Дом-музей Эрнеста Хэмингуэя
| Дом-музей Хемингуэя исп. Museo Casa E. Hemingway | |
|---|---|
 Интерьер дома Э. Хемингуэя | |
| Дата основания | 1962 |
| Местонахождение | Calle Vigia y Stheinhard, San Francisco de Paula, Habana, Куба |
Дом-музей Эрнеста Хемингуэя, расположенный в пригородном районе Гаваны — Сан-Франциско-де-Паула (исп. San Francisco de Paula) в старом поместье «Финка Вихия» (исп. Finca Vigía) — единственный дом, принадлежавший Эрнесту Хемингуэю вне территории США, в котором писатель с перерывами жил около 20 лет и где он работал над известными произведениями, в том числе, над романом «По ком звонит колокол» и повестью «Старик и море».
Финка Вихия
Впервые Хемингуэй увидел Кубу в 1928 году во время плавания из Франции в США. Только через десять лет, после нескольких кратковременных визитов, писатель решил поселиться на понравившемся ему острове. Сначала он жил в номере гаванского отеля «Амбос мундос» (исп. Ambos Mundos), но по инициативе жены — Марты Геллхорн, весной 1939 года Хемингуэй арендовал в пригороде Гаваны дом в уединённом поместье Финка Вихия. Название дома, расположенного в роще на холме высотой 119 метров над уровнем океана, откуда можно обозревать окружающую местность, произошло от испанского vigílar (наблюдать). Вокруг росли королевские пальмы, акации, фламбоян, гледичии, дубы, платаны и сосны.
Особняк был построен в конце 1880-х годов каталонским архитектором Мигелем Паскуале Багером (исп. Miguel Pascual y Baguer). Тишина и покой дома, расположенного среди тропических зарослей, близость морского побережья и красивые виды произвели впечатление на Хемингуэя, и в декабре 1940 года писатель приобрёл его в собственность за 18 500 долларов[1].
В 1941 году в саду построили 4-комнатный дом для многочисленных гостей, среди которых бывали его друзья Гари Купер, Марлен Дитрих, Ингрид Бергман и другие знаменитости.
Вплотную к террасе появилась квадратная 12-метровая башня, на втором этаже которой новая жена Хемингуэя — Мэри Уэлш пыталась устроить для писателя более уединённое место, но он не захотел изменять своим привычкам и продолжал работать по утрам, пока все спали, в кабинете рядом со столовой комнатой.
Здесь он работал над своими книгами «По ком звонит колокол», «Праздник, который всегда с тобой», «Острова в океане». В 1954 году творчество Хемингуэя было отмечено Нобелевской премией по литературе «за повествовательное мастерство, в очередной раз продемонстрированное в "Старике и море"». Эта повесть была написана на Кубе в 1952 году.
Официальное известие о присуждении премии пришло в Финка Вихия 28 октября 1954 года. Хемингуэй, пытавшийся восстановиться после пережитой в Африке авиакатастрофы, по состоянию здоровья не смог присутствовать на церемонии награждения. В Нобелевской речи, прочитанной по просьбе писателя американским послом в Швеции, было сказано: «Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве… Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело — изо дня в день видеть впереди вечность или отсутствие таковой»[2].
За год до смерти Хемингуэй в феврале 1960 года принимал в своём доме заместителя председателя Совета министров СССР А. И. Микояна, приезжавшего на Кубу с официальным визитом. Сопровождавший Микояна журналист Генрих Боровик вспоминал, что Хемингуэй говорил: «Мужчина не имеет права умереть в постели — либо в бою, либо пуля в лоб»[3].
С домом на окраине Гаваны связаны 20 лет жизни писателя, который уехал с Кубы осенью 1960 года.
Дом-музей
Через год после смерти Хемингуэя (1961) вдова писателя — Мэри Уэлш подарила дом правительству Кубы, и почти сразу, 21 июля 1962 года, в нём был открыт музей, посвящённый великому писателю.
