Доминиканский монастырь (Луцк)

Монастырь
Доминиканский монастырь укр. Домініканський монастир
Волынская духовная семинария УПЦ МП
Страна	Украина
Город	Луцк
Конфессия	Католицизм, Православие
Дата основания	1791

Доминиканский монастырь — монастырь первого луцкого католического ордена; памятник архитектуры национального значения, расположен на улице Драгоманова, 26, в историко-культурном заповеднике «Старый Луцк».

Луцкий доминиканский монастырь основан в третьей четверти XIV века. Долгое время он был единственным монастырем в городе. После Тридентского Собора жизнь ордена, как и вообще Католической Церкви, изменилась, что сказалось на луцкой резиденции. С начала XVII века в приорате происходят существенные изменения, приводящие к росту значения монастыря не только для города, но и всей Волыни. Монастырь активно пытается стать образцом соблюдения правил и строгости монастырской жизни, здесь зарождается культ чудотворной иконы Луцкого Богоматери; активно дополняется библиотека и повышается уровень орденской школы; ещё с предыдущего века действует школа для светских лиц; берут начало учреждения и явления, которые сильнее связывают монастырь со светской средой. В следующем веке тенденции усиливаются и монастырь приобретает обще провинциальное значение наряду с монастырями Познани, Варшавы, Люблина. Здесь формируется школа университетского уровня, коронуется икона. В середине XVIII века количество лиц луцкого монастыря достигала 50 человек. На рубеже XVIII—XIX веков монастырь испытывает нескольких разрушительных пожаров, в частности восстанавливается с нуля. Однако в начале XIX века становится столицей Русской доминиканской провинции. Однако существование Волыни в составе Российской империи делает невозможной деятельность католических институтов, и в 1850 году наряду с другими монастырями города доминиканский монастырь закрывается; последние монахи покидают город в конце века.

После кассации резиденции костёл был разобран, а монастырь в течение следующего времени использовался по-разному. Сегодня монастырь доминиканцев является памятником архитектуры национального значения. Здесь размещена Волынская духовная семинария УПЦ МП.

История

Появление в городе ордена и основания первого каменного комплекса

Орден доминиканцев мог появиться на Волыни ещё в 1225 году вскоре после основания ордена в Тулузе. Однако достоверные исходные сведения о деятельности монастырей принадлежат к следующему веку. Луцкий монастырь образовался по инициативе львовских доминиканцев Общества Братьев Пилигримов во имя Христа в 1370-х годах. Возможно, луцкий и владимирский монастыри выделялись в отдельную Литовскую контрату Общества, что указывает на высокий статус и самостоятельность этих конвентов.

В 1390 году король Владислав II Ягайло подарил луцким доминиканцам село Городница с землями, пастбищами, лесами, а через три года великий князь Витовт- Новостав и мельницу с прудом. Монастырский комплекс начали строить на южной окраине тогдашнего Луцка, закладывая таким образом оборонительную функцию монастыря. Впоследствии монастырь и костёл Успения Девы Марии завершили и так он стал первым католическим костёлом Луцка. Архитектура комплекса была готической, учитывая общую традицию ордена. Монастырь был одним из самых зажиточных в Великом Литовском княжестве.

Доминиканцы сразу активно вступили в жизнь города. Во время съезда монархов Европы в Луцке в 1429 году доминиканцы были в составе хозяев, которые встречали гостей съезда. А во время событий Луцкой войны 1431 года несколько доминиканцев казнили в замке в ответ на нападение войска, которое окружило город, на луцкого епископа Андрея Сплавского.

С восточного края тогдашнего Луцка тянулся длинный Великий Луцкий мост, содержание которого возлагалось на местные шляхту, князей, мещан, духовенство. То же касалось и доминиканцев. От доходов в Новостав приор удерживал одну из городень моста. В свою очередь Доминиканы получали 4 копы литовских грошей от луцких таможенников.

Борьба за структурное подчинение

До 1456 года Луцкий конвент принадлежал к Обществу Братьев Пилигримов, когда оно было отменено. Тогда монастырь перешел к Польской провинции.

