Долгоруков, Алексей Алексеевич

Алексей Алексеевич Долгоруков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Генерал-прокурор Правительствующего Сената
18.10.1827 — 20.09.1829
Предшественник:	Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский
Преемник:	Дмитрий Васильевич Дашков
Министр юстиции Российской империи
18.10.1827 — 20.09.1829
Предшественник:	Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский
Преемник:	Дмитрий Васильевич Дашков
Московский губернатор
17.05.1815 — 26.05.1817
Предшественник:	Григорий Григорьевич Спиридов
Преемник:	Егор Александрович Дурасов
Симбирский губернатор
14.03.1808 — 17.05.1815
Предшественник:	Сергей Николаевич Хованский
Преемник:	Николай Порфирьевич Дубенский
Рождение:	14 мая 1767(1767-05-14)
Смерть:	11 августа 1834(1834-08-11) (67 лет)
Род:	Долгоруковы
Награды:

Князь Алексей Алексеевич Долгоруков (1767—1834) — русский государственный деятель, действительный тайный советник (1832), симбирский (1808-1815) и московский (1815-1817) губернатор, сенатор (1817), генерал-прокурор (1827—1829), управляющий министерством юстиции (1827—1829), член Государственного совета (с 1829).

Биография

Принадлежал к небогатой старшей ветви Долгоруковых, происходящей от сосланного в Березов князя Алексея Григорьевича. Родился в третьем браке младшего сына последнего, Алексея (1716—1792). По словам Вигеля, «до полковничьего чина находился он на военной службе; но, познав, что рожден он более мирным, хотя деятельным гражданином, чем воином, перешел в статскую».

На 9-м году от рождения, 1 января 1776 г., князь Алексей был записан в артиллерию, откуда впоследствии переведён в гвардию, состоя в которой, в 1791 г., то есть через 15 лет со дня зачисления на службу, получил чин прапорщика. В 1795 г. переведен в армейский полк премьер-майором; в 1798 г. получил чин подполковника и пожалован орденом св. Анны 3 ст. и командором ордена св. Иоанна Иерусалимского.

1 октября 1799 г. произведён в полковники; 6 июля 1803 г. оставил военную службу с переименованием в чин действительного статского советника; в 1805 г. причислен к герольдии, затем назначен прокурором в капитул ордена св. Иоанна Иерусалимского и в 1808 г. симбирским гражданским губернатором. С этого времени служебная деятельность князя А. А. Долгорукова начинает обращать на себя внимание.

В 1808 и 1809 гг., когда чувствовалась крайняя необходимость в продовольствии по случаю войны в Финляндии и ожидаемого разрыва с Западом, им была произведена для казны на выгодных условиях покупка хлеба (около 58 тысяч кулей), который он водным путём доставил в Рыбинск и Петербург. Содействуя к заведению в Симбирской губернии суконных фабрик, он, с такою же пользой для казны, поставил в ведомство комиссариата солдатское сукно в значительном количестве.

В 1810 г. он был пожалован орденом св. Анны 1 ст. 17 сент. 1811 г. в Высочайшем рескрипте на его имя была изъявлена ему благодарность. В 1812 г. им было сформировано в Симбирской губ. ополчение, которым он и командовал до выступления в поход. В 1813 г. произвел закупку лошадей для кавалерии и артиллерии по умеренным ценам, несмотря на всеобщий недостаток и дороговизну лошадей. 17 мая 1815 г. был переведён гражданским губернатором в Москву. В июле вселился в свою отремонтированную после «французского разорения» губернаторскую резиденцию. В 1816 году отдал распоряжение об установке верстовых столбов по Петербургскому тракту, а с 1818-го начат его ремонт в пределах Московской губернии.

Благодаря энергичной хозяйственной деятельности князь Долгоруков прослыл, по словам Вигеля, «величайшим дельцом». В 1816 г. пожалован чином тайного советника и в 1817 г. назначен сенатором, а в 1823 г. награждён орденом св. Владимира 2 ст. «Аристократия смотрела на него с почтительным изумлением: ей казалось сверхъестественным, что человек из среды её мог добровольно и исключительно посвятить себя сухим и скучным занятиям законоведения».

