Домановичи (Гомельская область)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Деревня
Домановичи
белор. Даманавічы
Страна
Белоруссия
Область
Гомельская
Район
Сельсовет
Координаты
Первое упоминание
Население
705 человек (2004)
Часовой пояс
Телефонный код
+375 2345

Дома́новичи (белор. Дама́навічы) — деревня, центр Домановичского сельсовета Калинковичского района Гомельской области Беларуси.





География

Расположение

В 29 км на север от Калинкович, 7 км от железнодорожной станции Холодники (на линии ЖлобинКалинковичи), 151 км от Гомеля.

Гидрография

Через деревню течет канава Ненач.

Транспортная сеть

Транспортные связи по просёлочной, затем автомобильной дороге Калинковичи — Бобруйск. Планировка состоит из 2 длинных, криволинейных улиц, ориентированных с юго-запада на северо-восток Застройка двусторонняя, преимущественно деревянная усадебного типа. Одна из улиц названа в честь К. Ф. Ефимова — одного из организаторов и руководителей подполья в городе Калинковичи во время Великой Отечественной войны. В деревню переселены жители из загрязнённых радиацией после катастрофы на Чернобыльской АЭС мест, преимущественно из деревни Вепры Наровлянского района, для которых в 1988-92 годах построены кирпичные дома на 50 семей.

История

По письменным источникам известна с XVI века как деревня в Мозырском повете Минского воеводства Великого княжества Литовского, великокняжеская собственность. Под 1774 год обозначена в сведениях о границах деревни из соседними селениями. Вероятно, название Домановичи произошло от слова «домницы». В Калинковичском районе много населённых пунктов, название которых говорит о том, что на данной территории существовали небольшие предприятия по выплавке железа из болотной руды (Рудня Антоновская, Есипова Рудня, Рудня Горбовичская, Руденька, Рудница)[1].

После 2-го раздела Речи Посполитой (1793 год) в составе Российской империи. По переписи 1795 года известно, что имение Домановичи, бывшее староство, а по всевысочайшему Ея императорского величества именному Указу пожаловано в вечное и потомственное владение Господину Статскому Советнику Минской губернии, Губернатору и кавалеру Андрею Сидоровичу Михайлову[2].

С 1849 года работала винокурня. Помещик Михайлов владел здесь и в окрестностях в 1876 году 9935 десятинами земли, 2 водяными мельницами, ветряной мельницей, конной мельницей, 6 корчмами, винокурней. Позже поместье перешло к Шишкиным.

В 1862 г. в Домановичах открыто Земское народное училище, которое разместилось в наёмном крестьянском доме. В 1904 году для училища построено двухэтажное кирпичное здание. В 1918 г. народное училище преобразовано в советскую школу 1-й ступени, в которой в 1924 г. было около 120 учеников, работали 3 учителя. В 1930-е годы к зданию школы пристроены 2 боковых крыла, а в 1960-е годы — двухэтажный корпус.

Центр волости, в состав которой в 1885 году входили 16 селений с 610 дворами. Через деревню проходил тракт из Рогачёва на Волынь, на почтовой станции служили 8 перевозчиков. Работала почтово-телеграфная контора. Согласно переписи 1897 года деревня и посёлок, действовали хлебозапасный магазин, церковно-приходская школа, народное училище, 2 лавки. Рядом находились одноимённая усадьба и фольварк с винокурней.

9 мая 1919 года польские легионеры учинили еврейский погром, в результате которого погибли 6 человек. 13 января 1924 года организована сельхозартель.

С 20 августа 1924 года центр Домановичского сельсовета Калинковичского, с 27 сентября 1930 года Мозырского, с 12 марта 1935 года Домановичского, с 20 января 1960 года Калинковичского района Мозырского (до 27 июля 1930 года и с 21 июня 1935 года по 20 февраля 1938 года) округа, с 20 февраля 1938 года Полесской, с 8 января 1954 года Гомельской областей.

В начале 20-х годов в местечке была открыта больница, отделение связи. В августе 1924 организовано товарищество по совместной обработке земли, которое возглавил агроном Андрущенко, позже названное коммуной. Границы её были тесноваты для крупного хозяйства, и в 1926 году создан колхоз «Новые Домановичи».