В XVI веке в результате Реформации западные европейские монастыри почувствовали существенное экономическое ухудшение, усилилась роль восточных монастырей. В рамках таких крупных провинций, как Польская, существовали тенденции к обособлению. Особенно это обострилось вследствие экономического упадка католицизма во время Реформации. Кроме экономических причин для образования Русской провинции, были такие: недовольство кадровой и управленческой политикой провинции, стремление восстановить самостоятельность, как в Общество пилигримов, чрезмерный контроль и несправедливость со стороны центра провинции — Кракова. Поэтому на протяжении веков постоянно велись попытки или восстановить Общество пилигримов, или создать Русскую провинцию. А поскольку луцкий монастырь был весьма состоятельным, он активно присоединился к этой борьбе. В 1593 году приора Григория Куницького подвергалось наказанию за содействие тенденциям отделения Русской провинции. В 1596 году монастырь был приобщен к Русской провинции, потому настоятеля Иоанна Евангелиста отстранили от должности. Однако он не выполнил этого приказа и занимал должность до 1597 года. Возможно, за это Польская провинция наградила его титулом Генерального проповедника. В 1598 году из Кракова в Луцк прибыли представители краковского монастыря с документами о ликвидации Русской провинции, что, очевидно, подействовало так, что луцкий приорат снова перешел к Польской провинции. Однако в среде луцких доминиканцев не было определенной атмосферы и дальше. В 1610 году начался суд над приором Гаспаром Варетием, поскольку тот нарушил свой профессиональный долг — не провозгласил в монастыре провинциальный приговор об осуждении Русской конгрегации, что могло истолковываться как попытка сопротивления подчинения конвента Польской провинции, к которой на тот момент он принадлежал. В конце концов, после 1612 монастырь окончательно оставили в пределах этой провинции.

Впоследствии в 1793 году монастырь снова вошел в состав Русской провинции, и стал её столицей. Вследствие ограничительного влияния на деятельность католицизма со стороны властей Российской империи провинции объединялись, поэтому с 1839 луцкий двор входил уже в Литовско-Русскую провинции.

Духовная жизнь и культы

Особенностью духовной жизни монастырей было распространение культов различных святых и чудотворных икон. Это выражалось в титулатуре храмов, часовен, алтарей, икон, деятельности братств, и имён, которые себе брали монахи во время пострига. Так, для луцкого доминиканского приората было присуще распространение культов как обще орденских, так и местного значения. Ими были культы: Святого Николая, Вознесение Богородицы, Взятие на небо Богородицы, Святого Доминика, Святого Гиацинта, Святого Фомы Аквинского, Святой Розы Лимской, Святого Каетана, Марии Магдалины, Иисуса у столба, Викентия Феррера. Кроме того, каждую пятницу доминиканцы вместе с иезуитами возле изображения Иисуса Христа у столба проводили специальную мессу, посвященную Святому Томи. Члены приората также активно включались в процессии на улицах города. Часто это происходило совместно с луцкими иезуитами. С 1687 года в монастыре существовала отдельная должность исповедника монахинь. К тому времени в городе уже утвердился женский монастырь ордена Святой Бригитты, над которым и велась опека со стороны доминиканцев.

Икона Луцкой Богоматери

В конце века луцкий епископ Бернард Мацейовский посетил Рим, где Папа Климент VIII подарил ему икону Божией Матери Римской, которая является копией известной Чудотворной иконы Salus Populi Romani из собора Санта-Мария-Маджоре в Риме, где она почиталась как покровительница римлян. Эта икона была одной из первых копий иконы из Рима, которая распространялась на Волыни. После приезда в Луцк в 1598 году епископ передал икону доминиканскому монастырю. Это стало выдающимся событием в жизни обители, поскольку доминиканцы считали Римскую Богоматерь своей опекуншей. Икона заняла важное место в деятельности доминиканцев.

Для размещения иконы была специально построена часовня, деньги на которую дал Александр Красинский в 1649 году.