В доме сохраняется сложившаяся при жизни хозяев планировка — просторная гостиная, которая через арку соединяется с оформленной в испанском духе столовой с выходом на открытую террасу и проходом в кухню и подсобные помещения. Рядом с гостиной — библиотека и кабинет Хемингуэя.
Устроители музея постарались ничего не менять в обстановке дома и сохранить все личные вещи писателя, коллекцию охотничьего оружия и его трофеи, картины и фотографии, около 9000 тысяч книг на 33 языках, архивные документы и рукописи. Среди 22 000 экспонатов музея — радиола и сотни принадлежавших Хемингуэю грампластинок: произведений классической музыки, американского джаза и испанской народной музыки.
Оформление интерьеров дома свидетельствовали об увлечениях хозяина путешествиями, охотой, рыбалкой. В парке недалеко от бассейна — четыре каменных постамента, под которыми покоятся охотничьи собаки писателя.
В отдельном павильоне установлен катер Хемингуэя — «Пилар».
«Пилар»
Эрнест Хемингуэй в 1934 году заказал на судоверфи Бруклина 38 футовый катер, внеся в типовой проект изменения, отражающие его опыт спортивной рыбалки. Пилар был изготовлен из чёрного американского дуба. Дополнительный двигатель значительно увеличивал скорость хода.
Увлечение рыбалкой стало поводом знакомства писателя с Фиделем Кастро, которому Хемингуэй 15 мая 1960 года вручал приз за победу на рыболовных соревнованиях.
Хемингуэй использовал Пилар не только для рыбалки и путешествий. Иногда он жил и работал на борту катера над своими произведениями.
В 1942—1943 годах во время Второй мировой войны Хемингуэй по ночам патрулировал на своём катере море севернее Кубы в поисках немецких подводных лодок.
Сохранность фондов
В 2002 году доступ к архивным материалам писателя при содействии фонда Рокфеллера был открыт ученым США[4]. В соответствии с подписанным соглашением все документы должны быть микрофильмированы и оцифрованы. Местом хранения полученных копий определена Президентская библиотека-музей Джона Ф. Кеннеди в Бостоне.
С 2005 по 2007 год дом-музей был закрыт на частичную реставрацию.
В 2015 году было объявлено о новом совместном проекте Республики Кубы и США по восстановлению дома Эрнеста Хемингуэя[5]. В реализации проекта примет участие американский фонд реставрации и сохранения дома Финка Вихия (англ. The Finca Vigía Foundation)[6].
Напишите отзыв о статье "Дом-музей Эрнеста Хэмингуэя"
Ссылки
- Куба. Путеводитель — /перевод с англ. — М.: Астрель, АСТ, 2004, 328 с., — сс. 114—115 ISBN 5-17-027218-9 ISBN 5-271-10245-9
- Папоров Ю. Н. Хемингуэй на Кубе — М.: Сов. писатель, 1982, 576 с.
Примечания
- ↑ Norberto Fuentes. Hemingway en Cuba — Habana: Editorial Letras Cubanas, 1984, 714 p., — pp. 33-36
- ↑ [reportage.su/audio/2219 Эрнест Хемингуэй. Нобелевская речь]
- ↑ [mirnov.ru/arhiv/mn968/mn/27-1.php Почему Хемингуэй не любил журналистов]
- ↑ [lenta.ru/culture/2002/11/12/cuba/ Фидель Кастро допустил американцев к архиву Хемингуэя]
- ↑ [ria.ru/culture/20150621/1080120829.html США выделят $860 тысяч на реставрацию дома Хемингуэя на Кубе]
- ↑ [fincafoundation.org/mission.html Saving Ernest Hemingway’s Cuban Legacy: Preserving Finca Vigía]
Отрывок, характеризующий Дом-музей Эрнеста Хэмингуэя
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
