Доле, Этьен

Этьен Доле
фр. Etienne Dolet
Медальон с портретом Этьена Доле. Библиотека Тулузы.
Дата рождения:	3 августа 1509(1509-08-03)
Место рождения:	Орлеан
Дата смерти:	3 августа 1546(1546-08-03) (37 лет)
Место смерти:	Париж
Страна:	Франция
Научная сфера:	филология, богословие
Альма-матер:	Падуанский университет Тулузский университет
Известен как:	поэт, филолог, книгоиздатель

Этьен Доле́ (фр. Etienne Dolet; 3 августа 1509, Орлеан — 3 августа 1546, Париж) — французский писатель, поэт, издатель, гуманист и филолог. Окончил свою жизнь на костре.

Биография

Хотя ранее существовала экстравагантная версия о происхождении Доле (якобы он являлся бастардом короля Франциска I), на самом деле он происходил из небогатой семьи. Детство провёл в Орлеане. В 1521 году для получения образования Доле отправился в Париж, где учился в течение пяти лет под руководством своего земляка, профессора Николя Беро; тот привил своему ученику, в числе прочего, интерес к сочинениям Цицерона.

В 1526 году Доле перебрался в Падую, учился в Падуанском университете, общался с последователями известного философа Помпонацци; в 1529 году в качестве секретаря Жана де Ланжака, епископа Лиможа и посла Франции в Венецианской республике, жил в Венеции, слушал лекции по ораторскому искусству Джованни Баттисты Иньяцио.

По возвращении на родину Доле изучает право и юриспруденцию в университете Тулузы. В 1533 году он произнёс две публичных речи, содержавших резкую критику городских властей Тулузы за нетерпимость на религиозной почве. Заключён в тюрьму, а позднее изгнан декретом городского парламента (1534). В 1535 году прибыл в Лион совершенно больным; медицинскую помощь ему оказал, по всей видимости, работавший тогда врачом городской больницы Франсуа Рабле. Живя в Лионе, Доле посещал гуманистический кружок, куда входили неолатинские (Жан Сальмон Макрин, Жильбер Дюше, Никола Бурбон) и французские (Клеман Маро, Морис Сэв) поэты.

Издательская деятельность и арест

В 1535—1538 годах Доле работал корректором у известного лионского издателя Себастьяна Грифа. С его помощью опубликовал свои тулузские речи, а также собственные стихи и послания. 31 декабря 1536 года совершил непреднамеренное убийство напавшего на него лионского художника; отправился в Париж, где сам осуществлял собственную защиту. 19 февраля 1537 помилован Франциском I (благодаря вмешательству его сестры Маргариты Наваррской).

После суда Доле вернулся в Лион; получив от короля десятилетнюю привилегию на издательскую деятельность, он приобрёл печатный станок и начал выпускать книги Галена, Цицерона, Светония, Маро, а также — вопреки существовавшему тогда запрету — Псалтирь. Без ведома автора напечатал первые две книги «Гаргантюа и Пантагрюэля», в результате чего отношения между Рабле и Доле испортились. Вскоре Доле навлёк на себя гнев завистливых собратьев, которые донесли на него Инквизиции за издание религиозного сочинения Cato christianus. При обыске у Доле были обнаружены книги Меланхтона и «Наставление в христианской вере» Жана Кальвина.

Второй, третий и четвёртый аресты

Вновь арестован в июле 1542 года; в 1542—1543 находился в заточении в Лионе и Париже, освобождён в октябре 1543 после официального признания своих заблуждений и запрета на публикацию еретических сочинений. В результате заговора своих недругов снова арестован 6 января 1544 года; бежал из-под стражи в Пьемонт; неосторожно вернулся в Лион, где был опознан, взят под арест, перевезён в Париж и помещён в тюрьму Консьержери. Процесс Доле длился два года.

Казнь

Доле был признан виновным в ереси и осуждён Парижским парламентом на смертную казнь. Приговор был исполнен 2 августа 1546 года на площади Мобер, недалеко от Собора Парижской Богоматери. Пепел Доле развеяли по ветру. В 1889 году на месте казни был сооружён памятник Доле (демонтирован и переплавлен немцами во время оккупации Парижа).

Творчество

Доле написал ряд поэтических произведений: цикл латинских поэм, посвящённых венецианке по имени Елена; стихи, посвящённые его сыну Клоду; на французском языке — множество сочиненных на случай од, элегий, эпиграмм, эпитафий. Но наиболее значительная часть его наследия — гуманистические трактаты и комментарии. Самое известное его сочинение — «Комментарии к латинскому языку» (Commentarii linguae latinae, 1536—1538). Как писал в этой связи А. Д. Михайлов,

каждому латинскому слову Доле даёт своё толкование, не только филологически точное, но и философски смелое. Доле приходит к материалистическому детерминизму, к пониманию причинной обусловленности явлений… Доле прошёл через увлечение евангелизмом, но пошёл дальше большинства своих современников, усомнившись в религиозных догмах.

Доле был в ряду писателей своего времени (включая Иоанна Секунда), осудивших казнь Томаса Мора (1535); сочувственную эпитафию он включил в сборник своих эпиграмм 1538 года.

Доле является также автором трактата «Способ наиболее верного перевода с одного языка на другой» (La maniere de bien traduire d’une langue en autre) и панегирика своему покровителю «Деяния Франциска Валуа» (Les Gestes de Francois de Valois…, оба — 1540). Последнее поэтическое произведение Доле написал незадолго до смерти: «Кантика Этьена Доле, узника Консьержери» (Cantique d’Estienne Dolet prisonnier a la conciergerie de Paris sur sa desolation et sur sa consolation, 1546).

Литература

• Étienne Dolet // Marie-Nicolas Bouillet et Alexis Chassang [sous la dir. de]. Dictionnaire universel d’histoire et de géographie, 1878.
• [www.archive.org/details/tiennedoletmar00chriuoft Christie, Richard Copley. Étienne Dolet, the Martyr of the Renaissance. London, 1889.]  (англ.)
• Étienne Dolet //Dictionnaire des lettres francaises. Le XVIe siecle. P., Fayard, 2001. P. 362—367.
• [www.paris-sorbonne.fr/fr/IMG/pdf/Pezeret.pdf Pezeret, Catherine. Etienne Dolet lecteur des Verrines dans l'Article institutum des Commentaires de la langue latine]  (фр.)
• [raphaele-mouren.enssib.fr/dolet Библиографическая база данных]  (фр.)
• [recherche.univ-lyon2.fr/grac/IMG/pdf/Etienne_Dolet_digressions.pdf Etienne Dolet. Digressions choisies, transcrites et présentées par Catherine Langlois-Pézeret]  (фр.)
• [blog.institutpythagore.net/post/2009/03/25/L-Affaire-Dolet-par-Jean-Francois-Lecompte-%3A-un-temple-a-la-liberte-de-penser Jean-Francois Lecompte. L’Affaire Dolet]  (фр.)
• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k505680 La maniere de bien traduire d’une langue en autre]  (фр.)
• Царькова Л. А. Доле, Этьенн //Культура Возрождения. Энциклопедия. Том 1. М., РОССПЭН, 2007. С. 585—586.

Отрывок, характеризующий Доле, Этьен

– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.