Список чудес римской иконы начали вести с середины XVII века. Сначала показания просто выцарапывались на стене костёла, впоследствии их записывали и хранили в конвентуальном архиве. Среди свидетелей и очевидцев, чьи показания записывались, больше всего было шляхты и магнатов. Меньше было от самих доминиканцев и ещё меньше мещан и крестьян. Также были свидетельства православных и униатов. Кроме того, подвергались влиянию и почитали икону луцкие Бригидки и иезуиты. Епископ Луцкий Франциск Пражмовский инициировал создание комиссии, которая в соответствии с каноническими правилами католической церкви должна была изучать и проверять показания о чудесах. Но в 1701 году он умер, что поставило под угрозу деятельность комиссии. Однако администратор луцкой кафедры Павел Дубравский созвал повторную комиссию. Чудеса были проверены, и в 1703 году икона была провозглашена чудотворной и названа «щитом Королевства и непоколебимой башней Волыни». Тогдашний доминиканский приор Игнатий Ковнацкий подытожил список чудес и другие свидетельства и опубликовал их в книге под названием «Sparta Polska …». Полный список, изданный позднее Томашом Челейовским, содержит 172 чуда. Среди описаний чудес были, например, такие: выздоровление больных, воскрешение мёртвых, возвращение зрения слепым. Приор Петр Щербинский сам испытал чудотворные воздействия иконы и утверждал, что икона уберегла комплекс от пожара. В 1724 году он подал ходатайство в Рим о коронации иконы. О прославлении иконы беспокоился и сам провинциал Польской доминиканской провинции Юсти Якельський.

Процесс коронации

С помощью волынского воеводы Михаила Потоцкого декрет о коронации был подготовлен в 1748 году. Для этого в монастыре было построено 3 арки. Первая иллюстрировала оборону воеводства от врагов. На второй арке помещались изображения святых. 8 сентября 1749 с участием праздничной делегации из столицы состоялась торжественная коронация иконы. Процесс был очень пышным с привлечением большого количества известных лиц Королевства. Кроме того, вышли две речи, посвященные коронации, описание процесса был издан в Риме, также была опубликована статья в «Польском курьере». В Риме были вылиты серебряные монеты, на одной из сторон которой был образ Римской Богородицы, а на другой — доминиканский святой Викентий Феррера. В 1776 году был издан целый сборник молитв, обращенных к Луцкого Богоматери.

Культ Кароля Франка

Кароль Франко — член луцкого доминиканского конвента, который умер в 1622 году. Родом из Олыки. Образование получил в иезуитском коллегиуме, затем постригся в доминиканцы. После смерти члены ордена приступили к его канонизации, однако вероятно, вследствие того, что тело Кароля было уничтожено во время нападения казаков на Луцк в 1648 году, процесс был приостановлен. Однако в 1660-х годах другой член семьи Франков, который постригся в Летичевском монастыре, выбрал себе имя своего луцкого родственника. В XVIII веке внимание к личности Кароля восстановилось и тогдашний луцкий доминиканский приор И. Ковнацкий в 1703 году издал житие Кароля, автором которого был магистр луцких новициатов Мариан Колумбан. В житии Кароля отмечалось, что он быстро стал покорным и скромным, боялся женщин, в определенные периоды питался только хлебом и водой, занимался самобичеванием, очень ревностно почитал икону Луцкой Богоматери, практиковал молчание и молитвенные размышления. Фигура Кароля символизировала аскетический идеал доминиканца, к которому стремились монахи конвента.

Интеллектуальная жизнь

Новициат

С 1619 года в монастыре постоянно действовал новициат, о чём было издано постановление капитула. C 1640-х годов профессию приняли 8 человек. События Хмельниччины негативно повлияли на деятельность новициата, но уже в 1671 году в монастырь постригалося 4 человека ежегодно, что было максимальным для луцкого конвента. В XVIII веке Луцкий доминиканский новициат был одним из самых крупных в Польской провинции. Его профессий, окончившие новициат, направляли в различные монастыри волынской контраты. Средний возраст кандидатов в монахи, которые вступали в новициату, был 15-23 года.

Орденское обучение

В доминиканском ордене существовала разветвленная система школ, где происходило интеллектуальное воспитание монахов. В 1477 году в монастыре уже была конвентуальна школа, поскольку есть упоминания про лектора Климента. В конвентуальной школе преподавали казуистику, философию и экзегетику.