В 1929 году организован колхоз «Авангард», работали паровая мельница, 2 круподёрки, кузница, библиотека, лесопилка. В 1932 году создана МТС 12 февраля 1935 года организован Домановичский район, а деревня Домановичи становится его центром (в послевоенное время до ликвидации района 20 января 1960 года его центрам было местечко, а с 17 ноября 1959 года, городской посёлок Озаричи). Начальная школа в 1930-х годах преобразована в 7-летнюю (в 1935 году 322 ученика). С 15 июля 1935 года по 27 сентября 1938 года местечко, затем опять отнесена к поселениям сельского типа.

Во время Великой Отечественной войны в лесах около деревни базировались Домановичские подпольные райкомы КП(б)Б и ЛКСМБ, 101-я Домановичская партизанская бригада. Оккупанты создали в деревне свой гарнизон, разгромленный партизанами. На фронтах и в партизанской борьбе погибли 74 жителя Домановичского сельсовета, в память о них в 1969 году на кладбище установлен памятник. Установлены мемориальные доски на здании клуба в честь Домановичских подпольных райкомов КП(б)Б и ЛКСМБ, 101-й Домановичской партизанской бригады, на здании школы - в честь памяти комиссара Домановичского партизанского отряда Надежды Николаевны Денисович, которая училась в этой школе. Оккупанты частично сожгли деревню. В боях за деревню в 1943-44 годах погибли 75 советских солдат и партизан (похоронены в братской могиле на кладбище). Освобождена 12 января 1944 года. 66 жителей погибли на фронтах.

В 1944 году открыт детский дом для детей-сирот. В 1966 году к деревне присоединены деревни Анисовичи, Лампеки. В 1971 году центр колхоза имени М. И. Кутузова, располагались овощесушильный завод, хлебопекарня, комбинат бытового обслуживания, средняя школа, клуб, библиотека, детский сад, фельдшерско-акушерский пункт, ветеринарный участок, отделение связи.

Владельцы имения

1795 — 1805 Андрей Сидорович Михайлов

Андрей Сидорович Михайлов, бывший военный, вынужденный из-за серьёзных ранений перейти в гражданскую службу статского советника. Незадолго до этого А. С. Михайлов указом российской императрицы Екатерины Второй был переведен на вновь присоединенные, после 2-го раздела Речи Посполитой, белорусские земли. В 1795 году, при образовании Минской губернии, он был назначен на должность вице-губернатора и исполнял обязанности председателя губернской казначейской комиссии. Тогда же за длительную и беспорочную службу императрица даровала ему «в вечное и потомственное владение» имение Домановичи в Речицком повете.

1805—1872 Иван Андреевич Михайлов

По кончине Андрея Сидоровича Михайлова, подаренное Екатериной II имение, досталось единственному наследнику, малолетнему Ивану Андреевичу Михайлову, 1793 года рождения. После смерти отца семья была вынуждена переехать из губернского Минска в местечко Домановичи. В 1803 году Ивана Андреевича отдали в Смоленский кадетский корпус. В 1810 году, получив чин прапорщика, он был назначен в Староингермоландский пехотный полк. Иван Андреевич воевал в Молдавии на русско-турецкой войне. После вторжения в Россию «Великой армии» Наполеона, полк, получившего уже чин подпоручика И. А. Михайлова, в составе русской Дунайской армии форсированными маршами перешёл на Волынь и в кампанию 1812 года сражался под Бялой, Горностаевичами и Волковыском.[kalinkovichi1.narod.ru/html/ct6.html Калинковичская летопись, Домановичский Свято-Михайловский храм]
Иван Андреевич в имении Домановичи практически не бывал и делами имения почти не занимался. Ревизские сказки, составлявшиеся в 1816, 1834, 1850 и 1858 году, всегда подавали по его доверенностям различные лица. Ревизские Сказки за 1811 год видимо подавались опекуном над малолетними детьми Ивана Сидоровича генералом-майором и кавалером Николаем Михайловичем Ариньевым. 1 июня 1814 года, Иван Андреевич написал новую доверенность на управление имением на дворянина Виконтия Осиповича Шымборского[3]. В Ревизских Сказках за 1858 год приложена очередная доверенность И. А. Михайлова от 29.01.1841 на управление имением на дворянина Павла Дмитриевича Пестржецкого[4].

