Домб

Домб (Dombes) — историческая область, расположенная к северу от Лиона, к востоку от Соны, к югу от Бресса и к западу от Бюжэ. По определению ЭСБЕ, «нездоровая, сырая, малонаселённая местность» площадью около 1100 кв. км. Она известна своими многочисленными прудами, которые богаты рыбой. Рыбоводы Домба — крупнейшие поставщики прудовой рыбы во Франции. Главный город — Треву.

В Средние века Домб входил в состав Священной Римской империи. Местные феодалы из родов Боже, Туар и Виллар (соединившиеся в начале XIII века) искусно балансировали между императорами, французскими королями и герцогами Бургундии, фактически не подчиняясь никому из них. В 1218 году, благодаря брачному союзу, часть Домба, которой владели сеньоры Боже (фр. Baugé), переходит к семье Божё (фр. Beaujeu). В 1355 году, по Парижскому Договору, южная часть Домба (сеньории и замки Мирибель, Монлюэль, Сен-Кристоф, Перож и Гордан) была передана Савойскому Дому и оставалась в его владении до 1601 года, когда по Лионскому договору перешла к Франции. В 1402 году последний из сеньоров Туар-Виллар, Гумберт VII, оставшись без наследника, продал восточную часть своих земель Савойскому графу, а западную, вместе с городом Треву, Бурбонам, которые в том же году стали сеньорами Божё. Таким образом, Людовик II де Бурбон объединил под своей властью уже принадлежавшую сеньорам Божё часть Домба с полученными бывшими владениями сеньоров Туар-Виллар, выделив Домб в отдельное княжество со столицей в Треву. Кроме западной части Домба, в него вошёл анклав, полностью окружённый савойскими владениями, на востоке Домба, с городами Шаламон, Шателар и Лан. В то время Домб рассматривался как княжество, состоящее в личной унии с герцогством Бурбонским.

Измена коннетабля де Бурбона в 1523 году привела к конфискации Франциском I всех его земель в пользу королевы-матери. Карл V Габсбург от имени наследников коннетабля по мирному договору в Камбре пытался выговорить особый статус Домба. В этом договоре Франция фактически признала, что Домб находится за пределами французской юрисдикции. Для разрешения судебных дел учреждался особый Домбский парламент.

В 1561 году король Франции добровольно передал пограничное княжество племяннику опального коннетабля, герцогу Людовику III де Монпансье, в «суверенное владение». По итогам франко-савойской войны 1601 года французы отвоевали у Савойского герцогства Бресс, что сделало Домб анклавом посреди королевского домена. Потомки Монпансье владели им до 1682 года, когда Великая мадемуазель в обмен на свободу своего возлюбленного Лозена преподнесла княжество 12-летнему сыну Людовика XIV и мадам де Монтеспан — Луи Огюсту.

Один из младших сыновей последнего, именем также Луи Огюст (1700-55), известный в своё время военачальник, всю жизнь носил титул принца (или князя) Домбского. Его младший брат, граф д’Э, в 1762 году выменял Домб у короля на герцогство Жизор, которое приносило ему в два раза больше дохода. Сделка, тем не менее, считалась для короны выгодной, учитывая суверенный статус Домба. В 1781 г. Домб и Бресс были соединены в одну провинцию.

Суверенный статус Домбского княжества проявлялся, главным образом, в следующем. Высшим судебным органом этой области служил Домбский парламент. Герцоги Монпансье чеканили в Домбе собственную монету, преимущественно медную. В XVIII веке Домб стал крупным центром книгопечатания, ибо на его территорию не распространялась юрисдикция французской цензуры. Наконец, ещё в XVIII веке «суверены» Домба раздавали своим подданным графские и баронские титулы.

Литература

• Antoine Nouvellet. Histoire de la souveraineté de Dombes. Éditions de Trévoux, 1982. ISBN 978-2-85698-020-0.
•  (англ.) [www.heraldica.org/topics/france/frprince.htm Франсуа Вельде. Заметки о французских княжествах]

Отрывок, характеризующий Домб

Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.