Активное оживление доминиканских школ в Луцке начинается с середины XVII века. В монастыре зарождается студиум высшего уровня. Кроме моральной, преподаётся и догматическая теология. В 1663 году в монастыре есть два преподавателя теологии, один из которых имел степень бакалавра. В 1686 году начала логики преподавал известный в то время доминиканец Гиацинт Любоведзкий. А в следующем году в монастыре зафиксировано аж два магистра (кроме магистра новициатов), что было весомым фактом, поскольку во всей провинции должность магистра могло занимать не более 8 человек. В 1694 году школу официально повысели до уровня формальной — школы университетского уровня без права предоставлять научные степени. Это повлекло повышение статуса монастыря во всей провинции, и он стал одним из центров доминиканской интеллектуальной жизни Польской провинции рядом с центром Люблина, Познани, Варшавы. Краковский монастырь капуцинов приобрел рукопись Гиацинта Любоведзкого, па которым он читал лекции в Луцке. А экземпляр философского курса, также прочитанного в Луцке, находился в одной из монастырских библиотек Вильнюса. В 1796 году луцкие доминиканцы издали коллективное антимасонское произведение «Последняя крепость вильновирцив …». Выход книги происходил в контексте борьбы доминиканцев Речи Посполитой с масонами.

Монахи часто высылались за границу для получения образования высшего орденского уровня в генеральных школах. Такими были школы в столицах доминиканских провинций. Из Луцка больше всего ездили в Падую. А также в Рим, Перуджу, Неаполь. Впоследствии они возвращались обратно. После Третьего раздела Речи Посполитой Волынь вошла в состав Российской империи. Также изменились границы доминиканских провинций. Луцкий монастырь больше не входил в Польскую провинцию. Вместо этого он перешел к Русской провинции и стал её столицей. Соответственно, именно в луцком монастыре разместилась орденская школа высшего уровня — Генеральный студиум. Преподавались теология, нравственное богословие, спекулятивная теология, философия, догматика, церковная история, право, латынь.

С конца XVI века в монастыре действовало братство Розария, где сочетались молитвенные практики с мыслями об основах веры.

Библиотека

В конце XVI века в библиотеке насчитывалось чуть больше 20 книг. Были книги как XV века, так и XVI. В 1605 году вышло постановление Генеральной капитулы ежегодно покупать несколько современных книг и книг известных авторов. В следующие 5 лет произошёл быстрый рост книг луцкой доминиканской библиотеки. В 1610 году количество книг достигала более 70. Среди них книги Платона, «Сумы» Сильвестра де Приеро, экзегетические произведения Фомы Аквинского, «Сентенции» разных авторов и другие книги, необходимые для монастырской жизни. В 1610 году библиотека содержала немало основных и актуальных полемических трудов контрреформационных авторов: Эка, Белармина, Гозия и других. Были произведения Эзопа и Эразма Роттердамского, хотя работы последнего содержались в индексе запрещённых книг. Отдельное место занимала группа книг иезуитов, которые были идеологическими соперниками доминиканцев. Среди таких в библиотеке содержалась агиографическая зибрка иезуита Петра Скарги, над названием которой кто-то дописал слово «Еретик». Однако, несмотря на это в библиотеке не было большого количества необходимых книг для нормального функционирования новициата и другой базовой литературы для доминиканских конвентов. Всего книги касались таких направлений знаний: экзегетика, агиография, гомилетика, каноническое право, философия, догматика, моральная теология, полемика, литургика, Священное Писание, история, аскетика, грамматика, сакраментология, античная литература, а позже: риторика, поэтика, мистика, право, обрядовые книги и другие. Кроме того, в кельях братьев было немало собственных книг, которые не входили в библиотечные каталоги.

В связи с тем, что именно в XVIII веке происходил расцвет доминиканской школы и подъём её до уровня университета, те же тенденции должны быть характерны для библиотеки, однако следующий известный каталог библиотеки относится к 1832 году — после тотального пожара, когда сгорел и был заноново восстановлен весь монастырь. Поэтому в 1832 году библиотека содержала только 185 книг, заново собранных для нужд Генерального студиума. 35 % книг имели итальянское происхождение, столько же — польское, 9 % — немецкое, 6 % — французское. Половина книг издана в XVIII веке, 18 % — в XVII и 6 % — в XVI веке.

