Долгие и краткие гласные

До́лгие и кра́ткие гла́сные — гласные, характе­ри­зу­ю­щи­е­ся большей или меньшей длительностью относительно друг друга. Противопоставление гласных по долготе / краткости является одной из просодических характеристик гласных звуков (наряду с тональностью).

В ряде языков длительность гласных может являться компонентом ударения.

Долгие гласные могут появляться в позиции сочетания двух гласных одинакового качества на стыках морфем (например, два звука [i] в слове «фамилии»), такие гласные принято называть двойными.

Долгие гласные в международном фонетическом алфавите так же, как и сдвоенные согласные (геминаты), обозначаются при помощи знака ː — [aː], [oː], [iː] и т. п.

Долгие и краткие гласные фонемы

В ряде языков (латинском, английском, немецком, чешском и многих других) оппозиция долгих и кратких гласных является фонематическим признаком (долгие и соответствующие им краткие гласные представляют собой разные фонемы). В вокализме таких языков долгие гласные отличаются от противопоставленных им кратких как временем звучания (большей длительностью), так и некоторыми артикуляционными особенностями: например, английский долгий [iː] — более закрытый и передний, а краткий [ı] — более открытый и менее передний; немецкий краткий [u] более открытый и менее задний, чем долгий [uː] и т. д., то есть различия в длительности сопровождаются у гласных различиями в качестве. Различия в длительности между долгими и краткими гласными могут проявляться в разной степени: их различия максимальны в том случае, если долгие и краткие не имеют качественных различий, и минимальны в том случае, если между долгими и краткими гласными отмечаются артикуляционные различия (по ряду, подъёму и т. д.).

Акцентная долгота и краткость

Различия в длительности гласных могут быть обусловлены их позицией в ударных или безударных слогах в тех языках, в которых длительность является одним из компонентов ударения. Такие различия характерны для вокализма языков, в которых длительность может являться как релевантной, так и нерелевантной для системы фонем. Так, например, в английском и русском языках количественный признак (длительность) является одним из важных компонентов ударения, поэтому ударный гласный всегда длиннее безударного, при этом в русском наиболее сильное сокращение длительности гласных отмечается во втором предударном слоге. Для носителей русского языка, воспринимающих долгие гласные как ударные, чешские слова со вторым долгим слогом типа motýl «бабочка» звучат, как имеющие ударение на втором слоге, хотя в действительности ударение в чешском языке всегда падает на первый слог. В языках с оппозицией долгих и кратких гласных, как, например, в древнегреческом языке, признак длительности, не являясь компонентом ударения, может оказывать влияние на образование его разно­видностей.

В языках мира

В славянских языках

Долгие и краткие гласные были характерны для праславянского языка.

В процессе формирования самостоятельных славянских языков на основе праславянских диалектов в большинстве из них оппозиция гласных по долготе / краткости была утрачена за исключением чешского, словацкого и сербохорватского языков. В данных языках противопоставлены по пять пар долгих и кратких гласных: /ā/, /ē/, /ī/, /ō/, /ū/ — /a/, /e/, /i/, /o/, /u/. На письме долгие гласные обозначаются в основном при помощи диакритического знака акут: в чешском — á, é, í (ý), ó, ú (в ряде позиций в слове как ů); в словацком — í, é, á, ó, ú; в сербохорватском языке долгие гласные на письме не отображаются.

В словенском литературном языке отсутствуют долгие гласные фонемы, тем не менее варианты семи из восьми фонем словенской фонетической системы ([iː], [eː], [ɛː], [аː], [ɔː], [oː], [uː]) могут быть долгими (исключительно только в ударной позиции).

В остальных славянских языках на месте долгих сформировались краткие гласные. Например, в польском языке оппозиция гласных фонем по долготе-краткости к концу XV — началу XVI века была преобразована в результате сокращения долгих и изменения их тембра в оппозицию чистых и суженных (бывших долгих) кратких гласных. В дальнейшем суженные гласные постепенно совпали с остальными (чистыми) краткими гласными. Буква ó, которая обозначала соответствующий суженный гласный, возникший на месте старой долготы, сохранилась в польском алфавите до настоящего времени.

В романских языках

Оппозиция долгих и кратких гласных характерна для праязыка романской группы — латинского языка. В современных романских языках данная оппозиция отмечается только лишь во фриульском языке и в некоторых северноитальянских диалектах. Как реликт она сохраняется во французских диалектах, а также в бельгийском и канадском французских языках. Во всех остальных романских языках количественные противопоставления гласных не фонологизованы. Так, в итальянском языке долгота и краткость гласных обусловлена характером слога (в открытых слогах произносятся долгие аллофоны, в закрытых слогах — более краткие), во французском языке долгота закреплена за определёнными фонемами (например, /ɑ/ — всегда долгая) или определяется позиционной сочетаемостью (реализуется в позиции перед согласными /r/, /v/, /z/, /ʒ/).

В уральских языках

В уральских языках оппозиция долгих и кратких гласных отмечается в венгерском, мансийском, саамских и в большинстве прибалтийско-финских языков, а также в некоторых диалектах коми, в частности, в ижемском; при этом для эстонского и саамских характерны три квантитативные степени (возможно, они представляют собой явления, сопутствующие другим просодическим особенностям этих языков). Пример оппозиции трёх фонологических ступеней долготы в эстонском языке: sada [sata] «сто» — saada [saˑta] «посылай» — saada [saːta] «получить».

В тюркских языках

В реконструируемых схемах фонетики гипотетического языка-предка алтайских языков (тюркских, монгольских, тунгусо-маньчжурских, японского и корейского) предполагается различие кратких и долгих гласных фонем.

В большинстве современных тюркских языков насчитывается восемь кратких фонем: /а/, /е/, /о/, /ө/, /у/, /ү/, /ы/, /и/. Соответствующие им долгие гласные утрачены почти во всех тюркских языках за исключением якутского, туркменского и халаджского. Реликты долгих гласных встречаются в чулымско-тюркском и уйгурском языках, в диалектах каракалпакского и узбекского языков, а также в некоторых других тюркских языках и диалектах.

См. также

• Носовые гласные
• Редукция

Отрывок, характеризующий Долгие и краткие гласные

– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.