Доминат
Домина́т (лат. dominātus — господство ← dominus — господин, хозяин) — форма правления в Древнем Риме, пришедшая на смену принципату и установленная императором Диоклетианом (284—305 годы). В доминат включают период тетрархии.
Словом «доминат» обычно обозначают период истории Древнего Рима с III по V века н. э. По-иному этот период может называться «поздней античностью», «поздней империей». Термин «доминат» происходит от обычного для того времени обращения к императору — Dominus et deus noster sic fueri iubet (буквально «господин и бог» — лат. dominus et deus). Впервые так себя назвал Домициан.
С не меньшей гордыней он начал однажды правительственное письмо от имени прокураторов такими словами: «Государь наш и бог повелевает (лат. Dominus et deus noster sic fueri iubet) …» — и с тех пор повелось называть его и в письменных и в устных сообщениях только так[1].
Если в конце I века подобная претензия императора была встречена римлянами весьма враждебно, то в конце III века термин dominus был воспринят обществом довольно спокойно.
Слово dominus также может переводиться как «государь».
Доминат стал следующей фазой постепенной трансформации Римской республики в абсолютную монархию — с неограниченной властью императора. В период принципата старые республиканские институты сохранялись и формально продолжали функционировать, а глава государства — принцепс («первый») — считался лишь первым гражданином республики.
В период домината римский сенат превращается в сословие с декоративными функциями[2]. Основным титулом главы государства вместо «принцепс» («первый») и «император» (первоначально почётный титул военачальников) становится «август» (Augustus — «священный») и «домин» (Dominus — «господин», что подразумевало, что все остальные являются его подданными, оказываясь по отношению к нему на положении подвластных сыновей или рабов).
Основоположником системы домината обычно считается император Диоклетиан, хотя её предшественниками можно назвать и других императоров III века, в частности, Аврелиана. Диоклетиан установил при своём дворе обычаи, позаимствованные с Востока. Основным центром власти стал бюрократический аппарат, ориентированный на личность домина. Комитет, ведавший сбором налогов, при этом назывался комитетом «священных (то есть императорских) щедрот» (sacrarum largitionum).
Император издавал имперские законы, назначал чиновников всех уровней и многих офицеров армии, и, вплоть до конца IV века, носил титул главы коллегии понтификов.
Несмотря на усиление власти императора и ещё большей сакрализации его власти продолжали существовать некоторые республиканские традиции. Так, всё ещё существовали такие старые республиканские магистратуры, как консулы и преторы — правда, являвшиеся в поздней античности лишь почетными титулами. Традиции римских народных собраний продолжали существовать в армии (римские армейские contiones), с которой императоры были вынуждены считаться.
Важной деталью, не позволяющей назвать режим домината классической монархией, являлось то, что принцип наследственности власти до конца так и не утвердился в Риме. Принадлежность к правящей династии была довольно важным аргументом в борьбе за власть, но не являлась обязательной характеристикой претендента, а императоры, чтобы обеспечить законную передачу власти своим потомкам, назначали их своими формальными соправителями ещё в детстве.
Напишите отзыв о статье "Доминат"
Примечания
- ↑ Гай Светоний Транквилл. Домициан, 13 // Жизнь двенадцати цезарей. — М.:: "Наука", 1964. — С. 217. — 376 с. — (Литературные памятники). — 50 000 экз.
- ↑ [www.krugosvet.ru/articles/06/1000699/1000699a1.htm ДОМИНАТ] — статья из энциклопедии «Кругосвет»
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Доминат
Князь Андрей нахмурившись молчал.– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.
На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».