Общественная деятельность

На протяжении XVI века при монастыре действовала Мариинская латинская школа, где учились дети из Луцка и близлежащих сел. Одним из ярких учителей школы был теолог и проповедник приор Северин. К началу XVII века обязанности лектора выполнял приор. В 60-х годах XVI века по инициативе приора Северина в городе открылась доминиканская пивоварня, корчма и шинок. Поэтому в луцком земском суде были слушания относительно недоразумений мещан и городской собственности доминиканцев. С 1623 года происходят упоминания про госпиталь в монастыре. 2000 злотых в госпиталь вложил Андрей Красинский. Приюты для сирот действовали в XVI в. и впоследствии в XVIII. В XVIII веке Йозеф и Раймунд Богушевские основали музыкальную капеллу для монастыря. Она во времена расцвета насчитывала 38 человек.

Бумажная фабрика и типография

В Новоставе конвент держал большую бумажную фабрику, которая производила бумагу для продажи. В 1573 году по инициативе приора Северина новоставский папирник Мартин Кобылка открыл бумажную фабрику в монастыре Святой Марии. Новоставская бумажная фабрика считается первым на Волыни центром бумажного производства. В 1688 году костёл был полностью реставрированным после пожара 1667 года, и шляхта ходатайствовала о переносе сюда волынских сеймиков. В 1783 году от короля Станислава Августа Понятовского луцкие доминиканцы получают привилегию, которая позволяет выпускать книги на разных языках. Уже через 4 года в старом монастыре была открыта большая типография. Здесь выпускались книги на польском, латинском, французском и русском языках. В 1787—1804 в типографии вышло более 100 наименований книг. Типография в XIX веке имела печатать 1 книги на заказ Начальства Образования и отдавать 100 её экземпляров для нужд Волынской гимназии.

Конфликт с евреями

В мае 1626 король Сигизмунд III Ваза предоставил привилегию луцким евреям на построение каменной синагоги и новой школы.

Синагога должна была появиться в центре еврейского квартала, рядом с которым находился латинский, в центре которого и стоял доминиканский комплекс. Члены ордена стали жаловались, что синагога будет выше костёла и поэтому препятствовали строительству, которое затянулось на два года. Однако уже в 1628 году король вновь предоставил привилегию. Дело закончилось в королевском суде победой еврейской общины. Суд постановил, что высота синагоги не препятствует монастырю.

Дело Дмитрия Гулевича

В 1623 году произошёл скандал, связанный с луцкими доминиканцами и членом семьи Гулевичей Дмитрием, который стал монахом ордена. 9 октября 1623 он составил фонд луцкому конвенту, согласно которому в распоряжение доминиканцев переходили сёла Коршовец, Вербяив, Поганов, Голешив, а самое главное — православная церковь Святого Дмитрия, расположенная в Окольном замке, напротив дворца Альбрехта Радзивилла. Также в собственность доминиканцев переходила церковная утварь из дмитровского храма: золотые и серебряные крестики, бокалы, церковные колокола, Евангелие, другие ценные книги, привилегии, письма, фонды. Это привело к ссоре внутри Гулевичей. Начались многочисленные судебные иски, где отмечалось, что храм принадлежит всей семье, поэтому сам Дмитрий не мог так распорядиться с храмом. Судебные дела тянулись несколько десятилетий, и в конце концов, храм остался за доминиканцами.

Нападения на приорат

В 1648 году Луцк, как и другие волынские города и городки, подвергся нападению казаков. Доминиканский костёл также пострадал от нападения. Хотя сами кельи и здание костёла не претерпели разрушения, и не были опустошены и разграблены. Архивные документы, которые включали княжеские и королевские привилегии, налоговые квитанции, завещания, письма были утоплены в болоте. Кроме монастырского комплекса были ограблены два дома в городе, принадлежавших монастырю. Не обошла такая участь и монастырское село Новостав. В начале 1649 года доминиканцы вернулись в Луцк и возобновили деятельность ордена. Заработала школа, начались службы и обычная монастырсая жизнь. Однако в 1653 году монастырь снова приостановил деятельность в связи с событиями Хмельнитчины. В 1670 г. монахи были вынуждены бежать из города, поскольку он был подвергнут нападению татар. Однако члены монастыря быстро вернулись, как только миновала угроза.

Ещё позже, в 1772 году, в Луцке произошла эпидемия, в результате которой монастырь потерял более половины своих братьев.

