Долгоруков, Григорий Фёдорович

Григорий Фёдорович Долгоруков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Григория Федоровича Долгорукого. Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург</td></tr>
Посол России в Польше
1715 — 1721
Предшественник:	Нарышкин
Преемник:	Сергей Григорьевич Долгоруков
Посол России в Польше
1707 — 1712
Предшественник:	Василий Лукич Долгоруков
Преемник:	Алексей Иванович Дашков (резидент)
Посол России в Польше
1701 — 1706
Преемник:	Василий Лукич Долгоруков
Рождение:	7 октября 1657(1657-10-07)
Смерть:	15 августа 1723(1723-08-15) (65 лет)
Род:	Долгоруковы
Отец:	Фёдор Фёдорович Долгоруков
Супруга:	Мария Ивановна Голицына
Дети:	Алексей Григорьевич Долгоруков

Князь Григо́рий Фёдорович Долгору́ков (7 октября 1657 — 15 августа 1723) — русский дипломат из рода Долгоруковых, сенатор, действительный тайный советник, брат Я. Ф. Долгорукова, владелец усадьбы Подмоклово.

Биография

Григорий Фёдорович был сыном окольничего князя Фёдора Фёдоровича Долгорукова. В 1700 году он был отправлен в Польшу с тайным поручением условиться с королём Августом относительно плана военных действий против шведов; вслед за тем назначен чрезвычайным посланником при польском дворе.

Когда Карл XII занял Варшаву и принудил Августа II отказаться от престола (1706 год), Долгоруков вернулся в Россию. В 1708 году, после измены Мазепы, он руководил выборами нового украинского гетмана и добился избрания преданного России Скоропадского; в 1709 году отличился в Полтавской битве. В том же году снова стал послом в Польше, принимал участие в заключении мира между Августом II и Тарногродской конфедерацией, итогом которого стал Немой сейм.

Его заботы об интересах России и православия вызвали такую ненависть польского духовенства и всего общества, что в 1721 году Долгоруков по собственной просьбе был отозван из Варшавы и получил звание сенатора.

Семья

Женат на княжне Марии Ивановне, дочери боярина И. А. Голицына. Дети:

• Алексей Григорьевич (?—1734)
• Иван Григорьевич (?—1739)
• Сергей Григорьевич (?—1739)
• Александра Григорьевна — была замужем за Василием Фёдоровичем Салтыковым, братом царицы Прасковьи. Он обращался с нею жестоко, и она была вынуждена бежать к отцу, который начал за неё долгий бракоразводный процесс; только в 1730 году их развели и Александру Григорьевну постригли в Нижегородском девичьем монастыре.

Сергей и Иван Долгоруковы по обвинению в государственной измене 8 ноября 1739 года были казнены в Новгороде.

Литература

• Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. — СПб.: Издание А. С. Суворина, 1895. — Т. 1. — С. 89.
• Долгоруковы и Долгорукие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кивлицкий Е. А., Лященко А. И., Ореус, И. И., Шубинский С. Н. Долгоруковы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Долгоруков, Григорий Фёдорович

– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.