В 1838 году, Михайлов попытался продать имение Домановичи государственной казне. В архиве обнаружено дело, в котором господин Министр Государственных имуществ предлагал Казенной палате проверить, есть ли на имение Домановичи какие либо долги или споры. «По предложению господина Министра Государственных имуществ от 31-го марта за № 391, согласно Высочайшему повелению, состоявшемуся вследствие заключения комиссии прошения о приобретении в Казну имения Домановичи подполковника Михайлова, предлагаю Казенной палате уведомить меня, нет ли на означенное имение запрещений по казённым и прочим взысканиям, равно законно обеспеченных долгов и разного рода тяжб и споров. Таковые сведения доставить сколь можно поспешнее, не дожидаясь подтверждений, имея в виду, что исполнение сего назначено по Высочайшему повелению. Гражданский Губернатор Князь Давыдов. Заключение: По учиненной в отделении казначейства справке оказалось, что по счетам Речицкого уездного Казначейства по 1-го сего апреля на имение Домановичи подполковника Михайлова, ни на нём самом, никакой недоимки не числится, и в залоге имение не состоит.» Но дальше заявляется, что практически все соседи по периметру имения Домановичи, имеют споры с Михайловым, за захваченные им территории, о чём они неоднократно жаловались. Имелись споры со Староством Мозырским, со Староством Селецким, Староством Баграмовицким, Староством Суховицким. По результатам доклада вопрос о передаче имения в казну был закрыт[5]. До своей смерти в 1872 году, Иван Андреевич в основном проживал в Петербурге.

1872—1896 Владимир Иванович Михайлов

После смерти, имение переходит по наследству его сыну, отставному корнету Кавалергардского полка Владимиру Ивановичу Михайлову, проживавшему в Москве, на улице Мясницкой. 22 декабря 1877 года, была составлена раздельная запись, в соответствии с которой, имение Домановичи, с фольварками Руднею и Чепчином, и при нём урочищем Насобцы и островами: Кормазо, Уборками и Пружинками, досталось в полную собственность бывшему отставному корнету Кавалергардского полка, а ныне Коллежскому советнику Владимиру Ивановичу Михайлову. В соответствии с записью, вдова Елена Павловна Михайлова с несовершеннолетней дочерью Юлией Ивановной Михайловой отказываются навсегда от полагающимся им частей означенного имения в пользу сына и брата их, Владимира Ивановича Михайлова, от которого удовлетворение за свои части вполне получили. Она же, Елена Павловна Михайлова и Статский Советник, Александр П. Тучков, являясь опекунами умалишенной дочери Елены Павловны, Александры Ивановны Михайловой, отказываются от опекаемой, в пользу брата её Владимира Ивановича Михайлова, с тем, чтобы 1/14 часть имения была обращена в денежный капитал по законной оценке, и капитал этот в 5%-х бумагах был сдан в Речицкую Дворянскую опеку на хранение и производство 5%-го дохода на содержание и лечение девицы Александры Ивановны Михайловой. Таким образом Владимир Иванович получил имение Домановичи в полную собственность. Подписание состоялось 2 января 1878 года в бывшей Минской соединённой палате Уголовного и Гражданского суда за № 1[6].

Во исполнения договоренности об обеспечении своей умалишенной сестры Александры Ивановны, Владимир Михайлов продаёт 18 мая 1878 года мещанину, управляющему имением Стефану Чайковскому и мещанину Фоме Мицкевичу, фольварк Чепчин, и при нём урочище Насобцы и островами: Кормазо, Уборками и Пружинками, общей площадью 1,365 десятин, что от общего количества земли имения в 9,937 десятин — составляет его 1/7 часть. Возможно Владимир Михайлов решил удвоить сумму, необходимую для содержания и лечения своей сестры.

Поверенный помещиков Михайловых, Степан Кузьмич Чайковсий, многие годы являлся Управляющим имением и проживал во дворе имения Домановичи.