Общее состояние монастыря в XIX веке

В конце XVIII века Волынь оказалась в составе Российской империи. В 1803 году в городе епископ Каспер Цецишовский собрал всё духовенство Луцко-Житомирской епархии с целью открытия и содержания школ Волынской, Подольской и Киевской губерний. Было решено, что духовные общины и лица должны материально поддерживать деятельность школ и открытие новых. Доминиканский приор должен вносить 1/8 годового дохода на развитие Волынской гимназии. Также доминиканцы должны были отсылать трёх членов ордена в Виленский университет для учительской подготовки. Кроме того, монастырь предоставлял средства на открытие школы в Староконстантинове, 1000 злотых в ботанический сад в Луцкой и Житомирской школах, 100 экземпляров учебников из собственной типографии Волынской гимназии и школам других волынских городов. В 1812 г. в части помещения монастыря располагался штаб русской армии под командованием генерала Багратиона. В 1824 году для откупа своего крестьянина из Новостава от рекрутства луцкие доминиканы заплатили 1000 рублей серебром российскому военному ведомству.

Новый комплекс

Ещё в 1791 году рядом с новозаложенным монастырём начинается строительство нового Успенского костёла. А между тем в 1793 году старый комплекс снова страдает от пожара, но благодаря средствам Лаврентия Радецкого в размере 100000 злотых восстанавливается в стиле классицизма. Однако после всех пожаров строительство нового монастырского комплекса было вполне целесообразным. Итак, работы по сооружению велись далее. На плане города 1795 года обозначены два комплекса — старый и новый. Новый комплекс располагается немного севернее почти вплотную. Монастырь нового комплекса строится с западной стороны. Довольно богатую картину застройки доминиканской земле дает акварель Наполеона Орды. На ней виден новый комплекс, остатки старых келий, костёла и оборонительное сооружение с башнями.

В 1819 году был завершен и освящен новый костёл с монастырём, возникшие в стиле классицизма. Костёл был трехнефною базиликою с удлиненным пресвитерием, имел полуцилиндрические апсиды и галерею, которая окружала его. Длиной костёл был 55 м. Двухъярусная башня опиралась на среднюю часть нартекса. Яруса декорированы колоннами коринфского ордера. Высокая башня костёла была украшением города. На изображениях Луцка тех времен виден островерхий доминиканский шпиль, а часы-куранты своими циферблатами выходил на четыре стороны света.

Старый монастырский комплекс на то время уже был в непригодном для использования состоянии и был разобран. Остался только кусок восточной стены.

Последний пожар и кассация монастыря

Крупный пожар 1845 года, который сжёг большинство луцких костёлов, не обошёл и доминиканского. Кроме того, в середине XIX века российские власти активно боролись против католицизма на Волыни, в результате чего было закрыто очень много монастырей и костёлов. Поэтому, будучи очень поврежденным и не имея поддержки, доминиканский монастырь закрывается российскими властями в 1847 (1850) году. Коронованную икону в серебряном обрамлении вместе с другими иконами передали луцкой кафедре. Старый монастырский комплекс, основанный ещё во второй половине XIV века, разобрали на материал. В новом же монастыре разместился госпиталь, а в костёле — военный склад. Впоследствии костёл разобрали. И от двух доминиканских комплексов остался только новый монастырь и кусок стены старого комплекса. После этого православные чехи Луцка и Луцкого уезда просили правительство передать им бывший доминиканский монастырь для приспособления его под свою церковь.

ХХ века

С 1920 по 1933 года доминиканский монастырь использовался как резиденция епископа. Чудотворная икона находилась в кафедральном костёле до 1924 года, когда пожар поглотил её навеки. Но образ Луцкой Богоматери из доминиканского монастыря не был утрачен навсегда. Кроме образов в костёлах Волыни, в городе Седльце в гарнизонном костёле хранилась копия луцкой доминиканской иконы, выполнена в 1670 году. На ней надпись — "Obraz Cudowny z Łucka z R. 1670, odnowiony w R. 1851 ". В сидлецкий костёл образ попал в 1946 году из Олавы, куда сначала он попал из костёла села Новый Витков, для которого, собственно, и была когда-то сделана копия. Сидлецкая икона является единственным сохранившимся образом Луцкой Богоматери. В 1997 году она была повреждена наводнением, но впоследствии реставрирована в Народном музее Познаня. 25 июня 1999 года в кафедральном соборе луцкий состоялась интронизация этой иконы. Сейчас она хранится в Сидлецком костёле.