В 1824 г. вместе с сенатором Дуровым командирован на ревизию в Вятскую губернию, а в 1826 г. — в Воронежскую, Пензенскую и Симбирскую для обозрения губерний и для изыскания причин побегов помещичьих крестьян, в том же году ревизовал Курскую губернию. За означенные труды он был пожалован алмазными знаками ордена св. Анны І ст. и в 1827 г. орденом св. Александра Невского. 27 апреля того же года назначен товарищем министра юстиции, а 18 октября того же 1827 г. — управляющим министерством юстиции.

Несмотря на кратковременное пребывание кн. Долгорукова управляющим министерством юстиции (2 года), его деятельность не прошла бесследно, так как ему пришлось много потрудиться по законодательной части. По повелению Николая I, обратившего особое внимание на тогдашнее печальное положение правосудия, обусловленное в значительной мере недостатками законодательства, с целью приведения в порядок хаотического состояния законов, комиссия законов была преобразована в особое отделение собственной Его Величества канцелярии.

Под управлением Сперанского законы быстро были приведены в порядок, и в 1828 году началось печатание полного собрания законов, начиная с уложения царя Алексея Михайловича, а также закончен систематический свод законов в 15 томах. Для обревизования этого свода, заключавшего в себе более 42 тысяч статей, при министре юстиции, под его председательством, был образован особый комитет. Сущность возложенного на комитет труда заключалась в подробном обозрении содержания свода с целью удостоверения в точности и полноте приведённых в нём законоположений. Эта обширная и хлопотливая работа была закончена во время управления министерством князем Долгоруковым.

С целью ускорения окончательного разрешения судебных дел было образовано вместо одного два общих собрания Сената. В это же время сенаторам было вменено в обязанность собираться в Сенат по регламенту (к 9 ч. утра) и сенаторам, обер-прокурорам и обер-секретарям находиться в мундирах. Началась также перестройка здания Сената, вследствие усмотренной лично царём тесноты здания и неопрятности помещения. Стоимость работ вместе с меблировкой была исчислена в 1 800 000 р. Работы затянулись, и здание было окончено в 1834 г. В течение этого времени Сенат помещался на Васильевском острове в здании 12-ти коллегий. 20 сентября 1829 г. кн. Долгоруков был уволен от должности министра юстиции и назначен членом государственного совета, и в этом звании скончался.

Брак и дети

«Даром, что князь, он был небогат и для поправления состояния два раза женился на купеческих дочерях, что влекло его в связи не совсем знатные, — пишет Вигель. — Долгоруков совсем оподьячился, когда его посадили в сенат, и тогда уже он мог заменить лучшего обер-секретаря».

Первая жена — Маргарита Ивановна Апайщикова (1785—1814), дочь петербургского именитого гражданина Ивана Андреевича Апайщикова (1728—1793) от брака с дочерью петербургского купца Прасковьей Ермолаевной Калитиной (1746—1802). Умерла и похоронена в Симбирске, где её муж был губернатором. Дети:

• Ростислав (1805—1849), однополчанин Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку. С 1833 года был женат на Екатерине Алексеевне Малиновской (1811—1872), дочери историка и писателя А. Ф. Малиновского. Нескончаемые кутежи и мотовство князя Ростислава привели к разрыву с женой. Сын их Владимир (1837-1894) был женат на дочери военного министра графа Д. А. Милютина.
• Юрий (1807—1882), виленский, олонецкий и воронежский губернатор.
• Сергей (1809—1891), ковенский, затем витебский губернатор, действительный тайный советник (1872).
• Григорий (1811—1853), подполковник Генерального штаба, с 1839 в отставке.

После трёх лет траура князь Алексей Алексеевич вступил (1817) в новый брак с Варварой (1796—1880), дочерью генерал-майора Николая Григорьевича Текутьева и княжны Елизаветы Сергеевны Долгоруковой; с 1835 года кавалерственная дама Орден Св. Екатерины. В этом браке родились сыновья Алексей (1818-1853), Николай (1819-1887) и Дмитрий (1825-1909).

Литература

• Долгоруков, Алексей Алексеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Долгоруков, Алексей Алексеевич

Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.