В 1894 и 1896 годах, Владимир Иванович Михайлов, состоявший на тот момент чиновником особых поручений при Министерстве юстиции, продает оставшиеся части имения Домановичи:

  1. 13 августа 1894 года Радульским купцам, Михаилу и Андрею Николаевичам Шишкиным, имение Домановичи с фольварком Руднею, за исключением урочищь Хоботец и Граб, мерою земли 7,235.96 десятин за 215,000 рублей (около 73 % процентов площади имения).
  2. 4 января 1896 года, группа крестьян из 46 человек (большинство имеют фамилию Дулуб), приобрели за 4,950 рублей участок земли в урочище Хоботец, площадью 330 десятин 135 квадратных саженей (около 3 % площади имения).

1894—1917 Михаил и Андрей Николаевичи Шишкины

Рассказывают, что отец Шишкиных — Николай Шишкин, был крепостным, но за «особые заслуги» получил «вольную». Поведение новых владельцев имения сильно отличалось от Михайловых, так 6 сентября 1916 года была получена жалоба от крестьян Домановичской волости:

«Речицкий уездный предводитель дворянства Божко-Божницкий, начальник 6-го участка Речицкого уезда Качаровский, будучи в приятельских отношениях с владельцем имения Домановичи Шишкиным, заставили осенью прошлого года домановичского волостного старшину и старост ежедневно наряжать крестьянок для сбора картофеля Шишкина, который платил по 40 копеек в день, а плата в то время существовала по 1 руб. Набив карманы деньгами, Шишкин пьянствовал со своими приятелями и издевался над крестьянами, грозя при содействии начальства посадить в тюрьму каждого, кто будет жаловаться»…[7]

Выкуп земли крестьянами имения Домановичи в 1865 - 1866 годах, после отмены крепостного права

В 1865 - 1866 годах начинается процесс организации выкупа земли крестьянами. “1865 года, Октября семнадцатого дня, Первая Поверочная комиссия Речицкого уезда, произвела поверку повинности крестьян в имении Домановичи, помещика Действительного статского советника Ивана Андреевича Михайлова, постановила: выкуп крестьянских наделов произвести с содействия правительства на следующих основаниях[8]:

  1. В имении Домановичи девять селений, составляющих шесть сельских обществ. Названия селений означены в прилагаемых в сего: уставной грамоты и именном списке крестьянских хозяев.
  2. По уставной грамоте значится в имении Домановичи 187 дворов; в том числе крестьян, владеющих полевыми участками 187, огородников – нет. Ревизских мужеского тела душ в имении – 647, все крестьяне.
  3. Батраков и дворовых, получивших поземельный надел – нет. Согласно постановлению комиссии, изложенному в протоколе поверочных действий, в имении Домановичи оказалось крестьян хозяев владеющих двутягельными участками – 75, однотягельными – 11, трёхдесятинными – 11, и огородников – 5. Всего – 203.
  4. В пользовании крестьян было отведено по уставной грамоте земли, кроме выпуска состоящего в пользовании крестьян и помещика по 1000 квадратных саженей при всякой деревне, на всякий крестьянский двор, а именно:
В деревнях Усадебной Пахотной Сенокосной Итого
Давыдовичи 37 503 216 756
Анисовичи 14 176 76 266
Холодники 26 334 144 504
Лампеки 22 268 116 406
Тарканы 15 195 84 294
Никулинск 4 46 20 70
Уболоть 25 325 140 490
Городчицы 28 312 136 476
Александровка 15 245 104 364
Итого: 186 2404 1036 3626

С 1 августа 1866 года крестьяне имения Домановичи переведены на выкупные платежи вместо оброка.

После продажи имения Домановичи Владимиром Михайловым вскрылся интересный факт. Оказалось, что после продажи всей земли, по сведениям налоговых органов за Михайловым числилось ещё 1006 десятин земли. Было проведено расследование, которое выяснило, что оказывается эта земля была самовольно прихвачена крестьянами в дополнение к выкупленной ими. Это было зарегистрировано при окончательном отграничении в натуре крестьянских земель протоколом бывшего Мирового посредника от 16 мая и 26 мая 1874 года, из которого видно, что при отграничении крестьянского надела, в тот надел вошло гораздо больше земли, чем значится в их выкупных актах. Поэтому фактически крестьяне владели 4,632 (3,626 + 1,006) десятинами земли.