В монастыре в советские времена размещались больница и Профессиональное техническое училище № 1. Впоследствии здание было отдано для Волынской духовной семинарии УПЦ МП.

Настоящее

Будучи основанным во времена позднего Средневековья, доминиканский монастырь сыграл большую роль для истории города и Волыни в частности. Он был оборонительным, духовным, благотворительным, интеллектуальным и культурным центром Луцка.

Сегодня в бывшем монастыре доминиканцев разместилась Волынская духовная семинария УПЦ МП с церковью Кирилла и Мефодия.

Архитектура

Архитектура первого костёла и монастыря была готической. Однако не сохранилось описаний, или изображений, по которым можно установить детальный вид храма. От него остался кусок стены, который хорошо наблюдается с улицы Драгоманова.

Второй комплекс появился в стиле классицизма. Хотя его костёл был разобран в XIX веке, но сейчас ещё можно наблюдать остатки в южной части, где он в определенном месте не был разобран даже до уровня земли. Старая сохранившаяся стена достигает в высоту нескольких метров и около двух в длине полукруга, которым завершался костёл с юга. Над этими старыми остатками стена была частично восстановлена. Пока объект на стадии строительства. Сохранена подземная часть костёла.

Монастырь трехэтажный прямоугольный в плане с размерами 51×12 м. Лестницы содержатся в той части, которая примыкала к костёлу. Коридоры соединяют комнаты этажей, окнами выходят на реку. Первые два этажа имеют крещатые своды. Фасад украшен спаренными лопатками, порталы имеют обрамление, которые завершаются волютами или лучковыми сандриками. С улицы Драгоманова, кроме того, можно наблюдать мощные остатки старого комплекса XIV века.

Дополнительно

Пожары монастыря и костёла,

• 1540 (?)
• 1664
• 1667
• 1781
• 1793
• 1803
• 1845

Крупнейшие пожертвования монастырю

Предоставление монастырю делались как в виде денег, процентов от определенной суммы, так и путём косвенных пожертвований: освобождение от налогов, разрешение на территорию, подарок недвижимости, разрешение вести ту или иную экономическую деятельность (разрешение на существование корчмы от короля Ягайло в 1390 году, разрешение взятие пошлины от каждого купца в городе от короля Сигизмунда III в 1596 году и т. п.). Но больше и чаще осуществлялись денежные предоставления — запись процентов от определенной суммы. Стоит учесть, что одна и та сумма, предоставленная в разные исторические отрезки, не эквивалентна вследствие инфляции.

Галерея

• ДомінікЛуцьк1.jpg

  У входа

• ДомінікЛуцьк2.jpg

  Элемент декора

• ДомінікЛуцьк3.jpg

  С юга

Литература

• Сінкевич Н. Laudare benedicere praedicare: Домініканський орден на Волині в кінці XVI — початку XIX ст. : монографія. — К., 2009—408 с. ISBN 978-966-2302-02-8
• П.Троневич, М.Хілько, Б.Сайчук. Втрачені християнські храми Луцька — Луцьк, 2001 — с. 49-52 ISBN 966-95830-1-2
• Adam Wojnicz. Łuck na Wołyniu, — Łuck, 1922 — s. 18-21
• Czelejowski Tomasz. Abrys koronacyi Nayświętszey Nieba y Ziemie Królowey… — Kraków, 1757
• Kownacki I. Sparta Polska. — Zamość, 1703
• [www.mari.kiev.ua/PDF_2010/Such-Problems_7-2010/445-459.pdf Наталья Урсу. Стилистика архитектурных объектов доминиканского ордена в украинском поликультурном пространстве XVI—XIX веков]

Интернет-ресурсы

• [lutsk.myneformat.com/2008/02/27/slavetni-dni-drevnogo-lucheska/ Луцка война 1431. Неформатная пьеса]
• [www.osadnicy.org/kukiz24.htm Kopia obrazu Matki Boskiej Łuckiej z Witkowa Nowego]
• [lutsk.myneformat.com/2009/08/12/katolitski-kosteli-starogo-lutska/ Католические костёлы старого Луцка]

Отрывок, характеризующий Доминиканский монастырь (Луцк)

«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.