Долгоруков, Николай Сергеевич
| Николай Сергеевич Долгоруков | |
Князь Николай Сергеевич Долгоруков (28 апреля (10 мая) 1840 — 28 февраля (13 марта) 1913) — генерал-адъютант (1896), генерал от инфантерии (с 1906).
Является прямым потомком Г. Ф. Долгорукова; старший сын действительного тайного советника князя Сергея Алексеевича Долгорукова от брака с графиней Марией Александровной Апраксиной (1816—1892).
В 1858 году в звании унтер-офицера лейб-гвардии Конного полка участвовал в дуэли с графом Оперманом, за которую был разжалован в рядовые и направлен в действующую армию на Кавказ. В 1860 году за отличие в бою получил знак «Военного ордена» и в 1861 году, также за отличие в боях, был произведён в унтер-офицеры и в том же году (за отличие) — в прапорщики. В 1864 году переведён в лейб-гвардии Преображенский полк. С 1867 года — флигель-адъютант. В 1878—1879 годах полковник Н. С. Долгоруков командовал Кабардинским пехотным полком.
С 26 февраля 1882 года — генерал-майор свиты Его Величества. В 1886 году был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Персии. На этой должности пытался отстаивать интересы Российской империи в борьбе с Англией. Понимая необходимость постройки железных дорог в Персии, беспокоился о том, чтобы их строили русские предприниматели, в числе которых было несколько групп: московского коммерсанта В. П. Осипова; Полякова-Коншина; Хомякова-Палашковского. Открытие для навигации Каруна стало дипломатическим поражением России[1] и в результате конфликта Долгорукова с прежним послом, а теперь директором Азиатского департамента министерства иностранных дел И. А. Зиновьевым, в 1889 году в Тегеран был назначен новый посол — Е. К. Бюцов[2]. Княгиня Е. Радзивилл 6 декабря 1888 года писала графу Н. П. Игнатьеву: «…персидское дело было весьма унизительно для престижа страны, но такие истории всегда будут случаться до тех пор, пока на Востоке страну будут представлять люди калибра Долгорукова, а среди влиятельных министров будут такие люди, как Г<ирс> и Кo»[3].
В 1905—1909 годах Н. С. Долгоруков был помощником командующего Императорской Главной квартирой и состоял при императоре Германии; в 1909—1912 годах — посол в Италии. С 1912 года был членом Государственного совета по назначению.
Похоронен на кладбище Александро-Невской Лавры[4][уточнить].
Напишите отзыв о статье "Долгоруков, Николай Сергеевич"
Примечания
- ↑ Англичане получили концессию на постройку шоссе от города Шуштер, расположенного на Каруне, до Тегерана. Эта дорога увеличила долю английских товаров на персидском рынке. Попытки Долгорукова помешать этой сделке провалились, по мнению русской печати (см.: Гражданин. — 1888. — 18 ноября. — № 321. — С. 3), из-за нехватки средств на подкуп персидских чиновников .
- ↑ Казем-Заде Ф. Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии.
- ↑ [magazines.russ.ru/nlo/2009/96/r5.html Е. А. Ржевуская (Радзивилл, Кольб-Данвин) — избранные документы из российских и американских архивов] // Новое литературное обозрение. — 2009. — № 96
- ↑ [forum.vgd.ru/39/65877/20.htm?a=stdforum_view&o= 1913 МК Симеоновской церкви на Моховой СПб (ЦГИА СПб. — Ф. 19. — Оп. 127. — Д. 2818)]
Ссылки
- [www.rusdiplomats.narod.ru/dolgorukov-ns.html Биография]
- [starosti.ru/article.php?id=35942 События дня] / Новое время. — 1 марта 1913.
Отрывок, характеризующий Долгоруков, Николай Сергеевич
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