В данном случае, пассивное участие Михайлова в управлении имением, видимо не худшим образом сказывалось на жизни крестьян имения. Видимо неучастием Михайлова в управлении имением объясняется и тот факт, что крестьяне имения Домановичи получили фамилии практически последними в Минской губернии. Многие историки и архивисты с трудом верят, что на территории Минской губернии, в конце 19 века, крестьяне достаточно большого имения не имели фамилий.

Домановичская Михайловская церковь

Когда была построена первая церковь в Домановичах неизвестно, известно что она располагалась в самом местечке Домановичи, была деревянной и к 1815 году пришла в полную ветхость.

В архиве НИАБ хранится документ “О разрешении постройки в селе Домановичи новой церкви, от 11 октября 1815 года.” В документе, управляющий имением Михаил Андреевич Рен, обращается к Даниилу Епископу Могилёвскому и Витебскому с просьбой о постройке в имении Домановичи новой церкви[9].

“Его преосвященству, Даниилу Епископу Могилёвскому и Витебскому и Кавалеру. Милостивому Архипастырю. Минской губернии Речицкого повета по доверенности Господина Генерал-Майора и Кавалера Николая Михайловича Арсеньева, опекуна над малолетними детьми покойного Действительного Статского Советника и Кавалера Михайлова, Домановицкого их имения Управителя, Дворянина Михайла Андреева сына Рена.

Прошение.
Находящаяся в помянутом имении малолетних господ Михайловых, вверителей моих в селе Домановичах, деревянная церковь во имя Святого Архистратига Михаила пришла в такую ветхость, что почином поддержать никак уже не можно и в недолгом времени нельзя будет отправлять в оной богослужения. Для чего по долгу звания моего, представлял я о сём отсутствующему опекуну малолетних Господину Генерал майору и Кавалеру Арсеньеву и от 24-го минувшего августа, получил от его превосходительства резолюцию, чтобы я на основании высочайшего разрешения о строении в Минской епархии деревянных церквей, испросил у Вашего Преосвященства благославления освятить избранное мною под новую церковь место и соизволения построить на оном новую деревянную церковь во имя того же Святого Архистратига Михаила, и украсить подобающим благолепием, употребя на то коштъ из вверенной управлению моему Домановицкой экономии и вотчины. А старую церковь до выстройки новой, поддержать елико возможно починою.

По сему представляя сие благоусмотрению вашего преосвященства, я всепокорнейше прошу дать ваше Архипастырское, Мозырскому протоиерею, яко ближайшему к сему месту поселение, освятить избранное мною в селе Домановичах под новую церковь место, и соизволения построить на оном новую деревянную церковь .... и не медлить оным, дабы нынешнею же осенью мог я приступить к заготовлению леса и прочего материала для благоуспешного строения.

Управитель Михаила Андреева сын Ренъ. 20.09.1815”.


В ответ на письмо Михаила Рена, Архимандрит Пинского Монастыря отправляет доклад Даниилу, Епископу Могилёвскому и Витебскому и Кавалеру. В докладе, в дополнение к просьбе Рена, Архимандрит приводит справку о старой церкви:

“А по справке в сей Консистории оказалось:

Речицкого повета, в селе Домановичах церковь одноприходная, во имя Святого Архистратига Михаила, деревянная, ветхая, из Унии к Благочестию в 1799-м году присоединенная, при оной числится приходских дворов 138. Пахотную и сенокосную землю прежде бывший Господин, действительный Статский Советник и Кавалер Михайлов, с самого присоединения оной церкви взял к себе, а вместо оной назначил священно и церковнослужителям производить в год разного рода хлеба 85-ти четвертей, горячего вина 4-ре ведра, льну 3 пуда, пеньки 1 пуд и вместо положенного ста воздельней, назначено оного со всякого крестьянского двора по 3 пуда, да деньгами 60 рублей ассигнациями. При оной же церкви в действительном служении ныне на лицо состоят: священник один, дьячок один, и пономарь один”.

Новый Свято-Михайловский храм открыли при большом стечении народа 8 ноября 1817 года. О том как он выглядел, можно судить по изданию 1875 года "Описание церквей и приходов Минской епархии". "... Приходская, во имя Архистратига Михаила Церковь расположенная в 1,5 версты от ближайшего селения, построена в 1817 году на средства владельца домановичского имения Ивана Михайлова. Церковь сия сооружена в память изгнания Галлов из России, потому над царскими вратами значится 1812 год. Зданием деревянная, на каменном фундаменте; устроена равносторонним крестом, с одним открытым куполом. Кровля железная, окна расположены в один ряд, дверей две, стены окрашены маслянною желтою краскою, крыша красною, а купол зеленою. Вообще церковное здание довольно прочно. Внутренняя площадь церкви, вместимостью около 30 кв. сажень, имеет крестообразное расположение. Дощатый иконостас, покрашенный в голубой цвет, с крашеными же желтою краскою карнизами и рамами, состоит из 15 икон, расположенных в один ряд. Помещение для ризницы и пономарни устроено при алтаре - с южной стороны. Из утварных вещей, которые имеются в достаточном количестве, к ценным относятся: один серебряный прибор литургийных сосудов, такие же 2 креста и такая же дарохронительница. Есть три Евангелия: 1783, 1803 и 1848 года. Колокольня устроена отдельно, имеет 5 колоколов: 24, 11, 5, 2 и 1/2 пуда."[kalinkovichi1.narod.ru/html/ct6.html В. А. Лякин “Домановичский Свято-Михайловский храм”]

В Домановичский приход, входили все деревни имения Домановичи: само местечко, а также деревни Давыдовичи, Холодники, Тарканы, Лампеки, Анисовичи, Уболоть. Никулинск, Горочичи. В 1864 к приходу прикрепили и жителей соседней деревни Куродичи, переименованной в том же 1864 году в Казанск, и перешедших из католичества в православие. Первым настоятелем храма был священник Иоанн Смолич, ставший после перехода окружающих приходов в 30-е годы 19 века из унии в православие, "благочинным" (т. е. главой всех приходов волости). В 70-е - 80-е годы 19 столетия в храме служил о. Ефимий Жданович, в начале прошлого века - о. Александр Рожнович.

В 1930 году, в разгар коллективизации, по всей советской части Белоруссии прокатилась волна закрытия церквей. По указанию сверху проводились крестьянские сходы, на которых запуганное жесточайшими репрессиями население "добровольно" решало закрыть свой храм и отдать его под клуб, склад, школу и т. д. Решения сходов утверждались в сельсоветах, в районных и областных исполкомах, в ЦИК БССР, что создавало видимость законности. Так ранней весной 1930 года был закрыт и Домановичский Свято-Михайловский храм. Местный уроженец, впоследствии известный белорусский журналист Я. И. Качан вспоминал: "... После раскулачивания "комбедовцы" взялись за церковь. Она была деревянная, с красивыми архитектурными украшениями, стояла возле Домановичей на взгорке. Батюшка не отдавал ключей от высоких, массивных дверей. Запугали тюрьмой - перекрестился и уступил. Толпа хлынула в храм. Разрушили алтарь, на пол со стен с треском полетели иконы, на повозки погрузили килимы (покрывала), подсвечники и другие церковные ценности. Куда они делись потом - неизвестно". Казалось, не было сил, которые смогли бы выступить против этого произвола. Но в Домановичском приходе это произошло. После разграбления церкви двое активных верующих, крестьянка д. Давыдовичи Чёрная и крестьянин д. Лампеки (ныне западная окраина Домановичей) Токарский отправили в Москву телеграмму на имя И. Сталина с просьбой вернуть храм верующим. Слух об этом пронесся по округе и на следующий день (был конец марта) более 100 человек, в основном женщин, собрались у закрытого храма, громко негодуя по поводу снятия колоколов. Посулами и угрозами местное и срочно прибывшее из Калинковичей районное начальство заставило людей разойтись. Инициаторов протеста задержали и заставили дать вторую телеграмму на имя И. Сталина, уже с отказом от церкви. Чёрная подписывать её отказалась (её инициалы и какие-либо биографические данные не установлены, в документах отмечено только что она "беднячка"). Дальнейшая судьба этих людей неизвестна, но, без сомнения, она была трагичной. Одёрнули и особо зарвавшихся "богоборцев". Калинковичская районная партячейка "поставила на вид" учителю из д. Тарканы, ходившему со своими учениками "... по хатам собирать иконы для уничтожения последних" и домановичским партийцам, лично уничтожавшим образа. На этом же заседании бюро постановили срочно провести «районную конференцию безбожников» и ряд других антирелигиозных мероприятий[10].

В 1939 году руководство местного колхоза, по иронии судьбы, носившего позднее имя М. И. Кутузова, варварски разрушило храм - единственный из когда-либо существовавших на территории Гомельской области памятник победе в войне 1812 года. На месте, где когда-то возвышалась Свято-Михайловская церковь, более полувека был пустырь, потом возвели техническую постройку.

[www.radzima.org/ru/foto/18945.html Церковь во имя Святого Архистратига Михаила в Домановичах, начало апреля 1920 года]

В 2011 - 2012 годах в Домановичах построен новый храм из белого кирпича. Возможно именно на этом месте была расположена первая деревянная церковь.

Население

Численность

  • 2004 год — 254 хозяйства, 705 жителей.

Динамика

  • 1811 год — 26 дворов, 135 жителей.
  • 1850 год — 35 дворов.
  • 1897 год — 92 двора, 679 жителей (согласно переписи).
  • 1921 год — 159 хозяйств, 1125 жителей.
  • 1959 год — 321 житель (согласно переписи).
  • 1971 год — 253 двора, 779 жителей.
  • 2004 год — 254 хозяйства, 705 жителей.

См. также

Напишите отзыв о статье "Домановичи (Гомельская область)"

Примечания

  1. Книга памяти Калинковичского района, стр. 776 - 777,
  2. НИАБ, Фонд 333, Опись 9, дело 48, Ревизские Сказки о крестьянах по Мозырскому уезду за 1795 год. Стр 79 - 79 оборот.
  3. НИАБ, Фонд 333, Опись 9, дело 72, Ревизские Сказки 1816 года марта 14-го дня Минской губернии Речицкого Повета Домановичской вотчины помещика малолетнего дворянина Ивана Андреева сына Михайлова, Стр. 1452-1453.
  4. НИАБ, Фонд 333, Опись 9, дело 1151, Ревизские Сказки 1858 года, февраля 1-го дня, Минской губернии, Речицкого уезда, имения Домановичъ, помещика действительного статского советника и кавалера Ивана Андреевича Михайлова.
  5. НИАБ, Фонд 333, Опись 5, Дело 6, Дело о представлении сведений Минскому Гражданскому губернатору об имении Домановичи Мозырского повета подполковника Михайлова. 28-30 апреля 1838 года.
  6. НИАБ, Фонд 333, Опись 4, Дело 6828, Дело о перечислении по окладным листам земли, приобретенной разными лицами у коллежского советника Михайлова из имения Домановичи Речицкого уезда.
  7. Книга памяти Калинковичского района, стр.102
  8. НИАБ, фонд 1595, опись 2, Дело 2282, листы 1,2,3, 3 об
  9. НИАБ, Фонд 136, Опись 1, Дело 3728, О разрешении постройки в селе Домановичи новой церкви. 11 октября 1815 года.
  10. По материалам Книги памяти Калинковичского района

Литература

  • Гарады і вёскі Беларусі: Энцыклапедыя. Т.1, кн.1. Гомельская вобласць/С. В. Марцэлеў; Рэдкалегія: Г. П. Пашкоў (галоўны рэдактар) і інш. — Мн.: БелЭн, 2004. 632с.: іл. Тыраж 4000 экз. ISBN 985-11-0303-9 ISBN 985-11-0302-0
  • Памяць: Гісторыка - дакументальная хроніка Калінковіцкого раёна / Рэд. - укл. В.Р.Феранц. Мінск, Ураджай, 1999, 798 с., (8) л.: іл. Тыраж: 3000 экз. ISBN 985-04-0410-8

Ссылки


Отрывок, характеризующий Домановичи (Гомельская область)

– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.