Доллар Проливов

Доллар Проливов
Straits dollar  (англ.)
1 доллар 1935 года
Территория обращения
Эмитент	Стрейтс Сетлментс
Монеты и банкноты
Монеты	1⁄4, 1⁄2, 1, 5, 10, 20, 50 центов, 1 доллар
История
Начало изъятия	1939 год
Валюта-преемник	Малайский доллар
Доллар Проливов на Викискладе

Доллар Проливов, стрейтсдоллар (англ. Straits dollar) — денежная единица английской колонии Стрейтс-Сетлментс, бывшая в обращении с 1904 по 1939 годы. Помимо Стрейтс-Сетлментс, её также использовали Объединённые Малайские Султанаты, Необъединённые Малайские Султанаты, Саравак, Бруней и Северное Борнео.

История

В начале XIX века наиболее используемой в Ост-Индии валютой был испанский доллар, отчеканенный как в Испании, так и в Новом Свете (в основном в Мексике). Так как в 1830-х годах Стрейтс-Сетлментс стали частью Британской Индии, то с 1837 года единственной официальной денежной единицей Поселений у проливов стала индийская рупия. Тем не менее испанский доллар продолжал оставаться в обращении, и в 1845 году в Стрейтс-Сетлментс была введена своя монетная система, где доллар, равный испанскому доллару или мексиканскому песо, делился на 100 центов. В 1867 году Стрейтс-Сетлментс были выделены в отдельную королевскую колонию, и доллар стал основной денежной единицей.

С 1898 года выпуск долларов взял в свои руки Совет уполномоченных по денежному обращению, а частным банкам было запрещено печатать банкноты. В последующие восемь лет стоимость доллара понижалась, и в 1906 году он был приравнен к 2 шиллингам 4 пенсам.

В 1939 году доллар Проливов был заменён на малайский доллар.

Монеты

Первыми монетами, отчеканенными для Стрейтс-Сетлментс, были монеты в ¼, ½ и 1 цент, выпущенные в 1845 году. Их отчеканила Британская Ост-Индская компания, и на них не было никаких отметок касательно места обращения. В 1862 году правительство Британской Индии повторило выпуск монет этих же номиналов, на этот раз на них было написано «India — Straits» («Индия — Проливы»).

В 1871 году для Стрейтс-Сетлментс были выпущены серебряные монеты номиналом в 5, 10 и 20 центов, в следующем году — медные монеты номиналом в ¼, ½ и 1 цент, а в 1886 году — серебряные монеты номиналом в 50 центов. Серебряные доллары впервые были отчеканены в 1903 году.

В специальном трёхстраничном выпуске «Straits Settlements Government Gazette» от 24 августа 1904 августа была опубликована прокламация губернатора сэра Джона Андерсона, гласящая:

С 31 августа 1904 года британский, мексиканский и гонконгский доллары прекращают быть законным платёжным средством в Стрейтс-Сетлментс, им на смену приходит новый Доллар Стрейтс-Сетлментс.

Целью этой акции было установить обменный курс для доллара Проливов, отличный от курса других серебряных долларов, имевших хождение в регионе, особенно от Британского торгового доллара. Идея заключалась в том, чтобы когда курс новой валюты значительно отойдёт от прочих серебряных долларов — прикрепить её к фунту стерлингов, тем самым переведя Стрейтс-Сетлментс на золотой стандарт. Это закрепление было осуществлено, когда доллар Проливов стал стоить 2 шиллинга 4 пенса.

Через несколько лет серебро сильно подорожало, вследствие чего стоимость серебряного доллара Проливов стала выше его значения в золоте. Чтобы избежать переплавки долларов, в 1907 году была выпущена в обращение новая монета с пониженным содержанием серебра. Последние монеты номиналом в ¼ цента были отчеканены в 1916 году, последние долларовые монеты были выпущены в обращение в 1920 году, чеканка монет номиналом в 50 центов была прекращена в 1921 году, прочие монеты чеканились до 1935 года.

Банкноты

Властям Стрейтс-Сетлментс было дозволено выпускать собственные деньги Ординансом от 1897 года, который вступил в силу 31 августа 1898 года. Первые банкноты, номиналом в 5 и 10 долларов, были датированы 1 сентября 1898 года, но в реальности были выпущены в обращение в мае 1899 года. Помимо Совета уполномоченных по денежному обращению, их также выпускали и некоторые частные банки. Все банкноты свободно обменивались на мексиканский доллар и другие серебряные монеты, являвшиеся официальным платёжным средством в колонии.

В 1901 году был произведён новый выпуск банкнот номиналом в 5 и 10 долларов. На этот раз они были разного размера, чтобы облегчить распознавание. Тогда же были выпущены банкноты номиналом в 50 и 100 долларов.

В 1903 году была выпущена серебряная монета номиналом в 1 доллар, которая стала основным средством платежа. Однако рост цен на серебро вынудил власти вскоре перейти к чеканке монет с более низким содержанием серебра, а с 1906 года начали печататься банкноты номиналом в 1 доллар. Для замены монет было выпущено большое количество банкнот этого номинала.

В 1915—1920 годах были проведены выпуски банкнот номиналом в 1.000 долларов (для межбанковских операций), 10 и 25 центов, а также изменён дизайн банкнот номиналом в 50 и 100 долларов. В октябре 1922 года для межбанковских операций были впервые выпущены банкноты номиналом в 10.000 долларов.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Доллар Проливов

– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам: