Долгоруков, Василий Васильевич (1786)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Василий Васильевич Долгоруков
Дата рождения

27 марта 1787(1787-03-27)

Дата смерти

12 декабря 1858(1858-12-12) (71 год)

Принадлежность

Россия Россия

Звание

обер-шталмейстер

Награды и премии
Князь Василий Васильевич Долгоруков (27 марта 1786 — 12 декабря 1858, Санкт-Петербург) — русский придворный из рода Долгоруковых, егермейстер в 1818—1825 гг, обер-шталмейстер в правление Николая I. Вице-президент Вольного экономического общества. Владелец загородной виллы на Каменном острове и подмосковной усадьбы Волынщино-Полуэктово.



Биография

Старший сын генерал-поручика князя Василия Васильевича Долгорукова (1752—1812) и Екатерины Фёдоровны Барятинской (1769—1849), статс-дамы и кавалерственной дамы. Получил домашнее воспитание, с 1808 года поручик Семёновского полка; участвовал при Александре I в турецкой войне, отличился при штурме Браилова и в сражении под Силистрией.

Служа в Семеновском полку, князь Долгоруков влюбился в княжну Гагарину, когда она была еще в институте. Сделав предложение, он получил отказ, потому что княжна решила не выходить за военного. Оставив военную службу, он всю жизнь прослужил по придворному ведомству, с 1812 года камер-юнкер, с 1814 года камергер, егермейстер 1818—1825 гг., с 1819 года шталмейстер двора, в коронацию Николая I получил Александровскую ленту.

Княжна Гагарина принесла мужу в приданое хорошее состояние, около 30 тыс. крепостных крестьян. После свадьбы Долгоруковы некоторое время жили в Петербурге в доме на Английской набережной, а в 1814 году переехали в собственный дом у Гагаринской пристани. Долгоруковы жили открыто, но праздники и балы давали редко, потому что княгиня не любила больших, пышных собрании и сама ездила ко двору только по необходимости.

В семье Долгоруковых провели свои детские и юношеские годы будущие декабристы Пётр и Александр Беляевы. Князь часто оказывал братьям финансовую поддержку, делая это в тактичной форме. Не забыл он о них и когда они находились в Сибири. В 1833 году благодаря ходатайству князя Долгорукова им разрешено было отправиться рядовыми на Кавказ.

С 1832 года князь Долгоруков был пожалован обер-шталмейстеры двора, заведовал царскими конюшнями; с 1832 по 1841 год был предводителем дворянства Санкт-Петербургской губернии. Исполнял обязанности президента Придворной конюшенной конторы (1832—1842). Был членом Попечительского совета заведений общественного призрения в Санкт-Петербурге (1833—1842)[1]. Умер в Петербурге 12 декабря 1858 года и похоронен на Смоленском кладбище[2].

Награды

  • В 1834 году награждён орденом св. Владимира 1 степени.
  • В 1839 году сделан кавалером ордена св. Андрея Первозванного.

Семья

С 07 января 1812 года был женат на княжне Варваре Сергеевне Гагариной (1793—1833), сестре директора Императорских театров князя С. С. Гагарина; дочери действительного тайного советника князя Сергея Сергеевича Гагарина (1745—1798) и княжны Варвары Николаевны Голицыной (1762—1802). Лишившись родителей, получила воспитание в Екатерининском институте, под попечением императрицы Марии Фёдоровны. Окончив в 1811 году курс с золотым шифром большой величины[3], была пожалована во фрейлины и поселилась у своей двоюродной сестры, графини Прасковьи Николаевны Гурьевой (1764—1830). Княжна Туркестанова писала о ней в 1815 году[4]:

Молодая княгиня Долгорукова очаровательна, прелестна как ангел, она остроумна, озорна и в меру капризна. Её поведение безупречно, и хотя у неё много поклонников, она держит их на приличном расстоянии.
С особой теплотой о Варваре Сергеевне отзывался декабрист А. П. Беляев. По его словам, она была идеальная женщина, обладавшая такой красотой, такой прелестью обращения и таким умом, что нельзя было не восхищаться ею и не сделаться её поклонником. В последние годы жизни она отдалилась от света и мужа, делала много добра и многих бедных содержала на свои средства[5]. Имела детей:
  • Мария Васильевна (1814—1869), фрейлина, была замужем за действительным статским советником Львом Кирилловичем Нарышкиным (1809—1855), сыном обер-гофмаршала К. А. Нарышкина. По отзыву современницы у Мария Васильевна было «замечательное лицо редчайшей красоты, прекрасный профиль, правильные и тонкие черты, очень живые красивые черные глаза и черные волосы»[6], но и большие странности. Умерла в умопомешательстве, от которого лечилась в Париже.
  • Варвара Васильевна (1816—1866), замужем за московским генерал-губернатором князем Владимиром Андреевичем Долгоруковым (1810—1891).
  • Сергей Васильевич (1820—1853), писатель, член Археологического общества, будучи в 1848 году в Париже, привез оттуда обломок трона королей Франции. Страдал умопомешательством, его современник писал, что князь Долгоруков «имел тесную связь с португальскою подданною Паива, она привезла его в Петербург из-за границы больного, и здесь он скончался. Тогда она начала требовать от отца князя 300 тысяч франков, которые будто бы ей должен покойный, но ей было отказано»[7].

Напишите отзыв о статье "Долгоруков, Василий Васильевич (1786)"

Примечания

  1. Ордин К. Приложения // Попечительский совет заведений общественного призрения в С.-Петербурге. Очерк деятельности за пятьдесят лет 1828—1878. — СПб.: Типография второго отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1878. — С. 4. — 595 с.
  2. [vivaldi.nlr.ru/bx000050141/view#page=76 Долгоруков, князь Василий Васильевич] // Петербургский некрополь / Сост. В. И. Саитов. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1912. — Т. 2 (Д—Л). — С. 71.
  3. Н. С. Карцов. Несколько фактов из жизни Санкт-Петербургского училища Ордена Св. Екатерины. — СПб., 1898. — С. 51.
  4. Переписка Кристэна Фердинанда и княжна Туркестанова// Русский Архив. 1882. Вып. 3.
  5. А. Беляев. Воспоминания декабриста.- СПб., 1882.
  6. Д.Фикельмон. Дневник 1829—1837. Весь пушкинский Петербург, 2009.- С. 212.
  7. [feb-web.ru/feb/rosarc/ra6/ra6-142-.htm| Заметки и дневники Л. В. Дубельта]

Литература

Ссылки

Отрывок, характеризующий Долгоруков, Василий Васильевич (1786)

– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.