 года от сердечной недостаточности.

Семья

Дети: Даглас Джордан (Douglas Jordan, 1956—2006), Джон Эврон и Стюарт Алан (известный как буддийский лама Трактунг Ринпош).

Награды

• Президентская медаль Свободы (1985)
• Медаль «За отличную службу» (США) (1992)
• Орден Томаша Гаррига Масарика

Известные фразы

Русские играют в шахматы, тогда как мы играем в монополию. Единственный вопрос, успеют ли они поставить нам мат до того, как мы их обанкротим.

Память

• Международный республиканский институт учредил награду имени Джин Киркпатрик в 2008 году

Отрывок, характеризующий Киркпатрик, Джин

Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.